2020-09-27
68
Второй патрульный. Защита животных от жестокого обращения.
Блум (с жаром). Благородное дело! Я отчитал кучера конки на мосту Хэролдс-кросс за то, что он плохо обращается с лошадью, вся холка хомутом стерта. И что же, он меня еще обложил за мою заботу. Притом был мороз, и этот вагон был последний. А все рассказы из цирковой жизни в высшей степени аморальны.
Синьор Маффеи, бледный от ярости, в костюме укротителя львов, с брильянтовыми запонками на пластроне рубашки, выступает вперед, держа цирковой затянутый бумагой обруч, ползущий кольцами кнут и револьвер, который он наводит на жрущего дога.
Синьор Маффеи (со злобной усмешкой). Леди и джентльмены, перед вами моя дрессированная борзая. Не кто иной, как я, укротил Аякса, свирепого мустанга пампасов, с помощью моего патентованного седла с шипами для плотоядных. Хлестать по брюху плетью с узлами. Вздергивание на блоке с придушиваньем за горло сделает покорной овечкой самого несговорчивого льва, будь он хоть сам Leo ferox,[326] ливийский людоед. Раскаленный докрасна лом и особые мази, втираемые в обожженное место, создали нам Фрица Амстердамского, мыслящую гиену. (Сверкает глазами.) Мне известно индийское заклинание. Его действие достигается блеском моих глаз и этих брильянтов, что у меня на груди. (С чарующей улыбкой.) А теперь позвольте представить вам мадемуазель Руби, красу арены.
Первый патрульный. Так. Фамилия, адрес.
Блум. Вы знаете, я забыл. Ах да! (Снимает свою шляпу-люкс, раскланивается.) Доктор Леопольд Блум, дантист. Вы слышали, конечно, про пашу фон Блума. Несметные миллионы. Доннерветтер! Владеет половиной Австрии. И Египта. Двоюродный брат.
Первый патрульный. Подтверждения.
Из-за кожаного ободка внутри Блумовой шляпы выпадает карточка.
Блум (в красной феске, в полном одеянии кадия с широким зеленым кушаком, с поддельным орденом Почетного легиона, торопливо поднимает и подает карточку). Имею честь. Член Клуба Молодых Офицеров Армии и Флота. Мои поверенные: фирма Джон Генри Ментон, Бэйчлорз-уок, 27.
Первый патрульный (читает). Генри Флауэр. Без определенного места жительства. Бродяжничество, создание помех уличному движению.
Второй патрульный. Алиби. Вы получаете предупреждение.
Блум (вытаскивает из нагрудного кармана измятый желтый цветок). Флауэр, цветок. Вот он, этот цветок. Мне дал его один человек, я не знаю его фамилии. (Убедительным тоном.) Вы ведь знаете эту старую шутку, роза Кастилии. Блум. Смена фамилии. Вираг. (Интимно и доверительно понижает голос.) Вы понимаете, сержант, мы помолвлены. Тут замешана женщина. Сердечные сложности. (Слегка подталкивает плечом второго патрульного.) Конечно, порой случается и Ватерлоо. Как-нибудь вечерком заходите на бутылочку старого бургонского. (Второму патрульному, бойким тоном.) Я вас познакомлю, инспектор. С ней без промаха. Проделает все, не успеете оглянуться.
Выплывает темное, меченное ртутью лицо, за ним женская фигура под вуалью.
Темная ртуть. Его разыскивают в Замке. Его выгнали с позором из армии.
Марта (под густой вуалью, алая ленточка вокруг шеи, в руке номер «Айриш таймс»; показывая на него, с упреком). Генри! Леопольд! Лионель, моя утрата! Верни мне доброе имя.
Первый патрульный (сурово). Пройдемте в участок.
Блум (испуганно пятится назад, надевает шляпу, потом, приложив правую руку к сердцу, отведя локоть под прямым углом, делает знак масона второй ступени). Нет-нет, глубокочтимый мастер, это распутница. Личность установлена ошибочно. Лионская почта. Лезюрк и Дюбоск. Вы помните дело о братоубийстве Чайлдса. Мы ведь медики. Смертельный удар был нанесен топором. Я обвинен по ошибке. Пусть лучше один виновный ускользнет, чем девяносто девять будут неповинно приговорены.
Марта (рыдает под вуалью). Это нарушение обещания. Мое настоящее имя Пегги Гриффин. Он мне писал, что он ужасно несчастен. Бездушный соблазнитель, я на тебя пожалуюсь брату, он играет в регби защитником за «Бектайв».
Блум (конфиденциально прикрыв рот рукой). Она пьяна. Эта женщина под воздействием алкоголя. (Невнятно бормочет пропуск ефремлян.) Вшиволет.
Второй патрульный (со слезами на глазах, Блуму). Вам должно быть так стыдно, так стыдно за себя.
Блум. Господа присяжные, позвольте мне объясниться. Это чистейшие небылицы. Меня неправильно поняли. Меня делают козлом отпущения. Я почтенный семьянин с репутацией без единого пятнышка. Я проживаю на Экклс-стрит. Моя супруга, я дочь заслуженного военачальника, отважного джентльмена и человека чести, по имени, как там его, генерал-майор Брайен Твиди, одного из наших храбрецов, которые одерживают для Британии победы на поле брани. Он получил повышение за геройскую оборону Роркс-Дрифт.
Первый патрульный. Полк.
Блум (обращается к галерее). Королевские дублинские стрелки, дети мои, соль земли, известные всему миру. Мне кажется, я вижу среди вас кое-кого из старых товарищей по оружию. К. Д. С. Вместе с нашей столичной полицией, что охраняет наш покой, самые ловкие, самые мужественные парни на службе у нашего монарха.
Голос. Предатель! Да здравствуют буры! Кто освистывал Джо Чемберлена?
Блум (кладет руку на плечо первого патрульного). Мой старый папаша тоже был мировой судья. Я, как и вы, сэр, такой же твердокаменный британец. Я сражался под нашими знаменами в беззаботной войне, за короля и державу, под начальством генерала Гофа, того, что в парке, получил ранения при Блумфонтейне и при Спайон-Коп, упоминался в приказах. Я делал все, что в силах белого человека. (Тихо, с чувством.) Джим Бладсо. Лодку к берегу держи.
Первый патрульный. Профессия или род занятий.
Блум. Род моей деятельности – литература. Я писатель и журналист. Кстати, в настоящее время мы как раз выпускаем сборник премированных рассказов, это мой замысел, нечто абсолютно новое. Я связан с английской и ирландской прессой. Если вы позвоните…
Подходит Майлс Кроуфорд дергающейся походкой, зажав гусиное перо в зубах. Его багровый клюв пламенеет в ореоле соломенной шляпы. Одна рука помахивает связкой испанских луковиц, другая прижимает к уху телефонную трубку.
Майлс Кроуфорд (его петушиные сережки болтаются). Алло, семьдесят семь восемьдесят четыре. Редакция «Уикли сортир» и «Фрименс дристалл». Парализуем Европу. Кто-кто? Из суда? Кто писатель? Это Блум-то?
Мистер Филип Бьюфой, бледный, стоит на свидетельском месте в аккуратной визитке, с уголком платка из нагрудного кармана, в отутюженных сиреневых брюках и лакированных башмаках. В руке у него пухлый портфель с наклейкой «Мастерские удары Мэтчена».
Бьюфой (растягивая слова). Нет, вы ни в какой мере, вы ни в малейшей степени, насколько я знаю. Я просто не допускаю такой мысли. Ни один, родившийся джентльменом, ни один, имеющий хотя бы слабые признаки джентльмена, никогда не опустится до такого позорного поведения. Он из таких, милорд. Плагиатор. Скользкий негодяй, прикидывающийся писателем. Бесспорно установлено, что он, следуя подлой своей натуре, обокрал мое популярнейшее творение, истинный шедевр, чистой воды алмаз, с любовными сценами ниже всякого подозрения. Книги Бьюфоя о любви, о роскоши и богатстве, знакомые, без сомнения, вашей светлости, знамениты по всей империи.
Блум (хмурый, пристыженно и кротко бормочет). Вот только то место, где про смеющуюся чаровницу, рука об руку, насчет него я бы хотел отклонить обвинение, если позволите…
Бьюфой (вздернув губу в надменной улыбке, окидывает зал взглядом). Полнейший осел! Никаких слов не хватит для вашей бездонной тупости! Я думаю, вам незачем так себя утруждать по этому поводу. Здесь присутствует мой литературный агент, мистер Дж. Б. Пинкер. Надеюсь, милорд, что мы получим возмещение издержек, как это положено свидетелям, не правда ли? Мы весьма оскудели по вине этого жалкого щелкоперишки, этой реймсской сороки, даже не учившейся в университете.
Блум (бурчит под нос). Университет жизни. Плохая литература.
Бьюфой (взрывается криком). Это гнуснейшая ложь, это показывает его моральную гнилость! (Потрясает портфелем.) Вот здесь у нас, милорд, неоспоримые доказательства, corpus delicti,[327] образец моего зрелого творчества, обезображенного клеймом зверя.
Голос с галереи.
Моисей, еврейский царь,
Подтирался «Таймсом» встарь.
Блум (собравшись с духом). Передержки.
Бьюфой. Подлая скотина! Да тебя в луже утопить, гнида! (Обращаясь к суду.) А вы посмотрите на его личную жизнь! Она у него не двойная, нет, четверная! На людях ангел, а дома черт. Да его имя нельзя при дамах произносить! Первейший интриган века!
Блум (обращаясь к суду). А он, холостой, каким образом…
Первый патрульный. Король против Блума. Вызовите свидетельницу Дрисколл.
Секретарь. Мэри Дрисколл, кухарка!
Появляется Мэри Дрисколл, молодая служанка в стоптанных туфлях. На согнутой руке у нее надето ведро, в другой руке швабра.
Второй патрульный. Еще одна! Вы из того злосчастного сословия?
Мэри Дрисколл (возмущенно). Я вам не девка. Я самого честного поведения, служила у последних хозяев четыре месяца. Хорошее место, шесть фунтов в год, да еще наградные, и каждую пятницу выходной, а пришлось уйти, потому как он приставал.
Первый патрульный. В чем вы его обвиняете?
Мэри Дрисколл. Он ко мне подкатился известно с чем, ну только я об себе выше понимаю, пускай я бедная.
Блум (в мягкой домашней куртке, фланелевых брюках и шлепанцах, небритый, с взъерошенными волосами; примирительно). Я ведь с тобой обращался как с благородной. Вещицы дарил на память, изумрудные подвязки, куда шикарней, чем в твоем положении пристало. Заступился за тебя, не подумав, когда тебя обвинили в покраже. Всему есть мера. Играй по-честному.
Мэри Дрисколл (с жаром). Вот как перед Богом, если я когда брала эти устрицы!
Первый патрульный. По поводу нанесенного оскорбления. Было ли нечто совершено?
Мэри Дрисколл. Он меня застал за домом, на задах, ваша честь, когда хозяйка пошла утром за покупками, и просит булавку. А сам как облапит, у меня в четырех местах потом синяки были. И два раза пробовал под юбку залезть.
Блум. Она сама отвечала действиями.
Мэри Дрисколл (презрительно). Да мне своей швабры жалко было, вот что. Я его окоротила, милор, а он говорит: только ты никому не сказывай!
Всеобщий смех.
Джордж Фотрелл (секретарь королевского и мирового суда, звучным голосом). К порядку! К порядку! Сейчас обвиняемый огласит ложное заявление.
Блум, не признавая себя виновным, держа в руке распустившуюся кувшинку, начинает длинную бессвязную речь. Здесь еще услышат, что скажет его защитник в своем прочувствованном обращении к суду. Он потерпел полное крушение в жизни, но, хоть и был заклеймен как паршивая овца, если можно так выразиться, он желает стать на путь исправления, загладить прошлое чистой, как у сестер, жизнью и вернуться к природе, словно невинное домашнее животное. Родившись семимесячным, он был заботливо вскормлен и выпестован престарелым, прикованным к постели родителем. Возможно, случались ошибки и промахи блудного отца, однако он хотел бы открыть новую страницу и теперь, наконец-то очутившись в двух шагах от позорного столба, вести тихую домашнюю жизнь на закате дней, проникнутую теплом трепетного семейного лона. Акклиматизированный британец, в тот летний вечер с площадки паровоза на Кольцевой линии он видел, пускай урывками, между тем как дождик собирался было, но передумал, мелькавшие в окнах любвеобильных семейных очагов в Дублине и в городской округе истинно буколические сцены райского счастья с обоями от Докрелла шиллинг и девять пенсов рулон, невинных детишек, родившихся британцами, лепечущих молитвы Святому Младенцу, юных школьников, склонившихся над своими уроками, примерных девушек, сидящих за фортепьяно или возносящих жаркие хвалы Всевышнему, собравшись со всем семейством вокруг горящего рождественского камина, а по проселкам, по зеленым тропинкам гуляли colleens со своими кавалерами под мелодии аккордеона с органным звучанием металлическая отделка из сплава «Британия» четыре регистра и двенадцать мехов, просто даром, самый выгодный случай какой…
Снова смех. Он бормочет бессвязные слова. Репортеры жалуются, что не могут расслышать.
Протоколистка и стенографистка (не отрываясь от своих записей). Закройте у него крантик.
Профессор Макхью (за столом для журналистов, чихая, подбадривает). Чихай на них, парень. Выкладывай все как есть.
Следует перекрестный допрос, предмет рассмотрения – Блум и ведро. Большое ведро. Лично Блум. Расстройство желудка. На Бивер-стрит. Да, резь. Да, нестерпимо. Ведро штукатуров. Шел, еле крепясь. Неописуемые мучения. Подобно смертельной агонии. Около полудня. Любовь или бургонское. Да, немного шпината. Критический момент. В ведро не заглядывал. Никого. Довольно грязно. Не до конца. Старый номер «Осколков».
Возгласы и свистки сливаются в кошачий концерт. Блум, в порванном сюртуке, выпачканном известкой, в помятом и съехавшем набок цилиндре, с нашлепкой из пластыря на носу, неслышимый, продолжает говорить.
Дж. Дж. О’Моллой (в парике и мантии адвоката, тоном горестного протеста). Не место здесь предаваться непристойному зубоскальству над бедным смертным, который злоупотребил алкоголем. Мы не в зверинце, и не на студенческой попойке, и не разыгрываем пародию на правосудие. Мой подзащитный – дитя, бедный иммигрант, который начал на голом месте, приехав сюда безбилетником на пароходе, и теперь пытается честно, в поте лица своего, зарабатывать хлеб свой. Пресловутый проступок, о котором здесь так трубят, был совершен в результате минутного отклонения наследственности, вызванного галлюцинацией, и вольности, подобные той, что вменяется ему в вину, вполне дозволены и привычны на его родине, в земле фараонов. Prima facie,[328] я обращаю ваше внимание на то, что здесь отсутствовали попытки к соитию. Близость не имела места, и оскорбление, на которое жаловалась девица Дрисколл, то есть покушение на ее добродетель, более не повторялось. Я усматриваю здесь атавизм. В семействе подзащитного отмечены случаи лунатизма и кораблекрушений. Если бы обвиняемый мог говорить, поведать бы он смог такую повесть, которая показалась бы нам одною из самых необычайных, какие только можно найти в книгах. Он ведь и сам, милорд, словно обломок крушения, у него слабая грудь, болезнь бедняков, чахотка. Его оправдание в том, что он монгольской расы и не отвечает за свои действия. Не все дома, вы понимаете.
Блум (босой, тщедушный, в блузе и штанах кули, поджимая от стеснения пальцы ног, таращит крошечные кротовые глазки, ошарашенно озирается вокруг, потирая ладонью лоб. Потом поддерживает штаны и с восточною учтивостью приветствует суд, показывая большим пальцем на небо). Его делай осень пиликласна нось. (Простодушно напевает.)
Мальсика холосая
Нозку свинки плинесла
Отдала два глосика…
Крики и свист заглушают его.
Дж. Дж. О’Моллой (запальчиво обращаясь к толпе). Это слишком неравный бой. Клянусь Стиксом, я не позволю, чтобы над моим подзащитным, каков бы он ни был, так бесновалась и глумилась стая гиен и шакалов. На смену закону джунглей пришли заповеди Моисея. Я утверждаю, и утверждаю категорически, отнюдь не желая чинить противное целям правосудия, что обвиняемый не был пособником преступления и истица не подвергалась насилию. Мой подзащитный относился к этой юной особе как к своей родной дочери. (Блум берет руку Дж. Дж. О’Моллоя и подносит к губам.) Я представлю опровергающие свидетельства, и я абсолютно бесспорно докажу, что здесь снова орудует невидимая рука. Виновный неизвестен – хватайте Блума. Мой подзащитный застенчив и робок от природы, он меньше всех на свете способен сделать что-либо неблаговидное, что-либо оскорбительное для скромности или же бросить камень в грешницу, которая пошла по кривой дорожке, когда какой-нибудь негодяй, повинный в ее падении, заставил ее служить своему сластолюбию. Он хочет идти прямым путем, и я считаю его самым безупречным из всех людей, которых мне доводилось знать. В данный момент он находится в трудных обстоятельствах, поскольку ему пришлось заложить свои обширные владения в глубинах Малой Азии, в Агендат Нетаим, диапозитивы которых сейчас вам будут показаны. (Блуму.) Вам не помешало бы сделать красивый жест.
Блум. Пенни на каждый фунт.
На стену направляют вид озера Киннерет, в серебристой дымке виднеются пасущиеся стада. Моше Длугач, альбинос с глазками хорька, в синих рабочих брюках, стоит на галерее, держа в каждой руке лимон и свиную почку.
Длугач (сиплым голосом). Берлин W 13, Бляйбтрой-штрассе.
Дж. Дж. О’Моллой восходит на невысокую приступку и с важностью берется за отвороты мантии. Лицо его удлиняется, становится бледным и бородатым, глаза западают, скулы загораются пятнами больного румянца: чахоточное обличье Джона Ф. Тэйлора. Он подносит платок ко рту и разглядывает скоротечную розово-красную кровь.
Дж. Дж. О’Моллой (едва слышно). Прошу прощения, у меня сильнейший озноб, я только недавно поднялся после болезни. Несколько тщательно подобранных слов. (Обретает птичью голову, лисьи усы и длиннорылое красноречие Сеймура Буша.) Когда приходит время ангелу открыть книгу, если только достойно жить что-либо преображенное душой или преображающее душу, зачатое задумчивым лоном, я говорю: даруйте обвиняемому святую привилегию сомнения.
В суд передают бумагу, на которой что-то написано.
Блум (в наряде придворного). Могу представить самые наилучшие рекомендации. Мсье Каллан и Коулмен. Мистер Уиздом Хили, мировой судья. Мой старинный патрон Джо Кафф. Мистер В. Б. Диллон, бывший лорд-мэр Дублина. Я вращался в блестящем кругу самых очаровательных… Цариц дублинского света. (Небрежно.) Нынче вечером на узком приеме у вице-короля я совсем заболтался со старым приятелем, с сэром Робертом, королевским астрономом, и с его женой, леди Болл. Сэр Боб, говорю ему…
Миссис Йелвертон Барри (на ней опаловое бальное платье с большим декольте, длинные, по локоть, перчатки цвета слоновой кости, накидка с собольей оторочкой и кирпичным подбоем, в волосах гребень с брильянтами и эгретка). Констебль, арестуйте его. Он мне прислал анонимное письмо, когда мой муж был на Мунстерской выездной сессии в Северном округе Типперери, нарочно изменил почерк на детские каракули и подписался Джеймс Розголюб. Он там писал, что увидел с галерки мои бесподобные округлости, когда я сидела в ложе театра «Ройял» на представлении «Цикады», которое давали по просьбе наместника. Я воспламенила его, он там писал. И он мне сделал непристойное предложение нарушить мой супружеский долг в следующий четверг, в полпятого по меридиану Дансинка. Он также предлагал прислать мне по почте произведение мсье Поль де Кока «Девушка в трех корсетах».
Леди Беллингам (в шляпке, кутаясь в кроличью под котик мантилью, выходит из своего ландо и подносит к глазам черепаховый лорнет, который вынимает из пышной муфты опоссумова меха). И мне также. Да, я думаю, это та же сомнительная личность. Потому что однажды в ненастный день он закрыл дверцу моей кареты возле дверей дома сэра Торнли Стокера, это было во время ужасных холодов в феврале девяносто третьего, когда у меня в доме замерзли даже клапан бака над ванной и решетка сливной трубы. А после этого он мне прислал цветок эдельвейса, добытый им в мою честь, так он сказал, на горных вершинах. Я отдала его осмотреть ученому специалисту по ботанике и получила сведения, что это цветок картофеля домашнего, похищенный из теплиц показательной фермы.
Миссис Йелвертон Барри. Позор ему!
Врывается толпа шлюх и оборванцев.
Шлюхи и оборванцы (вопят). Держи вора! Молодчага, Синяя Борода! Тройное ура Ицке Мойше!
Второй патрульный (извлекает наручники). А вот и браслетки.
Леди Беллингам. Он мне писал разными почерками, расточал льстивые комплименты, называл Венерой в мехах и уверял, что ужасно сочувствует моему продрогшему выездному лакею, Палмеру, хотя тут же признавался в зависти к его шапке-ушанке и овчинному тулупу, а также и к тому, что он имеет счастье быть так близко к моей особе, когда стоит за моим сиденьем в ливрее с родовыми гербами Беллингамов, на черном поле золотая оленья голова. Он самым неподобающим образом восхвалял нижние части моей фигуры, мои полные икры в шелковых чулках, натянутых туго до предела, и весьма пылко распространялся о прочих моих сокровищах, которые, как он сказал, он живо воображает себе в мечтах, хотя они и скрыты бесценным кружевом. Он побуждал меня, и притом уверял, что считает это своей жизненной миссией, чтобы я осквернила супружеское ложе и совершила бы адюльтер как можно скорей, при самой первой возможности.
Баронесса Толбойс (в амазонке и котелке, в ботфортах со шпорами, алом жилете и желтых мушкетерских перчатках с расшитыми раструбами; шлейф амазонки подобран, в руке охотничий хлыст, которым она то и дело похлопывает себя по голенищу). И меня также. Он увидел меня в Феникс-парке на игре в поло, на матче Вся Ирландия против Остальной Ирландии. Я знаю, глаза у меня сверкали божественно, когда я смотрела, как драгунский капитан Денни Железная Рука делает победный бросок на своем любимом Кентавре. Этот плебейский Дон Жуан следил за мной, притаившись за кебом, а потом прислал мне в двойном конверте неприличную фотографию, из тех, что продают на парижских бульварах из-под полы, они оскорбительны для всякой дамы. Она до сих пор у меня. На ней полураздетая сеньорита, тоненькая, хорошенькая (как он торжественно заверил, его жена, заснятая им с натуры), совершает незаконное сношение с мускулистым тореро явно разбойничьего вида. Он уговаривал меня делать то же самое, предаваться греху с гарнизонными офицерами. Он умолял меня, чтобы я выпачкала его письмо абсолютно неназываемым образом, а также наказала бы его, чего он вполне заслуживает, уселась бы на него верхом и погоняла, хлеща кнутом что есть сил.
Леди Беллингам. И меня.
Миссис Йелвертон Барри. И меня.
Несколько самых уважаемых дублинских дам поднимают недостойные письма, полученные ими от Блума.
Баронесса Толбойс (охваченная внезапным порывом ярости, топает ножкой, зазвенев шпорами). Клянусь Богом, я это сделаю. Я буду хлестать и хлестать этого мерзкого труса, пока хватит сил. Я сдеру с него шкуру заживо.
Блум (в испуге зажмуривается). Как, здесь? (Корчась от страха.) Опять! (Съеживается, тяжело дыша.) Я люблю опасность.
Баронесса Толбойс. Ну погоди! Сейчас тебе станет жарко! Ты у меня запляшешь!
Леди Беллингам. Распишите-ка ему штаны хорошенько! Отделайте гнусного выскочку во все цвета!
Миссис Йелвертон Барри. Позор! У него ни малейшего оправдания! Женатый мужчина!
Блум. Все на меня. Я ведь имел в виду только так, отшлепать. Так, чтобы разогревало, пощипывало, но не до крови. Утонченная порка для стимуляции кровообращения.
Баронесса Толбойс (с издевательским смехом). Ах вот как, любезный? Ну что ж, Бог свидетель, сейчас ты получишь сюрприз на всю жизнь, уж ты мне поверь, самую беспощадную порку, какая только доставалась кому-нибудь. Ты разбудил яростную тигрицу в моей душе.
Леди Беллингам (мстительно потрясая своим лорнетом и муфтой). Помучай его, прижги, Ханна, милочка. Перцу ему под хвост. Разделай гадкого пса так, чтобы едва жив остался. Кошкой-девятихвосткой его. Устрой ему вивисекцию и кастрацию.
Блум (весь дрожа, съеживается, складывает ладони с умоляющим видом). О, какой холод! Какой озноб! Всему виной ваша упоительная красота. Забудем, простим. Это фатум. Пощадите меня, на один этот раз. (Подставляет другую щеку.)
Миссис Йелвертон Барри (сурово). Вы не должны его щадить, баронесса! Его надо как следует проучить!
Баронесса Толбойс (рывком сдергивая перчатку). Пощады не будет! Свинья, грязный пес, и отроду был таким! Смеет обращаться ко мне! Да я его засеку до черноты прямо на улице, у всех на глазах. Всажу в него шпоры со всего маха. Он рогоносец, это все знают. (Яростно рассекает воздух хлыстом.) А ну-ка, сюда, сэр! Не мешкать, живо! Сию минуту спускайте с него штаны.
Блум (трясущийся, суетливо повинуется). Погода была такая теплая.
Проходит Дэви Стивенс с кудрявой шевелюрой, в кольце мальчишек-газетчиков.
Дэви Стивенс. «Вестник Сердца Иисусова» и «Ивнинг телеграф» с приложением по случаю Дня святого Патрика. Сообщаются новейшие адреса всех дублинских рогоносцев.
Высокопреподобный каноник О’Ханлон в златотканой парчовой ризе возносит и выставляет на поклонение мраморные часы. Отец Конрой и преподобный Джон Хьюз, О. И., стоящие перед ним, склоняются долу.
Часы (раздверяясь).
Ро – га
Ро – га
Ро – га
Слышно, как позвякивают медные пружины кровати.
Пружины. Жик-жик, жика-жика, жик-жик.
Завеса тумана стремительно раздергивается, и за ней делаются видны сидящие на скамье присяжных Мартин Каннингем, старшина, в высоком цилиндре, Джек Пауэр, Саймон Дедал, Том Кернан, Нед Лэмберт, Джон Генри Ментон, Майлс Кроуфорд, Ленехан, Падди Леонард, Флинн Длинный Нос, Маккой и некто со стертыми чертами, Безликий.
Безликий. Езда без седла. Вес по возрасту. Ей-ей, он уж ее организовал.
Присяжные (все их головы поворачиваются к нему). Правда?
Безликий (злобно). Задница выше кумпола. Сто шиллингов на пять.
Присяжные (все их головы согласно кивают). Мы почти все так и думали.
Первый патрульный. Он у нас на заметке. Еще одну девицу лишил косичек. Объявлен розыск: Джек Потрошитель. Награда тысяча фунтов.
Второй патрульный (с почтительным страхом шепчет). И в черном весь. Видать, мормон. Анархист.
Секретарь (громким голосом). Принимая во внимание, что Леопольд Блум, без определенного места жительства, известен как террорист, фальшивомонетчик, двоеженец, сводник и рогоносец и представляет общественную опасность для граждан города Дублина, а также принимая во внимание, что в настоящем судебном заседании достопочтенный…
Его светлость сэр Фредерик Фолкинер, главный судья Дублина, в серокаменных судейских одеждах, поднимается со скамьи, каменнобородый. В руках у него зонтик-жезл. Изо лба выдаются мощные моисеевы рога.
Главный судья. Я положу конец гнусной торговле живым товаром, и я избавлю Дублин от этой позорной язвы. Неслыханно! (Надевает черную шапочку.) Извольте распорядиться, господин главный инспектор, чтобы его взяли со скамьи подсудимых и заключили в тюрьму Маунтджой на такой срок, какой угоден будет Его Величеству, и там предали смертной казни через повешение, исполнение чего всецело вверяется вашей ответственности, да помилует Господь вашу душу. Уведите его.
Черная шапочка нисходит на его голову. Появляется главный инспектор Длинный Джон Феннинг, куря большую пахучую сигару.
Длинный Джон Феннинг (обводит сцену тяжелым взглядом и вопрошает густым раскатистым басом). Ну, кто повесит Иуду Искариота?
X. Рамболд, цирюльник, в кроваво-красном камзоле и фартуке кожевника, с мотком веревки через плечо, поднимается на эшафот. За поясом у него дубинка со свинцом и палица, утыканная гвоздями. Злобно потирает хищные руки с надетыми на них кастетами.
Рамболд (главному судье, со зловещей развязностью). Гарри-вешатель, ваше величество, гроза Мерси. По пять гиней вертлюжок. Была бы шея, веревку сыщем.
Звонят колокола на церкви Святого Георгия, гулкий, медленный, замогильный звон.
Колокола. Эй-гей! Эй-гей!
