Проперций

Тибулл

Альбий Тибулл родился, вероятно, в 50-х гг. до н. э. Из краткой биографической заметки, приложенной в древности к изданию стихотворений Тибулла, известно, что он принадлежал к цензовому сословию «всадников». Сам поэт замечает однажды, что его земельные владения уменьшились по сравнению с тем, что принадлежало его предкам, но Гораций тем не менее называет его богатым человеком. Тибулл был близок к одному из известнейших ораторов и государственных деятелей своего времени, Мессале Корвину, и сопровождал его в качестве приближенного лица во время аквитанского похода 30 г.; в этой экспедиции Тибулл чем-то отличился и получил почетные «воинские дары», награду за храбрость. Во время восточного похода Мессалы Тибулл также сопровождал его, но по дороге заболел и остался на острове Керкире, как он сам рассказывает в одном из своих лучших стихотворений (I, 3). Близость к Мессале и его литературному кружку поэт сохранил до конца жизни (умер в 19 г. до н. э.).

Биографические данные, почерпнутые из посторонних источников, не вполне совпадают с тем представлением, которое могло бы создаться о Тибулле на основании его элегий. Поэт изображает себя гораздо более бедным и невоинственным, чем он был на самом деле. Потребности элегической стилизации приводят к переоформлению действительности, к созданию фиктивного автопортрета.

Актуальные вопросы, особенно политические, Тибулл обходит совершенным молчанием. В противоположность всем прочим поэтам своего времени он даже ни разу не называет имени Августа, не упоминает и о таких исторических событиях, которые принято было в литературе прославлять, как например битва при Акциуме или победа над парфянами. Современные события попадают в поле зрения Тибулла лишь в стихотворениях, посвященных торжественным случаям из жизни его покровителя Мессалы. Такое систематическое устранение злободневной тематики не может быть случайным и во всяком случае свидетельствует о сдержанном отношении Тибулла к совершившемуся в римском государстве политическому перевороту. Это тем более вероятно, что и сам Мессала, хотя и оказал Августу ряд значительных военных услуг, оставался в душе республиканцем и отказывался от принятия новых, созданных империей, гражданских должностей.

От действительности Тибулл уходит в область мечтаний. Ему грезится тихая сельская жизнь, как некий потерянный рай, далекий от тревог и волнений современности, которая всегда подается под отрицательным знаком стремления к войне и наживе. Идеал – «бездеятельная жизнь» при небольшом достатке, довольство малым, безразличие к богатству, славе и почестям – уделу «воина», традиционного соперника влюбленных молодых людей. Взор Тибулла охотно обращен в прошлое, к «золотому веку», к идеализованной простоте нравов и верований. Картина сельской жизни приобретает идиллический оттенок, делавший Тибулла близким для поэтов XVIII в. Он любит изображать сельские празднества, старинные обряды. «Благочестие» – одна из черт, которые Тибулл вводит в свою автохарактеристику, но оно очень далеко от официального гражданского благочестия, насаждавшегося Августом. Государственные культы Рима упоминаются лишь в одном торжественном стихотворении, связанном с Мессалой, зато как бы нарочито подчеркивается интерес к примитивным формам религиозности, к проникающим в Рим восточным верованиям. «Благочестие» Тибулла – составная часть того же антисовременного автопортрета, в который входят бедность, отвращение к войне, жажда сельской жизни. На этом фоне стилизуется любовь, чаще всего грезы о любви. Контраст между мечтаниями и действительностью создает скорбный тон, возвышающийся до пафоса, когда образ любимой оказывается наделенным всеми отрицательными чертами современности.

Любовь, идиллические картины сельской жизни, благочестие, отвращение к войне и алчности, довольство малым – этими темами, собранными в первом программном стихотворении первого сборника, исчерпывается мир мотивов Тибулла, и поэт варьирует их почти в каждой своей элегии. Отправляясь от некоторой исходной ситуации, он развертывает совокупность своих любимых тем, проводит читателя по целому кругу настроений, объединенных каким-либо ведущим мотивом, постоянно отклоняющихся от него и вновь к нему возвращающихся. Тибулл – мастер переходов, которые иногда получают видимость чисто ассоциативного грезового скольжения, и этот стиль находится в полном соответствии с мечтательным характером всего творчества поэта.

Тибуллу принадлежат два сборника стихотворений. Первый, изданный, вероятно, вскоре после 27 г., имеет центральной фигурой Делию. Эта женщина реально существовала и в жизни называлась Планией, но в образе Делии типические черты античной «возлюбленной» преобладают над индивидуальной характеристикой, и даже та бытовая обстановка, в которую Тибулл вводит свою героиню, меняется от элегии к элегии, а иногда и в пределах одного стихотворения, так что реальность изображения этой обстановки вызывает значительные сомнения.

В этом первом сборнике особенно заметен «скользящий» характер построения элегии у Тибулла.

Поэт хочет утопить свое горе в вине: Делия заперта и строго охраняется. Мысли обращены к ней, и Тибулл представляет себя перед ее дверью, угрожает двери, молит ее (мотивы «серенады»), наставляет Делию в искусстве обманывать стражей. Сама Венера охраняет жизнь и неприкосновенность верных влюбленных. Случайные прохожие да не смеют взглянуть на влюбленную пару (пародия на стиль римских законов). Если кто даже проболтается, муж не поверит: так обещала волшебница, совершив магический обряд, но обряд этот действителен только по отношению к Тибуллу. Было бы бессердечным отправиться на войну, когда есть возможность обладать Делией. Пусть другие совершают подвиги, для Тибулла достаточно бедной сельской, жизни с подругой. К чему богатство и роскошь, если нет счастливой любви? Неужели он разгневал Венеру? Он готов искупить свой бессознательный грех самым унизительным покаянием (по восточному обряду). А тот, кто смеется над его несчастьем, сам, испытает гнев божества и будет некогда являть отвратительный облик влюбленного старичка. «А меня пощади, Венера: душа моя служит тебе с вечной преданностью; почему ты сжигаешь, жестокая, свою собственную жатву?» (I, 2). Или: Делия неверна. Я напрасно надеялся, что в состоянии буду вынести эту размолвку. Между тем, когда ты была больна, я выходил тебя своими обетами и священнодействиями. Я мечтал о сельской жизни вместе с тобой, о том, что ты будешь полной хозяйкой в моем доме, воображал, как нас посетит Мессала. Эти надежды рассеялись. Ни вино, ни другая любовь не могут отогнать тоски. Да проклята будет сводня, доставившая Делии богатого любовника! Дары уничтожают любовь, и бедный.друг лучше богатого. А ты, который ныне предпочтен мне, сам испытаешь мою судьбу, и у тебя уже есть соперник (I, 5).

Одинокий, больной Тибулл лежит на Керкире: в лихорадочной смене возникают одна за другой различные картины, опасение смерти на чужбине, воспоминания о дурных предчувствиях и предзнаменованиях при отъезде, восхваление золотого века в противоположность современности с ее тысячами путей гибели, опять мысли о близкой смерти, картины райского блаженства для тех, которые умерли влюбленными, мук Тартара для недоброжелателей, скромная семейственная жизнь оставшейся на родине Делии и мечтания о счастливой встрече, когда Тибулл внезапно вернется на родину (I, 3).

Второй сборник, посвященный уже не Делии, а корыстолюбивой Немесиде, отличается большей взволнованностью; любовь приобретает мрачный, пессимистический колорит.

Отдельные мотивы Тибулла по большей части мало оригинальны и представляют собой «общие места» античной любовной поэзии, но на соединении их лежит печать своеобразной авторской индивидуальности. Не всегда заботясь о выдержанности сюжетной ситуации, он сохраняет единство тона и настроения. Тибулл преодолевает «литературность» и – один из немногих римских поэтов – не выставляет на показ своей «учености». Прозрачностью и чистотой языка, строгим лексическим отбором Тибулл напоминает Цезаря, и античная критика отмечала «отделанность» и «изящество» его стихотворений.

К двум книгам Тибулла в древних изданиях была присоединена третья книга, содержащая сборный материал из разных авторов, связанных, по-видимому, принадлежностью к окружению Мессалы. Два заключительных стихотворения этой книги принадлежат Тибуллу; открывается она циклом элегий, написанных подражателем Тибулла, Лигдамом (вероятно, псевдоним). Интересен цикл коротких стихотворений (III, 13 – 18), автором которых является родственница Мессалы, Сульлиция. Эти фиксации отдельных моментов любви римской аристократки к незнатному юноше послужили предметом для литературной обработки со стороны профессионального поэта в другом цикле (III, 8 – 12), принадлежащем, быть может, самому Тибуллу.

Противоположность мягкому, несколько меланхолическому Тибуллу представляет темпераментный Секст Проперций (родился около 49 г., умер после 15 г. до н. э.). О жизни этого поэтам известно только то, что он сам счел нужным о себе сообщить. Он был, по-видимому, несколько моложе Тибулла, родился в Умбрии, в городе Ассисии (Assisium – современное Ассизи), рано потерял отца. Родственники Проперция принимали участие в гражданской войне на стороне противника Августа, Люция Антония (брата триумвира Марка Антония), и семья пострадала при наделении ветеранов землей. Однако у Проперция имелись связи с римскими аристократическими фамилиями и притом с теми, которые впоследствии, в середине I столетия н. э., играли значительную роль в сенатской оппозиции против императоров. В начале 20 г. до и. э. мы находим Проперция в Риме, в кругу аристократической и литературной молодежи. Первая книга его стихотворений вышла в свет еще до издания первой книги Тибулла.

Сборник этот был озаглавлен именем «Кинфия» (Cynthia) – псевдоним некоей Гостии. Здесь уже намечены основные особенности проперцианского стиля. Молодой поэт примыкает к «ученому» направлению в элегии, представителем которого был Корнелий Галл. К субъективному излиянию у него присоединяется широкое привлечение мифологического, зачастую малоизвестного материала, и любовь поэта стилизуется на фоне героических образов. По примеру эллинистических мастеров (Каллимах и др.) Проперций противопоставляет свое элегическое творчество возвышенному стилю эпоса; он хочет быть только поэтом любви, а «стих Мимнерма имеет в любви больше силы, чем Гомер». Именно у Проперция любовь становится тем средоточием жизни, которое придает римской элегии ее специфический колорит. Кинфия – первая, единственная и вечная любовь и единственный источник поэзии; без нее нет стихов. «Тяжкая» любовь к недоступной, своевольной и переменчивой Кинфии изображена как чувство, целиком захватившее поэта и обрекающее его на безвольное страдание. Проперций редко говорит о своих радостях; его основные темы – муки страсти, вспышки гнева и ревности, терпеливая покорность верного до гроба – и даже за гробом – поклонника, ожидание близкой смерти. События в этой любви немногочисленны и однообразны – размолвка и примирение, появление соперника, разлука, вмешательство друзей.

Сборник составлен обдуманно; стихотворения располагаются по принципу контраста или образуют небольшие циклы. Вступительная элегия, начинающаяся словом «Кинфия», рисует душевное состояние «безумствующего» и «больного» автора: она как бы дает основной тон книге. Следующие стихотворения знакомят с героиней: в форме предостережения против роскоши и косметических средств прославляется естественная красота Кинфии, ее поэтические и музыкальные дарования; разработка эллинистического сюжета о том, как вернувшийся с поздней пирушки поэт застает уснувшую после томительного ожидания подругу, присоединяет к этим сторонам ее образа черты верности, скромности, но также суровости. Ряд обращений к друзьям, пытающимся тем или иным способом разлучить влюбленного с Кинфией, довершают картину тяжелого «рабства» поэта, для которого невозможна жизнь без «жестокой владычицы». Два стихотворения, адресованные эпическому поэту Понтику и противопоставляющие элегию и эпос, служат обрамлением для показа мощи поэтического слова в любви: Кинфия, собравшаяся было уехать с соперником, остается в Риме, склоненная стихами Проперция. Элегии первого сборника чаще всего выдержаны в форме обращения к друзьям или к Кинфии, но встречаются и монологи – жалобы в лесном одиночестве или на пустынном берегу, куда будто бы заброшен корабль, увозящий автора от предмета его любви; характерно, что для одинокой лирики Проперций еще считает нужным создавать специфические ситуации. Напряженная и патетическая элегия Проперция по величине своей значительно короче, чем у Тибулла, несмотря на свою загруженность мифологическими примерами и сравнениями; Проперций избегает отступлений и ближе придерживается исходной ситуации. Для изображения острого и глубокого переживания он создает затрудненный, возбужденный стиль, ярко темпераментный, богатый смелыми образами и словосочетаниями, резкими, неожиданными переходами. Он не уходит от действительности в область мечтаний, как Тибулл, всегда остается на почве римской современности, но откликается на нее с избранной им позиции поэта любви. Первая книга содержит и прямой политический выпад, горестное воспоминание о так называемой «перузинской» войне, где погиб один из родственников Проперция, сражавшийся против Августа.

Во второй книге элегий, содержащей стихотворения 27 – 25 гг., Проперций продолжает варьировать тему Кинфии. Переживания становятся более разнообразными и сложными; появляется больше соперников, Кинфия неверна, легкомысленна и корыстолюбива, а бывший верный влюбленный оказывается уже поклонником всех встречных красавиц. Еще более усиливаются тона трагической патетики. Поэт попал в кружок Мецената, т. е. в среду писателей, принявших новый порядок. Уже попадаются почтительные упоминания об Августе; тем не менее с ею брачными законопроектами Проперций ведет вполне определенную полемику и иронизирует над попытками возродить древние добродетели; жизнь во имя любви противопоставляется внутренним мероприятиям Августа и его завоевательной политике. От предложенной Меценатом работы над эпической поэмой в честь Августа Проперций категорически отказывается. Две элегии этой книги получили большую популярность в Новое время – описание Амура с истолкованием его аттрибутов (II, 12) и рассказ о том, как толпа Амуров поймала бродившего ночью поэта и отвела в оковах домой – к ожидающей его подруге (II, 29). Вступительное и заключительное стихотворения сборника содержат литературную программу: продолжая традиции римских неотериков и Галла, поэт черпает вдохновение в своей любви и следует по пути эллинистических мастеров элегии, Каллимаха и Филита.

О верности этим образцам Проперций заявляет и в третьей книге (около 22 г.); явно повторяя Горация, который незадолго перед этим выпустил свое собрание од, заканчивающееся «Памятником», Проперций утверждает, что он первый перенес в Италию поэзию Каллимаха и Филита (III, 1) и что его стихотворения вечнее пирамид и храмов (III, 2). Наподобие Каллимаха, он видит себя унесенным на гору Муз, где Аполлон и Каллиопа запрещают ему работу над эпосом и предлагают оставаться в пределах любовной поэзии (III, 3). Тем не менее сборник этот подготовляет переход к новым темам. Проперций остается поэтом любви, продолжает иронически относиться к шумихе, поднятой вокруг якобы патриотических целей парфянского похода, но образ Кинфии не играет уже ведущей роли, я имя ее встречается редко. Наряду со стихотворениями в прежнем стиле попадаются отвлеченные рассуждения – о силе страсти, о корыстной любви – без ярко субъективных тонов, или элегии, в которых любовный мотив служит лишь привеском к совершенно посторонней тематике и притом к темам в духе требований Мецената – прославлению битвы при Акциуме или восхвалению Италии. Нередко говорится о желании освободиться от любви. Перед Проперцием был поставлен вопрос о том, что он и в качестве элегического поэта может быть полезен для официальной идеологии, если он, последовав примеру своего учителя Каллимаха, даст римскую параллель к «Причинам» (Aitia, стр. 216), «ученые» элегические стихотворения о праздниках и обрядах римского государственного культа. Проперций не счел возможным отвергнуть это предложение, и третья книга заканчивается чрезвычайно резким по форме отказом от Кинфии, т. е. от любовной поэзии.

Идея создания цикла «ученых» повествовательных элегий не осуществилась. Последний сборник Проперция, изданный через довольно продолжительное время, не ранее 16 г., открывается стихотворением, повествующим о крушении плана написать римские «Причины» и о возвращении к любовной тематике. Проперций возвещает свои благие намерения стать «римским Каллимахом» и воспеть исторические и культовые достопримечательности Рима, но его прерывает астролог, предсказывающий полную неудачу замысла: Проперций взялся за дело, на которое он неспособен, между тем как ему суждено оставаться рабом любви. Книга имеет двойственный облик, заключая в себе и учено-мифологические и любовные элегии. Ученые сюжеты разработаны довольно вяло; поэт чувствует себя в родной сфере только тогда, когда рассказывает о предательстве Тарпеи, влюбившейся в вождя врагов (IV, 4). К мифологическим элегиям примыкает также весьма льстивое стихотворение о победе при Акциуме (IV, 6). Но и любовные элегии не имеют уже прежнего характера. Проперций отходит от сентиментальной стилизации; «влюбленного поэта» больше нет. Искусства прелестниц получают мрачную зарисовку в наставлениях сводни (IV, 5), своего рода руководстве по извлечению денег от поклонников. Вместо старых штампов мы находим интересную попытку обогатить любовную поэзию изображением супружеской любви. Проперций продолжает здесь линию, начатую Катуллом (стр. 357), но подходит к этой теме со стороны женского чувства, чувства верной супружеской любви, которая в свою очередь требует мужской верности. «Всякая любовь велика, но выше любовь к законному супругу». Носительницей облагороженного чувства становится женщина. Персонажи заимствуются из римской современности, и автор находит для них простые и искренние тона. Тоскливые и тревожные чувства одинокой женщины звучат в письме римлянки к находящемуся в походе мужу {IV, 3). Воскрешается и образ Кинфии – верной подруги, страдающей от легкомыслия своего поклонника. Роли таким образом меняются. Тень умершей Кинфии является теперь поэту, упрекая его в бессердечии и неверности; но она прощает его за то, что «долго царила в его стихах», и предвещает скорое воссоединение за гробом, на полях Элисия, куда она допущена, наравне с знаменитыми героинями мифов, в награду за непорочную жизнь (IV, 7). Овеянная тихой скорбью, речь Кинфии проведена без элементов пафоса, с большим богатством бытовых деталей. Но рядом с этой идеализацией отношений с Кинфией мы находим и трактовку их в комически-бытовом плане. Непосредственно за рассмотренным стихотворением в сборнике следует другое, уже юмористическое. Начало его пародирует стиль «ученых» элегий. Проперций хочет изъяснить «причину» скандала, потревожившего минувшей ночью мирный сон соседей. Кинфия, в сомнительной компании, отправилась в древний город Ланувий, знаменитый своими культовыми «чудесами», а Проперций, воспользовавшись ее отсутствием, развлекается с не менее сомнительными девицами. Но праздник не удается, героя томят предчувствия, и действительно – внезапно возвращается Кинфия, «мечет молнии» и творит суровую расправу над соперницами и ветреным другом (IV, 8).

Своим прославлением супружеской любви Проперций создал художественные произведения, вполне отвечавшие политике императора, его установке на строгость семейных нравов. Особенно показательно в этом отношении заключительное стихотворение сборника, похвала скончавшейся матроне Корнелии, падчерице Августа, вложенная в уста ей самой, как защитительная речь ее на загробном суде.

В отличие от большинства современных ему поэтов, Проперций отнюдь не стремится к гармонической форме. С каждым новым сборником стиль его становится все более затрудненным. Взволнованная патетика и насыщенность образами развиваются в ущерб ясному сцеплению мыслей и ломают рамки привычного синтаксиса. Отсутствие логических связей доходит до того, что издатели иногда колеблются в определении границ отдельного стихотворения, спутанных в рукописном предании. Этот характер стиля, в сочетании с несколько громоздкой «ученостью», делал Проперция сравнительно малодоступным автором. Античная критика нередко отдавала предпочтение более изящному и гармоничному Тибуллу, но патетическая сила и выразительность Проперция находили многочисленных поклонников как в древности, так и в Новое время.