Тайна капитана Красной Армии

Александр Травин,

 журналист,

заслуженный работник культуры РФ

 

ТАЙНА КАПИТАНА КРАСНОЙ АРМИИ

         Великая Отечественная... Грозные, горькие и величественные слова. Звучат, как набат, зовущий к защите Отчизны, как гордость за победу, одержанную над жестоким и беспощадным врагом. У каждого из живущих сегодня в России она была своей. У ветеранов - на фронте, на заводах и фабриках, на колхозных и совхозных полях. У следующих поколений - в рассказах фронтовиков, в фактах из архивных документов, газетных страниц, кинофильмов, передач радио и телевидения. Своя война была и у тех, кто родился в канун или в первые годы Великой Отечественной.

    Жаркое лето сорок второго года. Пригород Георгиевска Ставропольского края. Трёхлетний мальчуган Валя занят чем-то очень важным на крыльце своего дома. Мать прибирается в комнатах, отец, как и все окрестные мужчины, уже год сражается на фронте.

    В это время на улице неожиданно появляется колонна наступающих войск вермахта. Два немецких солдата, весёлые, загорелые, с закатанными рукавами летней униформы, соскакивают с мотоцикла и подходят к крыльцу. Валя вскакивает и, раскинув руки, изо всех сил кричит: "Не пущу!" Солдаты рассмеялись и обошли мальчика. Надо ли говорить, что этот эпизод мог закончиться весьма скверно. Пронесло. Немцы вышли из дома с большим куском сала, вернулись к своему мотоциклу и умчались. Без всякой патетики: вижу в этом случае убедительный пример того, что свой дом, свою страну защищали, в буквальном смысле слова, и стар, и млад.

    Когда, спустя год, Красная Армия освободила Георгиевск, Валя обязательно подбегал к проходящим через город колоннам наших солдат. Победители! Но отнюдь не весёлые, как те немцы, которых он видел, а уставшие от беспрестанных изнурительных боёв. Люди, выполнившие тяжёлую и необходимую работу – так они выглядели. Мальчик очень надеялся увидеть своего отца - Гурия Андреевича. Но он не знал ещё: моряк Черноморского флота Г.А.Ковтун погиб в 1942 году, обороняя Севастополь.

    Один из солдат снял пилотку, открепил красную звёздочку и протянул её малышу: "Возьми на память!" Валентин бережно хранил этот символ воинской доблести и, когда проходил действительную военную службу в Прибалтийском военном округе, заменил фронтовой звёздочкой ту, что была на выданной ему пилотке. Эти две реликвии занимают особое место в домашнем архиве Валентина Гурьевича Ковтуна, моего друга и сокурсника, ныне преподавателя радиожурналистики в СПбГУ. Вот такая память и связь поколений.

    Моя военная биография сложилась иначе. И весьма необычно. В предыдущей жизни, если верить однажды встретившейся мне восточной прорицательнице, я был корейцем. В понятиях этого самобытного народа физическое начало жизни человека начинается с момента нахождения во чреве матери. А я родился в январе 1942 года. Откиньте соответствующее число месяцев, и получится, что с началом войны я уже жил и даже находился в действующей армии. Вот как это произошло.

    В мае сорокового года моя мать, Полякова Варвара Васильевна, окончила Первый Ленинградский медицинский институт имени академика И.П. Павлова и по распределению уехала в Старую Руссу, прекрасный старинный город, детально описанный Ф.М. Достоевским в романе «Братья Карамазовы». Здесь жили её родители. Вскоре вышла замуж за моего отца, Сергея Константиновича Травина, который, несмотря на молодые годы, уже занимал должность главного инженера авиационного завода № 47. Жили неподалёку от Казанского собора, на улице Плеханова. Летом сорок первого молодой специалист Варвара Травина получила свой первый отпуск и решила провести его у родителей в Старой Руссе.

    Утром двадцать второго июня семья пила чай на веранде. Неожиданно во всём городе страшно завыли собаки, и через несколько минут низко над домами появились незнакомые самолёты с крестами на фюзеляжах. Звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей они шли в сторону аэродрома, где дислоцировалась наша авиация. Раздались взрывы бомб и снарядов, к небу взметнулись клубы пламени и дыма. Ни один наш самолёт не успел подняться в воздух. Поняли сразу: началась война с Германией, о которой люди уже давно и упорно перешёптывались.

    Моя мать быстро собралась и, никому не сказав ни слова, пошла в военкомат. Там она попросила направить её в действующую армию.

    - Но ведь у вашего мужа как у специалиста оборонной промышленности есть бронь, которая распространяется и на вас, - ответил военком. - Поверьте, девушка, и в тылу будет много работы.

Ответ был решительно кратким:

- Я капитан медицинской службы Красной Армии. Моё место на фронте.

(В те годы выпускникам медицинских вузов сразу же присваивалось капитанское звание; рубиновая "шпала" в петлицах).

Аргумент подействовал безоговорочно. Медики-специалисты, действительно, были Красной Армии позарез необходимы. Двадцать четвёртого июня мама уже была на фронте.

Её брат, Пётр Васильевич Поляков, выпускник института имени П.Ф. Лесгафта, в составе диверсионно-разведывательного отряда, сформированного в основном из спортсменов, громил немецкие тылы за линией Ленинградского фронта. Взрывали мосты и эшелоны, уничтожали склады боеприпасов и продовольствия, уничтожали живую силу врага, добывали ценную информацию.

    В редкие промежутки между выполнением боевых заданий Пётр Поляков, как правило, зимой, непременно отправлялся из Кронштадта, где базировалось его подразделение, на площадь Островского, 9. Здесь жила его двоюродная сестра Нина Борисовна Райская. Входил, снимал свой белый, на меху полушубок, развязывал вещмешок и выкладывал на стол … 800 граммов ржаного хлеба, 500 граммов картошки, банку тушёнки, 320 граммов свежей или квашеной капусты, лук, 170 граммов муки, 50 граммов жиров, 25 граммов сахара, 20 граммов растительного масла, небольшую упаковку чёрного чая. Весь свой лейтенантский сухой паёк, который состоял из того, что находилось в данный момент на складе подразделения. Для блокадного Ленинграда это была немыслимая роскошь. Продукты, которые, экономя на своём питании, приносил Пётр Поляков, во многом помогли выжить Нине Борисовне, её мужу Николаю Дмитриевичу и их маленькому сыну Диме.

    Впоследствии Пётр Поляков стал главным тренером ЦСКА по современному пятиборью, заслуженным тренером СССР, вырастил немало союзных, мировых, олимпийских чемпионов.

    А теперь вернёмся к его сестре. Итак, военврач Варвара Травина, двадцати четырёх лет отроду, прибыла в полевой госпиталь, развёрнутый под городом  Бологое. Вот её рассказ:

    «Раненые поступали один за другим. Ведь Бологое, крупный железнодорожный и коммуникационный узел, немцы сосредоточенно и зверски бомбили – дома, эшелоны с гражданскими жителями, составы с боевой техникой и боеприпасами. Приходилось сутками, нередко под огнём, не отходить от операционного стола. Извлекала осколки и пули, ампутировала раздробленные руки и ноги, сшивала на теле всё, что можно было сшить. Особенно тяжелые ранения и ожоги были у танкистов.

    Никогда не забуду глаза красноармейцев и командиров, в которых читала: помоги, сестричка, сделай всё, чтобы я выжил! Ну и каждый из нас, врачей, медсестёр, фельдшеров, санитарок, старался. Решения, как поступить, требовалось принимать немедленно и так же быстро их выполнять. Зато и радость была непередаваемая, когда едва оправившегося от ранения бойца отправляли в тыл продолжать лечение. К сожалению, не всех удавалось спасти. Так и проходили день за днём, сутки за сутками».

    Мама рассказывает, а я отчётливо вижу: безоблачным июльским днём, миновав лесную чащу, она, в защитной форме, через цветущее поле возвращается в госпиталь.

    Тут-то он и вынырнул, проклятый «лапотник» (так красноармейцы называли истребители-бомбардировщики «юнкерс» за их неубирающиеся во время полёта шасси).

    «Сделав круг на очень низкой высоте, он устремился прямо на меня. Я даже разглядела лицо лётчика. «Ну, всё, конец», - подумала. Но немецкий пилот почему-то не стрелял, только погрозил из кабины кулаком, а затем развернулся и улетел прочь. Я поняла, «лапотник» уже израсходовал свой боекомплект. Вернувшись в госпиталь, даже не притронулась к аппетитно пахнущей пшённой каше, заправленной салом, которую мне принесла санитарка. Меня трясло от пережитого».

    Трудные госпитальные будни шли своей чередой. В небе то и дело завязывались воздушные схватки. Наши истребители отчаянно отгоняли от города фашистские бомбардировщики, вступали в единоборство с немецкими асами.

    В один из таких боёв удалось сбить вражеский «мессершмитт». Было хорошо видно, как откинулся остеклённый фонарь, и из кабины горящего самолёта выбросился с парашютом германский пилот. Он благополучно достиг земли и вскоре был схвачен нашими бойцами.

    Из воспоминаний матери:

    «Через какое-то время лётчика в сопровождении младшего лейтенанта и двух красноармейцев с винтовками привели ко мне в госпиталь. Командир объяснил: «Пытались допросить фрица на месте, но он заявил, что будет разговаривать только с офицером старше его по званию. Таковых у нас не оказалось. Вспомнили про вас.

    Немец, увидев, «шпалы» в петлицах моей гимнастёрки, вытянулся по струнке и отдал честь. Это был высокий красивый парень примерно моих лет.

    - Ваша фамилия, звание, должность? – спросила я. Вот ведь когда пригодились школьные уроки немецкого языка и лекции в институте.

    Лётчик ответил: обер-лейтенант, командир звена истребителей, зовут Вальтер. Фамилию его я не помню».

    - Что ещё надо узнать? – уточнила у младшего лейтенанта.

    - Где расположен аэродром, сколько на нём самолётов, их типы, каковы планы боевых действий, особенности немецкой тактики ведения воздушных боёв, фамилии командиров?

    На эти вопросы офицер, высокомерно отвернувшись, отвечать отказался. Младший лейтенант начал нервничать, угрожать, то и дело тянулся к кобуре с пистолетом. На немца это не действовало. Он всё больше и больше замыкался.

    Тогда я попросила конвоиров выйти и з комнаты.

    - Если ты ответишь на вопросы, - сказала я Вальтеру,- то попадёшь в лагерь для немецких офицеров. Если будешь упрямиться, тебя отведут в НКВД, и тогда я тебе не завидую.

    Видимо, эта аббревиатура была Вальтеру известна. На вопросы он ответил. Затем конвоиры увели его из госпиталя. Больше о судьбе немецкого лётчика я ничего не знаю».

    После этой фразы я спросил маму:

    - Испытывала ли ты ненависть к пленному офицеру? Ведь на твоих глазах он и ему подобные столько бед натворили!

    -Нет, не испытывала. Теперь, с высоты прожитых лет, могу сказать, что подсознательно мне было жаль этого парня. Война для него кончилась, а ему надо было жить и жить.

Рискованная для того времени ситуация. В соответствующих органах, если бы поступила информация, этот разговор с лётчиком люфтваффе наедине вполне могли расценить по-своему. Клевета на НКВД, сговор с врагом, передача искаженной им информации, попытка увести немецкого офицера от наказания, организовать ему побег из плена. Много чего можно было придумать, чтобы, уцепившись за эти версии, обвинить капитана медслужбы в симпатии к врагу, а то и вовсе в предательстве. Но младшему лейтенанту, который привёл пойманного лётчика, было не до НКВД.

    В ноябре госпиталь стоял уже за Калинином. Дел по-прежнему было невпроворот. В одну из смен военврача Травину вызвал начальник госпиталя.

    - Товарищ капитан, объясните, пожалуйста, что с вами происходит?

    К этому времени ни гимнастёрка с расслабленным ремнём, ни накинутая на плечи шинель уже не могли скрыть специфическую полноту.

    Пришлось раскрыть тайну.

    - Так вы ушли на фронт «в положении»? – удивился начальник госпиталя.

    - Так точно, товарищ подполковник медицинской службы.

    - Отчаянная вы женщина, - уважительно протянул начальник госпиталя. - И всё же придётся отправить вас в тыл, к мужу. Где он у вас, кстати?

    - В Чкалове (от автора: так назывался тогда Оренбург). Главный инженер авиационного завода.

    -Вот туда и поедете. Родите сына и останетесь в местном эвакогоспитале.

    В шинели, шапке-ушанке и кирзовых сапогах, с вещмешком за плечами мать приехала в Оренбург. Там я и появился на свет – фронтовик сорок второго года рождения.

    А незадолго до этого мой отец, Сергей Константинович Травин, после того, как его номерное предприятие было эвакуировано из Ленинграда в Чкалов и сразу же развернуло производство военной техники, получил ответственное правительственное задание - построить в области новый авиационный завод.

Из личного архива. Вот что писала о С.К.Травине первого января 1942 года газета "Чкаловская Коммуна" в очерке В.Левандовской "Завод в степи":

"Человек вышел из вагона. Вот здесь. Почти на пустом месте... Он окинул взглядом широкую степь, блеклые, осенние травы, остовы двух-трех зданий. Он не был ни архитектором, ни просто строителем и не знал точно, сколько сил, средств и времени требуется для того, чтобы обосновать, восстановить и пустить на новом месте крупнейший завод. Но он знал другое - оттуда, с линии огня, люди принесли с собой несокрушимую волю к борьбе и труду, глубочайшее понимание своего долга перед родиной в час суровых военных испытаний. И как бы неопределенно сложна оказалась задача - завод должен вступить в строй действующих предприятий в кратчайший срок. Этого требуют интересы родины".

Так и произошло. Еще не были возведены крыши, не все коммуникации проведены, а станки уже выдавали продукцию. Вскоре был собран и первый истребитель. А за ним другой, третий... Серийное производство было налажено.

После этого отец получил новое назначение. В городе Шумерля, что в Чувашии, требовалось переоборудовать завод, производивший сугубо мирную продукцию, под выпуск самолетов для воздушно-десантных войск. И с этой задачей он справился блестяще.

Сколько бы он мог сделать еще! Но случилось непредвиденное. В октябре 1943 года во время испытаний очередного самолета отец трагически погиб.

Горжусь, что в Великой Победе есть и его достойный вклад. Так же, как и его родной сестры, молодого врача Софьи Константиновны Николаевой, сутками не отходившей от операционного стола эвакогоспиталя, принимавшего раненых на первой линии обороны Москвы.

    Прошло много лет. В один из разговоров с мамой я спросил её:

    - Так что же, уходя в армию, ты не сказала о своём состоянии ни отцу, ни родителям?

    - Не сказала.

    - Почему? Опасалась возражений? А если бы у того «юнкерса» над полем возле Бологого боекомплект не был использован или случись что-нибудь ещё?

    Ответ помню дословно:

    - Так мы были воспитаны. И возражения тут не при чём.

    Вот такая история, характерная для поколения тех грозных и героических лет.

    У меня нет ни одного фронтового снимка мамы. В сорок первом году было не до фотографий на память. Кстати, и не до наград.

И всё-таки, пусть и редко, они были в горькие месяцы отступления наших войск. Одна из них особенно дорога нашей семье. Это орден Красной Звезды, который осенью сорок первого года получил батальонный комиссар Иван Петрович Ковырин, отец моей жены Нелли, за то, что с боями пробил под Москвой вражеское кольцо и вывел из окружения большую группу красноармейцев и командиров. Об этом в канун 70-летия Великой Победы сообщалось на официальном сайте Министерства обороны РФ. Войну Иван Петрович закончил в Чехословакии, в послевоенные годы был начальником Политуправления Ленинградского округа ПВО.

Среди моих товарищей есть много военных. И я дорожу дружбой с ними, потому что нашу армию я всю жизнь люблю и уважаю. Как и все, кому дороги наша Россия, её экономическая и оборонная мощь.