Предисловие к первому изданию

 

Последние два–три года я получаю от читателей много писем.

Письма идут, главным образом, из провинции.

Меня запрашивают, как жить, как писать стихи и что читать.

Мне предлагают сюжеты, критикуют меня, одобряют и поругивают.

Видимо, читатель меня воспринимает не совсем так, как критика.

Я решил опубликовать эти письма.

Я больше года сомневался, стоит ли мне это делать. Может, это не совсем этично. Может, наши молодые начинающие критики захотят уличить меня в низкой саморекламе. Может быть, наконец, это покажется обидным моим корреспондентам, и они перестанут мне писать. А я привык к этим письмам. И полюбил получать их.

Но я решил пострадать на этом деле. Пусть каждый думает, как умеет. Мне реклама не нужна. Корреспондентов я не обидел. Я скрыл их фамилии. Но я не могу и не имею права держать в своем письменном столе такой исключительный материал.

Я не хочу сказать, что в этой моей книге можно увидеть настоящее лицо читателя. Это не совсем так. Эти письма, главным образом, написаны особой категорией читателя. Это, по большей части, читатель, желающий влиться в «великую русскую литературу». Это сознательные граждане, которые задумались о жизни, о своей судьбе, о деньгах и о литературе.

Здесь, так сказать, дыхание нашей жизни.

Дыхание тех людей, которых мы, писатели, стараемся изобразить в так называемых «художественных» произведениях.

Здесь, в этой книге, собраны самые различные письма и страсти.

Здесь, в этой книге, можно видеть настоящую трагедию, незаурядный ум, наивное добродушие, жалкий лепет, глупость, энтузиазм, мещанство, жульничество и ужасающую неграмотность.

У меня не было, конечно, ни малейшего желания поиздеваться над неграмотностью моих читателей. Я не ради смеха собрал эту книгу. Я эту книгу собрал для того, чтобы показать подлинную и неприкрытую жизнь, подлинных живых людей с их желаниями, вкусом, мыслями.

Конечно, у какого?нибудь критика или жуликоватого читателя непременно мелькнет мысль о деньгах.

Знаем, скажет, денежки в карман сунул — вот вам и вся философия этой книги. Сколотил, скажет, из чужого добра книженцию, а после базу подводит. Народец, скажет, пошел — из барахла и то монету гонит.

Спокойно!

Денег я себе не возьму. В самом деле — имею ли я право на эти деньги? В чем тут моя работа? Разве только в том, что я вскакивал по утрам с кровати и открывал почтальону двери.

Конечно, если подумать глубже — кой–какая работишка все же была проделана.

Я внимательно читал эти письма. Я отвечал почти всем корреспондентам. Одних рукописей я прочел не менее как тысячу.

А мои нервы? А бессонные ночи, в которые я обдумывал эту книгу? А сама работа над книгой? Я два года изо дня в день подбирал и перебирал эти письма, думал о них, об их авторах. И эти авторы побывали у меня в мозгу, как и все герои моих книг. Черт побери! Нету денег, которыми можно оплатить мне эту работу.

Каюсь: некоторым читателям я отвечал небрежно. Может быть, иной раз там, где надо было пожалеть или успокоить, — я этого не сделал. А как правило — все почти искали поддержки, похвалы, успокоения и какого?то чуда.

Я не мог и не сумел быть добрым и внимательным ко всем. Я не мог заняться гуманными идейками. Это помешало бы моей литературе.

Но не в этом дело.

Пусть читатель безмятежно перелистывает эту мою книгу. Пусть не прикидывает в своем беспокойном мозгу — а сколько заработал предприимчивый автор на явном барахле.

Автор ничего не заработал.

Часть денег с этого издания я отдам своим родным. Половину я дам тем знакомым и тем писателям и поэтам, которые, как мне известно, находятся сейчас в крайней нужде.

Кроме того, я, конечно, оплачу по рыночной цене стихи, помещенные в этой книге.

(Тем авторам, которым я еще не уплатил, — обращаться письменно: Ленинград. Главный почтамт. До востребования. Мих. Мих. Зощенко.)

В заключение я должен сказать, что книгу эту собрать было чертовски тяжело. Из груды скучных и тупых писем я отобрал те, которые показались мне наиболее характерны. По этой причине в книге имеется мое лицо, мои мысли и мои желания. Книга сделана как роман.

Еще я должен добавить следующее: много интересных писем я не печатаю. Сплетня, непристойность и клевета не попали в эту книгу.

Во всех напечатанных письмах я частью убрал настоящие фамилии, частью заменил новыми для того, чтобы не кинуть тени на живых героев. Что касается самих писем, то некоторые письма мне пришлось несколько сократить, чтобы читатель и покупатель не задремал на них. Все остальные остались нетронутыми. И подлинники хранятся у меня.

Я выпускаю эту книгу с некоторой грустью и беспокойством.

Я жалею, что ее выпускаю. Я предпочел бы прочесть такую книгу, собранную другим писателем.

Mux. Зощенко

Апрель 1929

Кроме того, сюда не вошли письма, полученные мною до двадцать шестого года. Эти письма, к моему великому сожалению, не сохранились. В те годы я находился в болезненном, неврастеническом раздражении и уничтожал все письма, не отвечая.

 

Предисловие ко второму изданию

 

В ответ на эту книгу я получил от читателей громадное количество писем. Однако нового они мне почти ничего не дали. Больше того — половина писем, как ни странно, чрезвычайно похожи на помещенные здесь. Повторяются фразы, отдельные словечки, просьбы и пожелания.

Правда, несколько десятков писем представляют чрезвычайно большой интерес, но я не предполагаю их сейчас печатать. За исключением, впрочем, пяти–шести писем. Эти письма я печатаю взамен убранных мной.

Дело в следующем. После того, как первое издание вышло в свет — ко мне стали приходить авторы этих писем. Моя книга, так сказать, ожила. Живые герои стали как бы сходить со страниц.

Некоторые явились из любопытства. Другие — в надежде перехватить немного денег. Третьи ужасно ругали меня за то, что я напечатал ихнее творчество. Были обиды и огорчения. И в силу этого мне пришлось убрать несколько писем.

Так вот, взамен их я и помещаю несколько новых. Эти письма датированы 1930 годом.

М. Зощенко

Февраль 1931

 

Первое письмо

 

Этому письму принадлежит честь открыть мою книгу. Это классическое письмо. Оно неизвестно для чего написано. Просто так.

Автор письма и сам несколько удивлен и сконфужен этим обстоятельством. Автор письма и сам не знает, зачем он взялся за это дело.

Но письмо написано. Отправлено. И вот — нашло свое применение.

17 мая 1928

Слыхали ли вы о таком виде сумасшествия, как мания писать письма и знакомым и незнакомым?

По правде сказать, это опасное времяпровождение, особенно когда подписываешься. Какой?нибудь чудак примет слишком близко к сердцу, сочтет за хулиганство и пожалуется кому следует. В результате — длинная неприятность. Вам же писать особенно страшно, потому что, говорят, вы очень нервный. Зимой мне надо было оппонировать по докладу «Серапионовы братья, как общество».

Мы с докладчиком решили пойти к вам за материалом, но нас отговорили. Сказали, что вы способны спустить с лестницы, а такой результат нашей любознательности нас не привлекал. Что вы сделаете с письмом, мне безразлично, но все?таки не нервничайте: это вредно.

Переписка у меня обширная. Моя аккуратность заслуживает похвалы. Письма все разложены по большим конвертам, причем на каждом конверте написана фамилия лица, чьи письма. Есть даже конверт «Разные лица и учреждения» (показывает влияние бухгалтерского уклона школы); впрочем, в этом конверте лежит только одно письмо из Ак. Филармонии.

Зачем это я пишу? Не знаю.

Во всяком случае, не сердитесь.

Как писателю добавлю: мне нравятся ваши технические приемы.

Остаюсь с почтением

А. П.

Если у вас больные глаза, то им повредят мои красные чернила, которые, между прочим, имеют историческое значение: куплены в довоенное время и удивительно, что до сих пор не испортились.

Извините за беспокойство.

А. П.