Роль детали в произведениях Н. В. Гоголя

Сочетание реального и фантастического в произведениях Н. В. Гоголя

Реальное в сюжетах Гоголя соседствует с фантастиче­ским на протяжении всего творчества писателя. Но это явление претерпевает некоторую эволюцию — роль, ме­сто и способы включения фантастического элемента не всегда остаются одинаковыми.

В ранних произведениях Гоголя («Вечера на хуторе близ Диканьки», «Вий») фантастическое выходит на пе­редний план сюжета (чудесные метаморфозы, появление нечистой силы), оно связано с фольклором (малороссий­ские сказки и легенды) и с романтической литературой, которая тоже заимствовала такие мотивы из фольклора.

Отметим, что одним из «любимых» персонажей Гого­ля является «чорт». Различная нечистая сила часто появ­ляется в сюжетах «Вечеров на хуторе близ Диканьки» в лубочно-фарсовой, не страшном, а скорее смешном виде (есть и исключения, например, демонический кол­дун в «Страшной мести»). В произведениях более позд­него периода сильнее чувствуется мистическая тревога автора, ощущение присутствия чего-то зловещего в ми-. ре, страстное желание победить это смехом. Д. С. Ме­режковский в своей работе «Гоголь и чорт» выражает эту мысль удачной метафорой: цель творчества Гоголя — «высмеять чорта».

В петербургских повестях фантастический элемент резко отодвигается на второй план сюжета, фантастика как бы растворяется в реальности. Сверхъестественное присутствует в сюжете не прямо, а косвенно, опосре­дованно, например, как сон («Нос»), бред («Записки сумасшедшего»), неправдоподобные слухи («Шинель»). Только в повести «Портрет» происходят действительно сверхъестественные события. Не случайно Белинскому не понравилась первая редакция повести «Портрет» именно из-за чрезмерного присутствия в ней мистиче­ского элемента.

Наконец, в произведениях последнего периода («Ре­визор», «Мертвые души») фантастический элемент в сю­жете практически отсутствует. Изображаются события не сверхъестественные, а скорее странные и необычай­ные (хотя в принципе возможные). Зато манера повест­вования (стиль, язык) становится все более причудли­во фантасмагорической. Теперь ощущение кривого зер­кала, «смещенного» мира, присутствия зловещих сил возникает не благодаря волшебно-сказочным сюжетам, а через посредство абсурда, алогизмов, иррациональных моментов в повествовании. Автор исследования «Поэти­ка Гоголя» Ю. В. Манн пишет, что гротеск и фантастика у Гоголя постепенно переходят из сюжета в стиль.

(См. также сквозную тему: «Роль фантастического элемента в русской литературе».)

Роль описаний. Гоголь — общепризнанный мастер художественных описаний. В. В. Набоков (эссе «Нико­лай Гоголь») писал, что для Гоголя пейзажи, портреты, интерьеры намного важнее, чем сами сюжеты. Описания в прозе Гоголя самоценны, их манера и стиль очень выразительны, прежде всего благодаря обилию предмет­но-бытовых, портретных, языковых и других деталей. Детализация — важный аспект реалистического письма, в русской литературе начало ему положил Гоголь.

Но необходимо помнить, что реализм Гоголя очень своеобразен, в нем всегда есть элемент гротеска и фан­тасмагории. Мир Гоголя можно сравнить с мозаикой кривых зеркал. В каждом маленьком кусочке мир гроте­скно преломляется, становится пародией на себя. Вещь искажается под «микроскопически» точным описанием Гоголя (в «Шинели» — жирный и грязный ноготь, точно «у черепахи череп» и др.).

Мир вещей. Гоголь видит вещи как бы под микроско­пом, так близко, что они меняют свой привычный об­лик. Вещь в изображении Гоголя часто наделена само­стоятельной жизнью, даже характером (так, мебель в до­ме Собакевича словно бы кричит: «Я тоже Собакевич!»). В свою очередь, метафорическое сближение вещи с жи­вым существом композиционно уравновешивается про­тивоположным приемом — включением «вещных» моти­вов (например, сравнений с вещами) в портреты людей (найдите примеры в описаниях помещиков). Благодаря этому создается образ омертвевшего, превратившегося в «вещь» человека.

Мир вещей в поэме показан как хаос, бессмысленное нагромождение, куча-мала, своего рода кладбище ве­щей. Вещь часто находится не на своем месте, выглядит бессмысленной, потерявшей назначение. (Найдите при­меры этого в интерьерах Манилова, Ноздрева, Плюшки­на. Обратите внимание на изображение ненужного хла­ма (Плюшкин), безделушек (Манилов, Ноздрев). Как эти образы вещей выражают характеры помещиков?) Благодаря таким описаниям вещей создается картина своеоб­разного «антимира» или «ада» в миниатюре.

Отдельно можно говорить о детали в портрете. Если в романтической традиции важны глаза, то у Гоголя их или вовсе нет в портрете, или они ассоциируются с жи­вотным, вещью и т. п. (у Плюшкина «маленькие глаз­ки... бегали...'как мыши», Манилов «имел глаза сладкие, как сахар», дырочки, которые «натура... ковырнула боль­шим сверлом» — у Собакевича и др.).

Много выразительных деталей и в пейзажных описа­ниях. (Найдите примеры выразительных деталей в опи­сании пейзажа в «Мертвых душах».)

Деталь у Гоголя не функциональна, как у Чехова или Толстого, а самодостаточна, автономна, независима. У Гоголя всегда много мелочей, казалось бы, ненужных. Нагромождение «лишних» имен, фамилий, упоминание «случайных» персонажей.

Чичиков спрашивает Коробочку, живет ли побли­зости Собакевич, а она в ответ говорит про каких-то «Боброва, Свиньина, Канапатьева, Харпакина, Трепакина, Плешакова» (глава III). Другой пример: «Все пода­лось: и председатель похудел, и инспектор врачебной управы похудел, и прокурор похудел, и какой-то Семен Иванович, никогда не называвшийся по фамилии, носивший на указательном пальце перстень, который давал рассматривать дамам, даже и тот похудел» (см. на­чало главы X). Все эти детали призваны создавать ощу­щение абсурда и поддерживать его в читателе. Поражает воображение огромный список помещичьих семейств, у которых когда-то гостил Чичиков, где нормальные имена чередуются с необычными типа «Маклатура Алек­сеевна» и т. п. (см. главу VIII, Чичиков развлекает дам незадолго до появления Ноздрева). Или: «Показался какой-то Сысой Пафнутьевич и Макдональд Карлович, о которых и не слышно было никогда; в гостиных затор-чал какой-то длинный, длинный, с простреленною рукою, такого высокого роста, какого даже и не видно было» (описание слухов о Чичикове, глава IX). Создает­ся ощущение фантасмагорического мира, хаоса, мира «мертвых душ».

«Живопись» Гоголя сродни гротескному и грубо-комическому народному лубку, но он всегда хотел пре­образить этот лубок в возвышенное полотно вроде «Яв­ления Христа народу» (сам он позировал художнику Иванову для этой картины) или «Последнего дня Пом­пеи» (он лично знал и Брюллова), а в конечном счете — и в икону, в соответствии с известным тезисом ранневизантийских отцов Церкви: «Все должно стать иконой». Но Гоголь всегда остается в мире лубка и мозаики кривых зеркал, и здесь он уже непревзойденный мастер, от него пошла традиция, связанная с юмором и абсурдом (в XX в. — Д. Хармс и др.).