Молитва «Боже духов и всякия плоти.»

«Боже духов и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот мiру Твоему даровавый: Сам, Господи, упокой душу усопшаго раба Твоего [или усопшия рабы Твоея] имярек, в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание. Всякое согрешение, содеянное им [или ею] словом, или делом, или помышлением, яко благий человеколюбец Бог, прости, яко несть человек, иже жив будет и не согрешит. Ты бо Един кроме греха, правда Твоя правда во веки, и слово Твое истина». (Последование отпевания мирян.)

(По-русски: «Боже духов и всякой плоти, победивший смерть, уничтоживший власть диавола и даровавший жизнь Твоему миру, сам, Господи, упокой души скончавшихся рабов Твоих (имена) в месте света, блаженства, мира, где нет никаких мук, скорбей и душевных страданий. Как благий и человеколюбивый Бог, прости им всякое прегрешение, сделанное ими словом, или делом, или мыслью; потому что нет человека, который бы провел земную жизнь без греха, – один Ты без греха; правосудие Твое – правосудие вечное, и слово Твое – истина»).

Я имею в виду молитву (и мы о ней поговорим подробно), которая повторяется несколько раз во время отпевания (и во всех поминальных службах), повторяется в конце каждой ектении. Это молитва «Боже духов и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый», конец которой – славословие, ekphonesis ектении: «яко Ты еси воскресение и жизнь и покой усопшего раба Твоего, Христе Боже наш...». Эту молитву (точнее, ее более ранний вариант) читали в конце погребального обряда как заключительную или, прибегая к более поздней терминологии, как «отпущение грехов», поручение усопшего Богу. Я могу привести два довода в пользу того, что эта молитва была и в теории остается и сегодня абсолютно уникальным явлением.

Первый и формальный довод я вижу в довольно темном и странном правиле, до сих пор приводящемся в наших богослужебных книгах (по крайней мере, в церковнославянских), согласно которому в конце погребального обряда, после чтения Евангелия, диакон возглашает ектению (и тут я цитирую требник), «и по исполнении сего (ектении) глаголет первый от священников, или архиерей прилучився, молитву; “Боже духов...” велегласно, пришед близ умершего. Такожде и настоящий священницы вси. Ведомо же буди, яко глаголему коемуждо прошению от диакона, во елико глаголется прошение от него, глаголет вышереченную молитву кийждо священник, по чину своему, тайно, близ умершего, и возглашает:

“Яко Ты еси Воскресение и Живот...” Ныне же от перваго священника или архиереа глаголется велегласно молитва: “Боже духов...” якоже выше речеся. По возгласе же бывает целование» (Последование погребения мирских человек). Потом поются стихиры, о которых мы поговорим позже, и гроб с телом несут на кладбище. Несомненно, что с этим правилом что-то «не так», что некто (я так и вижу монаха, глядящего на страницу и думающего: «Что же мне с этим делать?!»), составивший его, пытался каким-нибудь образом соединить два правила, не зная толком, как к этому подступиться. Одно правило – определенно раннее: в нем упоминается епископ, появляющийся вдруг из ниоткуда: ни в одном тексте отпевания или поминовения епископ не упоминается. Почему же здесь вдруг является нам епископ? И почему идет речь о нескольких священниках? Очевидно, что мы видим в этом месте отражение ранней, епископской структуры каждой местной общины, где епископ, в окружении нескольких священников, всегда возглавлял любую службу. Таким образом, мы видим отпевание, еще не превратившееся в требу, в частное, семейное дело.

В древние времена (и это главный пункт моих рассуждений) молитва «Боже духов и всякия плоти...» совершенно очевидно торжественно завершала заупокойную службу. Позднее молитва эта потеряла свою исключительность и превратилась в доксологию, завершающую каждую из нескольких частей службы (мы позже поговорим о появлении все новых и новых разделов службы). В сегодняшней практике ее читают сперва дома после Трисвятого (с которого в наших книгах начинается наша заупокойная служба, до того, как тело перенесут в церковь), потом – после каждой из трех частей псалма 118 «Блаженны непорочные...», открывающего службу в церкви. (Практика деления псалмов на кафизмы была, вероятно, позаимствована от монашеского пения Псалтири, где мы видим эти «малые ектении» и возглас.) Таким образом, мы имеем уже четыре повторения этой молитвы. И наконец, когда в заупокойную службу включили канон из девяти песен, «малая ектения» стала читаться после третьей, шестой и девятой песни и потом еще два раза в конце службы. Так, молитва эта, по крайней мере в теории, прочитывается восемь раз и поэтому, как я уже сказал, утеряла свою исключительность и функцию в качестве завершающей, последней, все увенчивающей молитвы. Более того, как это случилось и со всеми молитвами, предваряемыми малыми ектениями, она стала «тайной», то есть не произносимой вслух. (История малой ектении проста: вначале она была приглашением к молитве /"Господу помолимся..."/, после чего следовали сама молитва и доксология, а потом она заменила молитву и осталась только в форме ектении и доксологии.) Неудивительно, что наш несчастный «составитель» (я возвращаюсь к нашему другу-монаху), глядя на все это, считая, сколько раз произносится эта молитва, натыкаясь на упоминание епископа и т. д. и т. п., понятия не имел, как соединить уникальность молитвы в ранней практике с повторениями ее в нескольких местах службы в более поздние времена. И он сделал то, к чему прибегают многие составители (и это – предупреждение всем любителям Типикона! Ибо пятьдесят процентов Типикона – результат труда тех самых монахов, которые сидели над противоречащими друг другу правилами и «склеивали» из них нечто целое). Дабы удовлетворить всех, он заставил всех священников (как гласит сегодняшнее наше правило) читать эту молитву тайно, в то время как диакон провозглашает ектению, а потом, после ектении, некий таинственный епископ должен повторить ее во всеуслышание.

Короче говоря, я вижу в этом странном правиле очевидное доказательство раннего происхождения и уникального места в погребальной службе молитвы «Боже духов и всякия плоти...». Вчера, чтобы быть абсолютно уверенным, что я не произношу здесь какой-нибудь жуткой ереси, я потратил два часа на просмотр рукописей, опубликованных Димитриевским в его «Euchologion». Во всех требниках XI и XII веков мы находим молитвы почти на любые события – например, на поиски друга, умирение врагов, благословение лошадей и т.п., но есть только одна «молитва за усопших», а именно «Боже духов и всякия плоти...».

Второе доказательство [древности этой молитвы] я нахожу в языке молитвы, то есть в словах и образах, которые мы в ней слышим. Для начала позвольте мне обратить ваше внимание на один факт, важность которого, я надеюсь, вы полностью поймете позже. Современная погребальная служба, хорошо нам известная, состоит почти полностью из псалмов и гимнов, то есть текстов, которые нужно петь, из музыки – канонов, кондаков, стихир, кафизм, прокимнов и т. д. Говоря по-другому, можно сказать, что в ней нет молитв, за исключением одной – молитвы «Боже духов и всякия плоти...». Одна молитва среди всей этой музыки! Значение этого факта мы обсудим в нашей следующей теме, говоря о молитве за усопших.

Сейчас же я хочу обратить ваше внимание на довольно существенную разницу в словах, в стиле, в тональности между этой молитвой и погребальной гимнографией. С этой точки зрения молитва «Боже духов и всякия плоти...» безусловно представляет и выражает ту раннюю тональность, о которой я говорил несколько минут назад. Она начинается с торжественной и победоносной ссылки на то, что можно назвать «пасхальным содержанием» христианской веры по отношению к смерти. Смерть «попрана», диавол низвержен, миру дарована жизнь. Заканчивается она исповеданием Христа, Который есть «Воскресение, Жизнь и Покой» того, кто ушел из этой жизни. И вот именно эти слова (об этом более подробно я буду говорить завтра), эти, как я их называю, «пасхальные ссылки» – разрушение смерти, победа над диаволом, торжество жизни – практически полностью отсутствуют в гимнографии, которая сегодня занимает не меньше двух третей погребальной службы и (что еще важнее) задает совершенно иную тональность, чем ранний христианский опыт смерти. Мы еще поговорим об этой новой тональности. А пока запомним, с помощью этой уникальной молитвы «Боже духов и всякия плоти...», что первоначальный смысл христианского погребения, смысл всей «христианизации» погребения заключен именно в этой молитве.