Место теории когнитивного диссонанса в современном переводоведении

Семинар 9.

1. Предпосылки создания теории когнитивного диссонанса в переводоведении

2. Теория когнитивного диссонанса в свете базовых положений теории перевода:

КД и переводческие соответствия

КД и градуальность оценки перевода

КД и коммуникативный подход

КД и текст

КД и эквивалентность/адекватность

3. Базовые положения теории когнитивного диссонанса в переводе:

Происхождение термина «когнитивный диссонанс»

Возникновение КД

Динамизм КД

Дидактическая значимость КД

Природа КД в институциональном дискурсе

Природа КД в персональном дискурсе

Уровни КД

Постановка проблемы

Еще четверть века назад, оценивая итоги всесоюзной научной конферен­ции «Теория перевода и научные основы подготовки переводчиков», В.Н. Ко­миссаров в примечательной форме определил суть решения проблемы переводимости /непереводимости: «...любой оригинал одновременно может считать­ся непереводимым в смысле отсутствия абсолютного тождества с переводом и должен быть признан принципиально переводимым в смысле создания полно­ценной функциональной замены его на другом языке и передачи любой части содержания оригинала, которую переводчик считает важной для данного акта межъязыкового общения, и возможности компенсации без потерь» [Комисса­ров 1976:5].

Примечательна эта формулировка прежде всего возвращением к знаме­нитому принципу тождества, выдвинутому еще Аристотелем и более извест­ному в его окончательной редакции И. Кантом. Два положения, составляющие принцип тождества, утверждают противоположные истины - утвердительную («все, что есть, есть») и отрицательную («все, что ке есть, не есть»), И. Кант пишет о безусловном предпочтении тождества противоречию «как высшего по сравнению с ним (противоречием) принципа выведения истины [Кант 1963: 268-271].

Знаменит принцип тождества тем, что более двух столетий дает исследо­вателям способ разрешения диалектических противоречий. Однако И. Кант и его последователи предупреждают о неизбежных затруднениях в полаган'ии оснований при работе с противоположностями. Самим И. Кантом эти затруд­нения выведены в ранг апории. Рассуждая о попытках конкретизировать про­тиворечия при помощи логической знаковой комбинаторики (и, следует пола­гать, при помощи терминов любой специализированной отрасли знания^ не­мецкий философ признает, что «...там, где при помощи этих знаков должно быть выражено сложное познание, вся проницательность ума оказывается как бы внезапно повисшей над пропастью и наталкивается на неразрешимые труд­ности» [Там же].

Именно о такого рода трудностях, стоявших (стоящих?) перед перево­дческой теорией, упоминает В.Н. Комиссаров в предыстории к выводу, приве­денному о начале настоящей работы. Но снятое в сформулированном им диа­лектическом тождестве противоречие не освобождает от последствий кантовой апории. Как только исходное тождество пытаются конкретизировать пo двум его составляющим, противоречие начинает заявлять о себе. Классический при­мер - неудачи проектов создания монистической теории перевода, попыток найти тождество, снимающее противоречие общего и частного в переводче­ских штудиях. Суть происходящего в этом случае с положениями переводческой теории хорошо показал М.Я. Цвиллинг, выразивший сомнение в перспек­тивности монистических проектов. В качестве основной причины такого со­мнения названы отсутствие единой теории языка и мышления равно как и че­ловеческого сознания, а также «обнаружившаяся иллюзорность попыток мето­дологической унификации языковедения-филологии, да и общественных наук в целом» [Цвиллинг 1999: 35J.

В заключении В.Н. Комиссарова о проблеме переводимое/непереводимости есть еще одна характерная мысль, стремящаяся привести к тождеству разные формулировки сущности перевода как эпистемического ак­та. Ведь исследователи этой проблемы также исходят - неважно, теоретически ли. эмпирически ли - из принципа тождества, используя в качестве ключевых предикатов опорных определений слова «равнозначность», «эквивалентность», «адекватность». Но предпочтение ключевых предикатов авторами отдельных теорий знаменательно. Оно раскрывает другое противоречие общеметодологи­ческого характера - противоречие между структурной и функциональной идеологиями исследования. Анализ данного противоречия будет в центре на­шего дальнейшего исследования, и поэтому ограничимся замечанием о том, что В.Н. Комиссаровым предложена формулировка в духе диалектического тождества, стремящаяся снять и это противоречие. В самом деле, «полноцен­ная функциональная замена» выдает телеологическую ориентацию, в то время как «передача любой части содержания оригинала» идеологически созвучно известной структурной максиме: «все, что может мыслиться, может быть вы­ражено» [Searle 1979]. Но, повторим, снятое в диалектической форме противо­речие продолжает жить в тождестве и готово раскрыться каждый раз, когда живая действительность переводческой практики подводит нас к необходимо­сти решать проблемы переводимости /непереводимости.

Предложение использовать в работе с основной переводческой апорией принципы теории когнитивного диссонанса не ставит целью коренным обра­зом изменить подход к решению проблемы. Мы руководствуемся известным методологическим принципом дополнительности, сформулированным Н. Бо­ром относительно кантовой апории: «Очень сложные объекты должны изу­чаться в топологическом N-мерном пространстве, и каждое новое направление исследования в нем имеет ценность, потому что вкладывает какие-то штрихи в общую картину объекта» [Бор 1960]. Мы попытаемся связать основные поло­жения теории когнитивного диссонанса с известными теоретическими принци­пами перевода. Затем, используя интенциональные формулировки двух идео­логических установок, выражающихся в ключевых терминах «эквивалент­ность» и «адекватность», покажем место и охарактеризуем роль когнитивного диссонанса в научных операциях с этим диалектическим противоречием. За­вершается работа кратким анализом перспективы применения предложенных решений в теории перевода и в профессиональном обучении переводчиков.

Основные положения теории перевода, открытые взаимодействию с принципами когнитивного диссонанса

При всех различиях переводческих школ, направлений и теорий можно все-таки выделить несколько общих мест:

1. Все теории в качестве точки опоры для построения их категориального ап­парата используют оценку переводчиком семиотических параллелей¹ ИЯ и Г1Я. Иными словами, на переводчике лежит ответственность за обеспечение принципа тождества в его «рабочей» ипостаси (ср. принцип коммуникатив­ной равнозначности; Комиссаров 1990). Интенция «быть эквивалент­ным/адекватным» является определяющей, и это интенция именно перево­дчика, которому, по определению лингвиста-когнитолога, предписана роль наблюдателя, но не говорящего. Наиболее радикальной в утверждении дан­ной роли переводчика является франко-канадская интерпретативная теория перевода [Delisle 1984; Seleskovich, Lederer 1987]. Разработчики теории не­однократно подвергались критике у нас и за рубежом за решительное не­приятие в целях перевода лингвистических сопоставлений, особенно в духе контрастивного анализа [Комиссаров 1999; Baker 1992]. Тем не менее с лин­гвистическими подходами к переводческой теории и практике их объединя­ет полагание на переводчика как на носителя интенции «быть эквивалент­ным /адекватным».

Эта общность теоретических положений решает вопрос об определении субъекта когнитивного диссонанса. Целесообразно сосредоточиться на рас­смотрении разновидностей КД, свойственных переводчику, определяющих, динамику его профессионального роста и подходы к решению переводче­ских проблем.

2. Большинство теорий тяготеет к градуируемости в оценке адекватности или эквивалентности перевода. Несомненно, тенденция возникла и обрела силу благодаря активным разработкам лингвистических основ перевода. Особую роль - по крайней мере, в отечественном переводоведении - сыграли ранние работы А.И.Федорова и Я.И.Рецкера, в частности, теория закономерных со­ответствий [Рецкер 1974]. Идеология закономерных соответствий всецело определена структуралистским пониманием языка как системы, гомеостазис которой образован инвариантами. Естественно, что основная исследова­тельская интенция в этих эвристических условиях определяется максимой «инварианты реализуются в вариантах». Основная цель исследования - ус­тановить степень близости варианта к соответствующему инварианту.

¹ В условиях настоящей работы мы не имеем возможности подробно коммен­тировать понятие «семиотические параллели». Это - лингвофилософский ас­пект проблемы. Здесь «семиотические параллели» используются в качестве термина, обобщающего аспекты и критерии - лингвистические и не-лигвистические, по которым описывается процесс и оценивается результат переводческой деятельности

Поскольку в качестве инвариантов неизменно выступают единицы ИЯ, их со­отнесенность с единицами ПЯ с необходимостью, продиктованной исследо­вательской парадигмой, принимает вид градуальной оппозиции. Члены (классы) градуальной оппозиции располагаются так, чтобы, образно говоря, не только указывать расстояние от ИЯ до ПЯ, но также характеризовать «потери энергии» в пути. Самые общие системы содержат всего лишь два класса (измерений), например, формальная и динамическая эквивалентно­сти в теории Ю. Найды fNida 1964]. Три класса составляют систему законо­мерных соответствий - эквивалентные, вариантные и контекстуальные со­ответствия. Весьма подробная система соответствий, именуемых техниче­скими способами перевода, приводится в работе Ж-П. Вине и Ж. Дарбельне [Viney, Darbelnet 1968]. Иногда установленные типы (уровни, классы) экви­валентности или адекватности градуируют отношения в языке; для речи на­зывается иная плоскость измерений, чаще всего прагматическая [Швейцер 1973; Комиссаров 1990]. Тем не менее указывающий путь из ИЯ в ПЯ век­тор неизменно именуется эквивалентностью или адекватностью, а движение по вектору определяется ключевыми словами «степень», «уровень», «раз­ряд» и т.п., что безошибочно указывает на градуальность. Здесь также заключен когнитивный эффект, попадающий в фокус нашего внимания. Основные когнитивные теории языка - особенно теория прото­типов [Rosch 1975; Taylor 1995; Palmer 1997] - оригинально преобразуют классическое учение об инвариантах путем переноса последних из объек­тивной действительности в сознание наблюдателя [Maturano 1978]. О роли переводчика как наблюдателя мы уже говорили (см. предыдущее положе­ние); отметим, что принципы когнитивного диссонанса дают возможность решать проблемы градуальности с учетом профессионального уровня пере­водчика, а это немаловажная прикладная задача теории перевода.

3. По большому счету, все переводческие теории верны коммуникативному подходу. Это впервые показали споры о том, что следует считать единицей перевода (пик споров приходился на 1950-1960-е годы). Даже в положени­ях, отстаивающих центральность слова в переводческой деятельности, еди­ницы лексики трактуются вовсе не так, как было принято в современных им лингвистических исследованиях. Так, Ж-П.Вине и Ж.Дарбельне, посвятив большую часть совместной работы анализу лексики, тем не менее заключа­ют, что «...только само сообщение, отражающее ситуацию, позволяет, в ко­нечном счете, высказать окончательное суждение о параллельности двух текстов» [Viney, Darbelnet 1968:49]. Явную коммуникативную ориентацию имеют 4 основные требования к переводу, которые формулирует Ю.Найда: «1) передавать смысл, 2) передавать дух и стиль оригинала, 3) обладать лег­костью и естественностью изложения, 4) вызывать равнозначное впечатле­ние» [Найда 1978:125].

С методичностью и основательностью, характерными для немецкой науч­ной традиции, коммуникативный подход к переводу разрабатывается в Германии [Honig, Kussmaul 1982; Reiss, Vermeer 1984; Hoiz-Manttari 1984; Paepcke 1985]. Также заслуживает внимания вклад немецких ученых в исследования межкультурных аспектов перевода и соотношения дискурсов ИЯ и ПЯ [Gohring 1977; Vermeer 1986; Holz-Manttari 1986]. Указанные рабо­ты - свидетельство понимания коммуникации как не только языкового, но также межкультурного взаимодействия.

Условию эквивалентности текстов, т.е. единиц коммуникации, подчинена конечная цель перевода в концепции Дж. Кэтфорда [Кэтфорд 1978]. А. Нойберт считает, что в качестве единицы перевода должен выступать «грамматико-лексический комплекс», но при этом такая единица является прагматико-лингвистической величиной [Нойберт 1978:200]. Таким образом, на единице перевода полностью замкнут семиотический цикл, а прагматиче­ская функциональная доминанта с необходимостью обусловливает комму­никативный статус единицы перевода. Отмечая, что «...чаще всего... на практике возникают затруднения при передаче значений отдельных слов, и большинство переводческих задач решается в рамках предложения», ЯМ. Рецкер тем не менее заключает о необходимости «исходить из содержания, стиля и идейно художественной направленности всего переводимого текста в целом» [Рецкер 1974:25]. Приведенные цитаты свидетельствуют о том, что коммуникативный подход в теории перевода тесно связан с понятием текста и шире - завершенного речевого произведения. В комментарии следующего общетеоретического положения о переводе мы учитываем и эту характер­ную особенность с целью обозначения перспектив теории когнитивного диссонанса.

4. Эта и следующая типологические черты непосредственно подводят нас к обоснованию центральной темы когнитивного диссонанса в переводе. Нач­нем с различий между лингвистическим, с одной стороны, и переводческим, с другой стороны, пониманием текста как объекта научного анализа. Нашей основной целью будет показать, что в теории перевода - сначала эмпириче­ски, а позднее вполне сознательно - под текстом скорее подразумевали дис­курс, хотя и не полагая здесь сколько-нибудь обоснованной традиции. Понятие «текст» проходит во многих теориях как универсум, в котором по­лучают окончательное решение вопросы эквивалентности/адекватности пе­ревода. Обращение к этому понятию в его указанном качестве стало почти нормой в постструктуралистский период [см. об этом Бархударов 1975]. Однако относить эту особенность только к основной традиции постструкту­рализма ошибочно. У теоретика-переводчика и теоретика-лингвиста совер­шенно разные воззрения на текст. Для последнего - особенно для специали­ста в области лингвистики текста - главная эиистема формируется в на­правлении от синтаксиса к семантике и, наконец, к прагматике (подробно об этом: Степанов 1986). Не случайно на первом этапе лингвистические иссле­дования изобиловали обращениями к связности (когезйи) и стремились к установлению структурных единиц текста [Гиндин 1971; Москальская 1977; Синтаксис текста 1980; Van Dijk 1975]. К семантике обратились позже Гальперин 1981; Тураева 1986; Сусов 1985, а когда дошла очередь до праг­матики, на первый план вышло понятие «дискурс», вобравшее в себя «текст» по закону расширения гносеологического контекста науки [Караулов, Петров 1989; Баранов 1990; Демьянков 1995;'Степанов 1995; Halliday 1989; van Dijk 1991; 1996; Fairclough 1995]. Иными словами, несмотря на существенные изменения в топологии его науки лингвист остается верен классической идеологии познания: «от формы к содержанию и от них к функции».

Неверно думать, что современная нам когнитивная лингвистика в указан­ном отношении революционна. Ее теоретические положения пока пестрят радужным разнообразием развивающегося учения, но как только начинает­ся анализ конкретного материала, классическая идеология заявляет о себе в полный голос. Чтобы сформулировать имя концепта, лингвист ищет необ­ходимые основания в лексике языка, точнее, в формантахконцептуальных взаимосвязей. Чтобы апробировать концептуально обусловленные построе­ния, прибегают к контекстному анализу, который в наиболее полной его форме оказывается анализом дискурса (см. например: Степанов 1995). Ска­занное отнюдь не ставит под сомнение ценность когнитивных подходов: просто здоровый, т.е. не переходящий в радикальную формализованную эпистему, позитивизм в лингвистике неизбежен: ведь приходится начинать с того, существование чего бесспорно (утвердительная истина по Канту, см. выше), а это в первую очередь сущности, имеющие языковую форму. Над переводчиком, оперирующим понятием «текст», довлеет иная доминан­та. Для него текст - в первую очередь информация, которую необходимо донести¹ до другого коммуниканта. Таким образом, не семантика и не син­таксис, а прагматика становится альфой и омегой переводческой деятельно­сти.

Выражение «донести/передать информацию» - метафора, упрощающая смысл, но иногда затрудняющая его научное понимание. Поэтому уточним: под информацией здесь и далее будем понимать «полную структуру» [Бир 1965], т.е. связанную определенной интенцией. Именно передача интенцио-нальной структуры текста составляет приоритетную задачу переводчика.

Это хорошо показал А.Нойберт (см. вышеприведенную ссылку), к это­му прямо или косвенноведут самые разные теоретические положения о тек­сте как объекте переводческой деятельности [Швейцер 1993; Комиссаров 1998; Латышев 2000; Snell-Hornby 1994; Martinez 1999]. Обратное - по срав­нению с теоретико-лингвистическим - направление анализа текста особенно очевидно в ситуациях устного перевода. В письменном переводе оно не­сколько размывается видимостью чисто межтекстовой деятельности пере­водчика. Тем не менее метафора «межъязыковое посредничество » очень точно указывает на сущность этой деятельности. Решая проблемы и преодо­левая трудности выравнивания межъязыковых асимметрий, переводчик ру­ководствуется классической интенцией посредника - «обеспечить взаимо­понимание (между носителями ИЯ и ПЯ)», а исследователь перевода при­нимает ее за точку отсчета, как лингвист принимает интенцию «понять и выразитьсущность языка». Именно это «выразить», как глубоко заметил Б.Рассел, «отличает аналитика-наблюдателя, с одной стороны, от простого наблюдателя, с другой стороны, от участника, принужденного играть в командную игру» [Рассел 1999:145]. А поскольку речь идет о выражении при помощи научного языка, вступают в силу вечные законы логики, обязы­вающие исследователя начинать с элементарных различий и атомарных формул, посреднику же необходимо охватить целое - пусть в приблизи­тельном, прогнозном варианте, пусть на уровне пред-понимания по М.Хайдеггеру, но именно коммуникативное целое, иначе набрасывание по­вторных смыслов интерпретации может захватить только второстепенную его часть. Как это может происходить с начинающими переводчиками, из­вестно. Мы проанализируем процесс принятия решения в таких ситуациях в соответствующем разделе работы (см. ниже, стр. 12-13). Выше отмечалось, что переводческая интенция заставляет как практика, так и теоретика работать с дискурсом, а не с текстом, хотя термин «текст» более привычен. На дискурсивные принципы понимания текстов указывают за­ключения, рекомендации и определения ведущих специалистов (к высказы­ваниям Ю.Найды и Я.И.Рецкера, процитированным выше, можно добавить аналогичные определения из [Швейцер 1993; Крупное 1974; Флорин, Вла­хов 1978] и других источников). При всех различиях подходов к дискуру в современной лингвистике можно выделить три его стороны, к которым так или иначе обращаются исследователи. М.А.К.Хэллидей называет их соот­ветственно «поле» (в других формулировках «тема»), «участники» («ком­муниканты») и «способ выражения» («регистр», «стиль») [Halliday 1989]. Ясно, что поле и участники приоритетны для переводчика - они-то и обу­словливают прагматическую доминанту профессиональной деятельности, хотя способ выражения также немаловажен для отдельных типов текста. Об аналогичных приоритетах говорил еще Я.И.Рецкер, настаивая на том, что «в процессе перевода экспрессивное¹ начало господствует над функционально-стилистическим» [Рецкер 1974:208].

¹ И здесь также очевидно своеобразие переводческого подхода к понятиям тео­ретической лингвистики. Экспрессивная функция не противопоставлена ком­муникативной, что можно было ожидать в эпоху, когда идеи пражцев все еще определяли ход мысли в учениях о функциях языка. У Я.И.Рецкера это поня­тие соотносимо с иллокуцией, или «планом говорящего изменить поведение слушающего в соответствии с собственными целями» [Lyons 1977:574].-

Но прежде чем дискурс и текст обретут в профессиональной компетенции форму диалектического тождества, переводчик столкнется с немалыми про­тиворечиями, которые будут отмечать этапы его самосовершенствования. Одна из наших центральных задач - использовать механизм и принципы когнитивного диссонанса для описания диалектики этого процесса.

5. Наконец, последнее, общее место теорий перевода - характерная тенденция использования терминов «эквивалентность» и «адекватность». Их распреде­ление в научных теориях в целом определяется особенностями текстов, с которыми переводчик имеет дело. В обобщенной форме тенденцию можно определить как экспонентную зависимость используемого термина от типа дискурса, под который подпадают переводимые тексты.Так «эквивалентность» используют там, где речь идет о переводе институционального дис­курса. Соответственно, «адекватность» предпочитают, имея дело с персо­нальным дискурсом. Прототипический институциональный дискурс состав­ляют тексты, максимально отчужденные от Я-интенции автора - научные статьи, законодательные акты и т.п. Прототипический персональный дис­курс, напротив, восходит к выраженным Я-интенциям автора - например, поэтическое произведение, исповедь, разговор и т.п. Несмотря на то, что институциональные и персональные дискурсы имеют достаточно хорошо выделенные прототипы, их конкретные разновидности не так просто клас­сифицируются по степени удаленности от прототипа, как хрестоматийные когнитивные категории (например, «птицы» или «цвета», [Rosch 1975; Tay­lor 1995]. Например, «допрос» более «институционален», чем «интервью», но конфиденциальная беседа адвоката с подозреваемым дает дискурс, кото­рый нелегко отграничить от персонального по основным статутным призна­кам институциональности/персональности. Разговор матери с сыном более «персонален», чем беседа преподавателя со студентом, но разговор двух братьев дает равноценный первому - по признакам персональное - дис­курс. В целом таких примеров немало, и они свидетельствуют о том, что институциональные и персональные дискурсы могут образовывать весьма сложные смешанные формы. Насколько трудно установить границы между отдельными разновидностями институциональных и персональных дискур­сов, настолько трудно обнаружить систему в использовании терминов «эк­вивалентность» и «адекватность», когда речь идет о переводе удаленных от прототипов образцов. Несомненно, между первым и вторым есть связь, но скорее, повторимся, в виде тенденции, а не системы; поэтому мы и настаи­ваем на определении «экспонентная». Схематически эту связь можно выра­зить следующим образом:

Тип дискурса	институциональный	персональный
Предпочтительный термин	эквивалентность / адекватность

В значениях рассматриваемых терминов выделяются небезынтересные для последующих выводов константы. «Эквивалентность» явно апеллирует к количественной, в то время как «адекватность» - к качественной оценке на­блюдателя (достаточно проанализировать их латинские этимоны, чтобы подтвердить это заключение). Возможно уточнение (хотя и рискующее не­сколько радикальной формулировкой): «эквивалентность оценивает перевод по пропозиции, по логико-семантическому содержанию, «адекватность» - по иллокутивной цели, по экспрессивной функции (от expression в понима­нии Дж. Серля) [Searle 1979]. В окончательном, комбинированном варианте, учитывая оба предыдущие суждения о рассматриваемых понятиях, опреде­лим их интенциональную сущность. Представляется правомерным заклю­чить, что интенция эквивалентности - «соответствовать структуре», а ин­тенция адекватности - «соответствовать цели».

Таким образом, мы пришли к хрестоматийному различению структурных и функциональных свойств исследуемых объектов, положенному в современ­ной науке трудами специалистов по теории систем [Bertalanfi 1946; Свидерский 1961; Цопф 1966; Акофф, Эмери 1974]. За кажущимся эмпирико-традиционным распределением терминов «эквивалентность» и «адекват­ность» раскрывается серьезная, фундаментальная проблема современного переводоведения. Фактически это - вечный поиск межъязыкового тождест­ва, если формулировать смысл истории и теории в терминах И.Какта (см. начало нашей работы)- В поисках тождества исследователи перевода исхо­дят либо из интенции «соответствовать структуре», либо из интенции «со­ответствовать цели». Примечательно, что это разделение развивалось па­раллельно с логико-лингвистическими теориями о разграничении значения и смысла (Г.Фреге), экстенсионала и интенсионала (Р.Карнап), значения и пресуппозиции (Ч.Филлмор), пропозиции и иллокуции (Дж.Остин), значе­ния и выражения (Б.Рассел, Дж.Серль), но не образовывало обших с ними концептуальных систем в силу интенциональных различий (см. об этом выше). Иными словами, две науки о вербальной коммуникации зафиксиро­вали ее основное статутное свойство (~ кантово тождество), но исследовали его по направлениям, подсказанным конкретными теоретическими противо­речиями. Противоречия эти различаются в корне, ибо переводчик стремится начинать с целого и соотносить с ним каждую его часть, а лингвист пытает­ся моделировать целое, совершенствуя атомарные формулы и структуры отношений между ними. Но если говорить о традициях применения кон­кретных лингвистических положений в теории перевода, необходимо отме­тить их последовательность и систематичность прежде всего там, где иссле­довался институциональный дискурс, т.е. где аналитики преимущественно опирались на понятие эквивалентности. Это закономерно, потому что ин­тенция «соответствовать структуре» способствует сближению теоретиче­ских аппаратов лингвистики и переводоведения.

В этой точке исследования, в которой максимально обнажается диалектиче­ский характер переводческой деятельности, целесообразно перейти к изло­жению принципов когнитивного диссонанса и установлению путей, на ко­торых последние могут эффективно взаимодействовать с другими перево­дческими теориями и способствовать решению актуальных проблем.