Род Анастасии

— Скажи, Анастасия, как случилось так, что ты и прародители твои в глухом лесу, от общества отдельно, на протяжении тысячелетий жили? Если, как ты утверж­даешь, всё человечество — единый организм, у всех еди­ные имеются истоки, то почему твой род среди других, словно изгой?

— Ты прав, у всех единый есть родитель. И есть роди­тели, которых видим мы. Но есть ещё у каждой челове­ческой судьбы свобода выбора по воле собственной пути, ведущего к определённой цели. Средь прочего, от воспитанья чувств зависит выбор.

— И кто ж тогда так воспитал далёких прародителей твоих, что до сих пор твой род так отличается? Ну, обра­зом жизни, что ли, понятием своим?

— Ещё в далёкие те времена... В далёкие сказала, а было всё, как будто бы, вчера.

Я лучше так скажу: когда настали времена, и человечество не сотворять совместное, а раз­бирать творенья Бога устремилось, когда копье уже ле­тело и шкуры преданных зверей на теле людей достоин­ством считаться стали, когда сознанье всех менялось, и устремлялось по пути, ведущему к сегодняшнему дню, когда не к сотворенью, а к познанью устремилась мысль людская, вдруг стали люди разбирать, как, вследствие чего, мужчина, с женщиной сливаясь, великое удовлетво­ренье способны испытать.

Тогда впервые мужчины жен­щин стали брать, а женщины себя мужчинам отдавать не ради сотворенья, а для того, чтоб получить приятное дво­им удовлетворенье.

Казалось им, как и сейчас живущим людям кажется, оно приходит каждый раз, когда слиянье происходит муж­ского, женского начал, их плоти, видимых их тел.

На самом деле, удовлетворения от слиянья только плот­ских тел неполны, скоротечны. В деяниях лишь утешных другие планы человеческого «я» участия не принимают. А человек стремился к ощущенью полноты, тела и способы соединения меняя, но, до сих пор, сполна его не получая.

Последствием печальным плотских тех утех являлись дети их. Их дети были лишены осмысленных стремлений к цели для претворения божественной мечты. И стали женщины рожать в мученьях.

И дети подрастающие в муках были жить обречены, отсутствие трёх планов бы­тия им не давало счастье обрести. Так до сегодняшнего дня мы и дошли.

Одна из первых женщин, когда в мученьях родила своё дитя, увидела, что девочка новорождённая её при родах ножку повредила и такой хиленькой была, что даже пла­ча звук не издавала.

Ещё увидела та женщина, как тот, кто с нею плотской утехой наслаждался, к рожденью рав­нодушным оставался, с другою женщиной утехи стал ис­кать. И женщина, что стала матерью случайно, на Бога вознегодовала.

Грубо схватила девочку новорождённую свою, от всех подальше, в лесную чащу, не обжитую людь­ми, бежала. В отчаяньи остановившись, чтоб дыхание пе­ревести, со щёк своих слезу рукой стирала, на Бога вся­кий раз слова со злобою бросала: «Зачем в твоём, как ты считал, прекрасном мире есть боль, есть зло, есть отре­ченье?

Я не испытываю удовлетворенье, когда на мир, то­бою созданный, смотрю. Я вся в отчаяньи и злобой вся горю. Я всеми брошена. И тот, к кому ласкалась я, сейчас с другой ласкается, меня забыв. И это ты их создал. Он твой, меня предавший, изменивший мне. Она, его сейчас ласкающая, тоже ведь твоя.

Они твои творенья, да? А я? А я их задушить хочу. Я злобой вся на них горю. Безра­достен мне мир твой стал. Что за судьбу ты для меня из­брал? И почему уродливо, полумертво дитя родилось от меня? Я не хочу, чтоб видели его. Нет радости во мне от созерцания такого».

Та женщина не положила — грубо бросила в траву лес­ную едва живой комочек — дочь свою. С отчаяньем и злобой прокричала, обращаясь к Богу:

— Никто пусть не увидит дочь мою! А ты смотри. Смотри на те мученья, что средь твоих творений проис­ходят. Она не будет жить. Я не смогу кормить рождённое дитя. Сжигает злоба молоко в моей груди.

Я ухожу. Но ты смотри! Смотри, как много в мире, созданном тобой, несовершенства. Пусть умирает пред тобой рожденье. Пусть умирает средь творенья, что создал ты.

Со злобой и отчаяньем от девочки своей бежала мать. А девочка новорождённая одна, беспомощным комоч­ком и едва дыша, одна осталась на траве лесной. Прамамочка далёкая моя в той девочке, Владимир, и была.

Идущие с Земли Бог ощутил отчаянье и злобу. Печаль и состраданье было в нём к рыдающей, несчастной жен­щине. Но любящий её, невидимый Отец не мог менять её судьбу.

На женщине, в отчаянье бегущей, свободы, им же данной, был венец. Сам каждый строит человек свою судь­бу. План материальный не подвластен никому. Лишь че­ловек один его хозяин полноправный.

Бог — личность. Отец всему, не во плоти он существует. Не во плоти. Но комплекс всех энергий в нём вселенских, весь комплекс чувств, присущих человеку, есть. Он радо­ваться может и переживать, грустить, когда один из сы­новей иль дочерей свой путь к страданью выбирает.

От­цовской нежностью ко всем пылает Он, и каждый день, для всех без исключенья, всю землю солнца лучиком люб­ви ласкает. Он каждым днём надежды не теряет в том, что дочери Его, Его сыны, Божественным пойдут путём.

Не по указке, не под страхом, свободой пользуясь, определят они свой путь к совместному творенью, к возрожденью и к радости от созерцания его. Он верит, наш Отец, и ждёт. И жизнь собою продолжает. Весь комплекс чувств людс­ких в нашем Отце.

Представить сможет ли хоть кто-нибудь, что чувствовал Отец наш Бог, когда в Его лесу, среди Его творений но­ворождённое Его дитя тихонько умирало?

Не плакала та девочка и не кричала. Сердечко малень­кое замедляло ритм. Лишь иногда своими губками она искала сосок живительный, хотела пить.

Нет плотских рук у Бога. Всё видящий, не мог он де­вочку к груди своей прижать. Отдавший всё, что может ещё дать? И тогда, Вселенную способный заполнить всю энергией своей мечты, над лесом тем в комочек сжался.

В комочек маленький, способный разнести при быстром расширении вселенские все необъятные миры. Он кон­центрировал над лесом энергии своей любви. Любви ко всем Своим твореньям. Он воплощался через них в дея­ниях своих земных. И они...

Уж посиневших губ, в траве лежащей девочки, косну­лась капелька дождя, и тут же тёплым ветерком подуло. Упала с дерева пыльца, и девочка её вдохнула. И день прошел, и ночь настала, а девочка не умирала. Лесные твари, звери все, Божественной объяты негой, ту девочку своим детёнышем признали.

Шли годы, девочка росла и девушкою стала. Лилит могу сё назвать.

Когда она ступала по траве рассветом озарённой, «Ли­лит» всё радостно кричало! Лилит улыбкой озаряла и ласкала мир. Богом созданный, вокруг неё. Лилит всё ок­ружающее принимала, как мать свою и как отца воспри­нимаем мы.

Уж повзрослевшая, она всё чаще к краю леса подходи­ла. Тихонько прячась средь травы, кустов, она следила, как люди, так похожие на неё, какой-то странной жизнью жили. Всё больше от творений Бога отделялись, жилища строили, ломая всё вокруг, в шкуры зверей зачем-то оде­вались.

И восхищались, убивая Божью тварь, и восхва­ляли тех, кто убивал быстрее. Из омертвевшего всё что-то создавали. Ещё тогда Лилит не знала, что, из живого мёр­твое творя, при этом умными людьми они себя считали.

Она стремилась к людям, чтоб сказать о том, что ра­дость может принести для всех. Она совместного желала сотворенья и радости от созерцания его. Всё больше воз­растала в ней потребность к рожденью нового живого божественного сотворенья.

Свой взор она всё чаще направляла на одного. Среди других невзрачным он казался. Недалеко копьё метал, в убийствах неудачливым считался, задумчив был и часто тихо пел, уединившись, мечтал о чём-то часто о своём.

Однажды вышла Лилит к людям. Живительных даров лесных собрав, несла в сплетённой из лозы корзине она к людской толпе, к стоявшим у убитого слонёнка, о чём-то спорящим мужчинам. И он был среди них, её избранник. Ее увидев, замолчали все. Собой Лилит прекрасною была.

Стан обнажённый не прикрыв, не ведала она, что у муж­чин над всем желанья плотские уже преобладали. Они к ней бросились толпой. Она, дары свои поставив на тра­ву, смотрела, как похотью глаза бегущих к ней горели. И он, её избранник, побежал за всеми.

Ещё на расстоянии Лилит вдруг ощутила, как струн тонких её души волна агрессии коснулась. И, сделав шаг назад, она вдруг повернулась и побежала от приближаю­щихся воинов мужчин.

Гнались за нею долго, вожделением горя. Она легко бежала и не уставала, а гнавшиеся потом обливались. Не суждено к Лилит им было прикоснуться. Не знали те, кто возжелал прекрасное догнать, чтобы прекрасное познать, внутри себя таким же нужно обладать.

И воины от бега утомились. Из виду потеряв Лилит, обратно побрели и заблудились. Потом дорогу, всё ж, на­шли.

Один в лесу блуждать лишь продолжал. Устал, при­сел на дерево упавшее, запел. Лилит, тихонько прячась, наблюдала и слушала, как песню пел тот, к кому она стре­милась, и тот, кто среди всех других мужчин за нею гнался. Пред ним всё ж вышла в отдалении она, чтоб показать дорогу к его стану.

И он пошёл, не побежал за ней. Когда до края леса так они дошли, когда увидел он костры и стан свой, про всё забыв, к нему бежать пустился. И на бегущего избранника Лилит смотрела.

То билось необычно сердце в ней, а то вдруг замирало, когда Лилит твердила про себя и повторяла: «Будь счастлив ты среди других, любимый, счастлив будь. О как хочу, песню не грустную, счастливую твою услышать здесь, в моём лесу».

Бегущий вдруг остановился, в задумчивости к лесу по­вернулся, потом на стан задумчиво смотрел и снова к лесу взор направил. Вдруг он копьё отбросил и уверенно по­шёл. Он шёл туда, где, спрятавшись, Лилит стояла. Когда укрытие её он мимо проходил, не отрываясь, вслед ему Лилит смотрела.

Быть может, взор любви его остановил. Он повернулся и пошёл к Лилит. С ней рядом встал, она не убежала. В его протянутую руку свою ладонь, ещё ро­беющую, возложила.

И вместе, взявшись за руки, они по­шли, ещё ни слова не сказав друг другу. К полянке, где Лилит взрастала, шли поэт отец мой и прамамочка моя.

Шли годы, продолжался род. И в каждом поколеньи моих предков стремленье хоть кого-нибудь обуревало прийти туда, где жил другой народ, так схожий внешне, но с другой судьбой. И шли они под видом разным. То среди воинов терялись, то среди жрецов, то, как учёные стремились представать.

Поэтами, своей поэзией блис­тали. Они пытались рассказать, что есть иной путь к сча­стью человека, что рядом тот, кто создал всё, лишь от него не надо закрываться, в угоду меркантильной суете, в угоду не Отцу, а сущностям иным не надо поклоняться.

Они стремились рассказать и погибали. Но даже когда женщина одна или мужчина оставались, они своей лю­бовью находили друга среди живущих образом другим, и продолжался род, не изменявшийся с первоистоков сво­ими помыслами, жизни образом своим.

Чтоб чувствовать
деянья всех людей

— Анастасия, подожди, — меня как будто током мысль кольнула, — ты говоришь, что погибали все. И длится так тысячелетья. И все попытки безуспешны, всё человечество идёт своим путём?

— Да, все попытки были безуспешны моих прамамочек, отцов моих.

— Все погибали, значит, да?

— Все погибали, кто в люди шёл и говорить стремился.

— Так это же, одно лишь означает, и ты погибнешь, как и все. Ты тоже стала говорить. И здесь надеяться на что-то просто глупо. Ну, если никому не удалось мир, образ жизни общества сменить, зачем же ты...

— К чему о смерти преждевременно твердить, Влади­мир? Смотри, вот я и продолжаю жить. И рядом ты, и сын взрослеет наш.

— Но что уверенность в тебя вселяет? Что заставляет верить, будто победишь ты именно и вопреки попыткам неудачным твоих предков. Ты как они, всего лишь гово­ришь.

— Всего лишь говорю, считаешь ты? Когда-нибудь на фразы повнимательнее посмотри, Владимир. Не для ума они. Нет информации в них, ранее не излагавшейся, но люди их читают, и чувства бурные во многих возникают.

Все потому, что так построены они, что люди много ви­дят между строк. Поэзия их собственной души пробелы недосказанного заполняет. И говорю теперь об истине Божественной не я, они её собою открывают.

Всё больше их становится, теперь их не свернуть с пути мечты, при­сущей только Богу. Ещё и миссия моя не завершилась, а в душах многих претворилось желанье то, что ждал Творец. И это главное. Когда душа в мечте к чему-то устремилась, то обяза­тельно, поверь, всё обязательно и в жизни претворится.

— Тогда скажи мне, почему такими фразами всё ра­внее не излагалось?

— Не знаю. Может быть, Творящий блеснул энергией какой-то новой! Говорящей по-новому о том, что видим каждым днём вокруг себя, что видим, но значенья должного не придаём. И чувства не обманутся мои, я ясно чувствую. Он снова все энергии свои приводит в ускоренье. Рассвет грядёт для всей земли.

Земные дочери Его, сыны познают жизнь такую, какой творила жизнь энергия Бо­жественной мечты. И ты, и я причастны к тому будем. Но главное! Но, главное, они, те, первые, кто ощутить сумел те мысли, что сложились между строк, те мысли, что, как музыку души энергии Творца, в людей вселили.

Всё получилось! Всё произошло! Уж в мыслях новый мир стремятся строить люди.

—Ты, как-то, в общем говоришь, Анастасия. Скажи конкретнее, что люди должны делать, какой и как, ну, этот мир построить, в котором счастливыми все будут жить?

— Сейчас конкретнее, Владимир, не могу. Трактатов на Земле немало в период жизни человечества бывало. Пред многими из них впадали люди в преклоненья. Но только все бессмысленны они. Трактаты мир не в силах изменить, и доказательством тому всего одна лишь точка служит.

— Какая точка? Не пойму.

— Та точка во Вселенной, где предел всему определён. Та точка, на которой всё человечество сейчас стоит. И всё зависит от того, в какую сторону оно направит сле­дующий шаг. Всё это говорит о том, что нет в трактатах смысла никакого. Всё человечество от сотворения живёт, лишь чувствами влекомо.

— Постой, постой. Я что же?.. Я, что ли, не умом всё в своей жизни делал?

— Владимир, ты, как все другие люди, умом своим вокруг себя соотношение материи менял, стремясь посред­ством материальным ощущенья испытать, те ощущенья, о которых интуитивно знает каждый человек. Которых ищет каждый, и найти не может.

— Какие ощущенья? Что каждый ищет? Ты о чём?

— О том, что ощутили люди там, в первоистоках, ког­да их жизнь была ещё в раю.

— И что же, значит, хочешь ты сказать, я столько дел умом своим перелопатил для того, чтоб чувства эти райские познать?

— А ты, Владимир, сам помысли, для чего ты все дела свои творил.

— Как для чего? Как все и я обустраивал жизнь свою, своей семьи. Чтоб чувствовать себя других не хуже.

— «Чтоб чувствовать» — ты слово произнёс.

— Да, произнёс.

— Теперь понять сумей. «Чтоб чувствовать»... деянья всех людей.

— Ну, как же, — «всех». И наркоманов действия, что, тоже поиском являются тех ощущений?

— Конечно. Как и все, они стремятся эти ощущения найти, идя своим путём. Земное тело подвергая истяза­ниям, употребляют зелье, чтоб на миг, хоть приблизитель­но, оно им ощущение великое помочь познать смогло.

И пьяница, все забывая, морщась, горькую отраву пьёт лишь потому, что поиск ощущения прекрасного и в нём живёт.

И напрягает ум учёный, причудливым изобретает но­вый механизм, считает, будто механизм ему и всем дру­гим поможет удовлетворение познать. Но тщетно.

За свою историю немало людская мысль бессмыслен­ного наизобретала. Владимир, вспомни, и тебя предме­тов множество, там, где живёшь ты, окружает. И каждый тот предмет считается достижением научной мысли.

Труд множества людей затрачен для появления его. Но только мне скажи, пожалуйста, Владимир, какой из них тебя сча­стливым, удовлетворённым жизнью сделал?

— Какой?.. Какой?.. Ну, может быть, отдельно взя­тый — никакой. А вместе все предметы жизнь, всё же, силь­но облегчают. Машина легковая, например. За руль са­дишься и едешь, куда хочешь. На улице дождь, холод, а в машине можно отопление включить.

На улице жара, все потом обливаются, а ты кондиционер включаешь, и вок­руг тебя прохлада. А в доме, вот на кухне, например, для женщин множество приспособлений существует.

Посудо­моечные машины даже есть, чтоб женщин от труда осво­бодить. И пылесосы тоже есть, чтобы уборку облегчить и время сэкономить на уборке. Всем ясно, множество пред­метов способны облегчать нам жизнь.

— Увы, Владимир, иллюзорны облегченья эти. Своею жизнью сокращенной, да страданьями всё человечество за них и вынуждено каждый день платить.

Чтоб получать бездушные предметы, работой нелюбимой, как рабы, всю жизнь и вынуждены заниматься люди. Предметы появ­ляются бездушные вокруг, как индикатор степени непо­нимания человеком вселенской сути бытия.

Ты человек! Внимательнее посмотри вокруг себя. Чтоб получить очередной свой механический предмет, заводы строятся, чадя смертельным смрадом, безжизненной ста­новится вода, и ты... Ты, человек, для них всю жизнь свою нерадостной работой должен заниматься.

И не они тебе, а ты им служишь, изобретая, ремонтируя и поклоняясь им. Меж тем, Владимир, мне скажи, кто из великих мудрецов учёных изобрёл и на каком заводе произвёл вот этот механизм для услуженья человеку?

— Какой?

— С орешком белочку, что под моей рукой. Я посмотрел на руку Анастасии. Она держала её про­тянутой, ладонью вниз, примерно в полуметре над тра­вой. А на траве, как раз под ладонью, на задних лапках рыженькая белочка стояла. В передних лапках белочка держала кедровую шишку.

Мордашка рыжая то к шишке опускалась, то задиралась вверх, и круглые блестящие глазёнки белочки смотрели на лицо Анастасии. Анаста­сия улыбалась, глядя на зверька, не шевелясь, и руку на весу по-прежнему держала.

И белочка в траву вдруг шиш­ку положила, захлопотала как-то вся над ней и лапками передними, своими коготками лущила шишку, малень­кий орешек из неё достала. И снова встав на лапки зад­ние, подняв свою мордашку, словно протягивала тот оре­шек для Анастасии, как будто бы просила его принять из её лапок.

Но и здесь, не шевелясь, сидела на траве Анас­тасия. И белочка, склонив головку, быстро надкусила скорлупу орешка и лапками своими, коготками очистила зерно от скорлупы и положила на листок травы зерно ореха.

Потом зверёк всё новые орехи из кедровой шишки стал доставать, надкусывал скорлупки и ядрышки на ли­стик складывал. Анастасия опустила руку и положила на траву ладонью вверх. И белочка все ядра чистые в ла­донь с листа переложила торопливо.

Анастасия второй своей рукой слегка погладила пушистого зверька, и бе­лочка вдруг замерла. Потом поближе к Анастасии под­бежала и встала, как-то радостно пред нею трепеща, заг­лядывая ей в лицо.

— Спасибо! — в адрес белочки произнесла Анастасия, — ты сегодня хороша, как никогда, красавица. Иди, иди же, хлопотушка. Найди избранника, красавица, достойного себе. И руку протянула в сторону ствола развесистого кедра.

Вокруг Анастасии вприпрыжку белочка два раза обежала и бросилась стремглав по направлению, указанному ей рукою человека, вскочив на ствол, исчезла в кроне кедра. А на ладони, протянутой ко мне, лежали ядра чистые кед­рового ореха.

«Действительно! Вот это механизм — по­думал я. — Сама продукт срывает, сама его приносит, ещё и чистит от скорлупы, ухода за собой не требует зве­рёк, ремонта, электроэнергию не потребляет». Попробовав орешков, я спросил:

— А полководцы Македонский, Цезарь, правители, что войны затевали, Гитлер тоже, что ли, чувства первоистоков те искали?

— Конечно. Чувствовать себя они хотели правителями всей земли. Считали подсознательно, что ощущение та­кое сродни тому, что все интуитивно ищут. Но ошиба­лись в том они.

— Считаешь, ошибались. Почему ты так считаешь? Ведь никто ещё весь мир завоевать не смог.

— Но завоёвывали города и страны. За город шло сра­женье, победы достигали, но скоротечное удовлетворенье завоеватели от той победы получали. И к большему за­воеванию они стремились, войны продолжали. Завоевав страну, и не одну, не радость, а заботы получали.

И страх всё потерять, и вновь пытались удовлетворение искать путём воинственных свершений. Их ум, погрязший в суете, уже не мог их привести к мечте Божественных великих ощущений. Печален был конец у всех воинственных пра­вителей земных.

И обозримая, известная сегодня всем история о том гласит. Но только, к сожаленью, суета, метанья, догматов меркантильных череда не позволяют тем, кто в дне сегодняшнем живёт, определить где, в чём их ощущение Божественное ждёт.