Вопросы к тексту. Массовая коммуникация в условиях глобализации

В.Н. Иванов, М.М. Назаров

Массовая коммуникация в условиях глобализации

1) Какие основные тенденции мировой медиа индустрии можно выделить? Охарактеризуйте каждую из них.

2) Какого из двух взглядов на следствия глобализации медиа вы придерживаетесь? Почему?

3) Каким образом глобализации повлияла на российские медиа?

4) Основные проблемы российских медиа в эпоху глобализации.

ФискДж.
Постмодернизм и телевидение*

* Fiske J. Television and Postmodernism. In: Curran J., Gurevitch M. (eds.) Mass Media and Society. L.: Edward Arnold, 1991. PP. 55-67

(...) Телевидение и популярная культура зачастую находились на периферии внимания теории постмодернизма. Значительные усилия были направлены на изучение сути разрыва с модернизмом в области «утонченных» искусств, особенно в архитектуре, изобразительном искусстве и литературе. Не так давно Делез активно писал о кино. Однако из ведущих теоретиков постмодернизма только Бодрийяр обращался непосредственно к средствам массовой коммуникации и популярной культуре [ Baudrillard J. In the Shadow of the Silent Majorities. N.Y.: Semiotext, 1983; Bau - drillard J. Simulations. N.Y.: Semiotext. 1983; Baudrillard J. The Evil Demon of Images. Sydney: Power Institute, 1987]. Поэтому представления именно этого автора о постмодернизме будут обсуждены далее. (...)

Одной из характеристик модернизма (т. е. того, что предшествует постмодернизму) является представление о том, что понимание социального опыта является возможной и необходимой задачей искусства. Часто цель такого понимания состоит в создании «гранд наррати- ва» — согласованной теории, позволяющей объяснять разнообразные и не связанные между собой проявления опыта (марксизм, структурализм или психоанализ). (...) При изучении телевидения как дискурса «большие» модернистские теории сосредоточены на проблемах представления, мимезиса, идеологии и субъективности.

Центральный аргумент теорий представления состоит в том, что телевидение не представляет (или повторно представляет) фрагмент реальности, а скорее производит или конструирует его. Реальность не существует в объективности эмпиризма, реальность является продуктом дискурса. Телевизионная камера или микрофон не фиксируют реальность, а кодируют ее. Кодирование придает реальности смысл, который является идеологическим. Представляемое является идеологией, а не реальностью. Эффективность такой идеологии усиливается за счет портретного изображения, присущего телевидению. Происходит обозначение того, что претензии на истину находятся в контексте реальности. Тем самым скрывается тот факт, что любая «истина» транслируемая средствами массовой коммуникации является идеологией, а не реальностью. Телевидение, таким образом, «работает» в смысловом пространстве аналогично индустриальной системе в сфере экономики. Индустриальная система производит и воспроизводит не только потребительские товары — в конечном счете она неизбежно воспроизводит капиталистическую систему как таковую. Производя телевизионную реальность, телевидение воспроизводит не объективную реальность, а капитализм. Здесь это скорее относится к духовным, нежели материальным компонентам последнего.

Миметический подход исходит из посылки о том, что образ является, или, по крайней мере, должен быть отражением референта. Исходной здесь является идея прозрачности метафоры, которую составляют линзы камеры, как окна наблюдения за миром. Поскольку такое магическое окно может фиксировать и широко распространять образ того, что мы видим через него, происходит изменение истинного или логически верного соотношения между образом и его референтом. Образ становится более важным, чем референт. Результатом этого является развитие целой индустрии «манипуляции образами». Деятельность ее в большей степени сосредоточена на воспроизводстве и распространении образов, не принимая зачастую во внимание какую, с точки зрения истины ценность они имеют. На самом деле, умозрительная ценность явления зачастую разрушается практикой постадийного представления этой реальности с помощью эффектов-образов. В условиях культуры, насыщенной образами, людям становится сложнее отличать образ от его референта.

Два упомянутых подхода имеют мало общего, за исключением следующей посылки. Существует некоторая «реальность», которая существенно отличается от ее фотографического образа. В теориях представления эта реальность определяется в терминах исторического материализма, тогда как миметический подход определяет ее в терминах позитивизма. Теории представления предлагают идеологическую критику конструирования реальности телевидением. При этом опускается или мистифицируется своя собственная идеологическая практика — важнейшим пунктом сравнения является здесь сопоставление с другими конкурирующими, более политически приемлемыми интерпретациями реальности. Центральным пунктом критики миметических теорий является то обстоятельство, что фотографическое изображение отклоняется или заменяет абсолютную истину. Критические сравнения здесь проводятся с более точными образами реальности. Теории представлений помещают эпистемологические проблемы телевидения в рамки идеологически определенной дискурсивности, миметические подходы рассматривают эти вопросы в их отношении к эмпирической реальности.

Так или иначе в рамках этих подходов утверждается, что камера является источником искажений. Оба подхода противостоят распространенному мнению, что камера не может лгать. Напротив, здесь утверждается, что камера не может делать ничего другого кроме лжи. Субъективистские теории распространяют посылки теории представлений за границы «общественного» мира идеологии. Они связывают ир реальности с индивидуальным миром сознания. Теории Фрейда Лакана о подсознательном тесно переплетаются с теорией Марк-1 об идеологии как ложном сознании. В рамках субъективистских подходов утверждается, что идеология связана с производством феномена, который может быть назван нами «ложным подсознанием». Субъективность есть обозначение социально-идеологического в контексте индивида; это то, где идеология становится практической или жизненной. Субъективность детерминирует позиции, влияющие на понимание нами самих себя, наших социальных связей и социального опыта. Доминирующие идеологии ориентированы на воспроизводство их самих в нашей субъективности. Поэтому безотносительно наших материальных условий, все из нас, являющихся субъектами капитализма, имеют в большей или меньшей степени субъективность, связанную белыми, патриархальными, буржуазными идеологиями. (...)

Бодрийяр уходит от рассмотрения проблем искажения/представления как не значимых. В его постмодернистской теории имиджи и реальность (будь то реальность социальных отношений или эмпирического пространства) не имеют различного онтологического статуса: нe существует различия между имиджем и реальностью. Следствием •того является то, что теперь мы живем в эпоху, по определению автopa, симулакрума, т. е. подобия, видимости. Если раньше значение чero-либо определялось через отличия, то теперь оно берет свое начало в коллапсе, «взрыве». Существовавшие ранее достаточно автономные области теперь радикально трансформируются, проникают в друг друга и взрывают принятые ранее границы и различия. (...)

С этой точки зрения не может быть оригинальной, первичной реальности, имидж которой воспроизводится на экранах миллионов телевизоров. Маргарет Тэтчер, улыбающаяся телевизионным камерам и делающая на ходу замечания перед микрофоном по пути от вертолета к ожидающему ее автомобилю — все это не фрагмент реальности, а имидж которой транслируется на наши телевизионные экраны. Она, Тэтчер, есть имидж как таковой. Ее прическа, например, не является элементом, «предшествующим» ее телевизионному имиджу. Видение этой прически «по-настоящему» является не более достоверным опытом, чем видение этого на экране. Улыбка, прическа, замечание не были бы здесь, если бы не было телекамер и телезрителей. Улыбка, прическа, замечание существуют одновременно и аналогичным образом как на телеэкране, так и на месте приземления вертолета. Между ними не существует различий в онтологическом статусе, как не существует путей того, чтобы одно предшествовало или воспроизводило другое. Каждый из них реален или не реален, как и другой. Точно также меньшинство, отдающее Тэтчер голоса, поддерживает не реальную женщину, чей имидж распространяется широчайшим образом; в то же время они не голосуют и за имидж, степень соответствия которого реальной персоне может быть определен. Маргарет Тэтчер, будучи представленной на телеэкране, собрании сторонников политической платформы, вертолетной площадке является симилакрумом и не может быть ничем иным. Этот симулакрум Тэтчер не является «нереальным». Вполне возможно, что она и выполняет реальные политические действия. Симулакрум отрицает не реальность, а различия между имиджем и реальным. Политическая власть Тэтчер аналогична власти ее имиджа. Ее власть в осуществлении чего либо оказывается тождественной ее власти казаться. Симулакрум производит «гиперреальность». Этой концепцией охватываются находящиеся во «взорванном» состоянии ранее четкие концепции имиджа, реальности, спектакля, ощущения, значения. Гиперреальность не имеет в качестве своей основы ни реальность, ни ее имидж. Однако посредством этой концепции становится возможным дать характеристику постмодернистских условий. Концепция «схватывает» как реальность, в которой мы живем, так и смысл или опыт, который мы переживаем.

Используя такие «скользкие», получившие нарочито слабую дефиницию термины, Бодрийяр старается описать следующую ключевую характеристику нашей эры — наше общество является насыщенным образами. Причем насыщение это таково, что становится очевидным качественное различие по сравнению с предшествующей эпохой. За один час телесмотрения современный зритель может познать, «пережить» такое количество образов, какое человек неиндустриального общества не смог бы познать в течении всей своей жизни. Количественные различия оказываются столь велики, что становятся категориальными. Мы не просто познаем большее количество образов, но мы живем в абсолютно отличных отношениях между образом и другими проявлениями опыта. По существу, мы живем в постмодернистский период, когда не существует отличий между образом и другими формами опыта.

Нью-Йорк, продолжает Бодрияр, не реальный город, а гиперреальный. Бывая здесь в первый или в миллионный раз, мы не находим аутентичной реальности для нашего опыта. Нью-Йорк являет собой собственный имидж на экранах телевизоров и кинотеатров, на календарях и постерах, на майках и кофейных кружках, видимый из окон автобуса при въезде в туннель Линкольна. Прогулка по Бродвею не приносит опыта отличного от наслаждения при просмотре ее кинематографического воплощения. В постмодернизме имидж разрушил ограничения, связанные как с мимезисом, так и представлениями. В этих условиях имидж не может контролироваться ни посредством реальности, ни посредством идеологии. Моделирование, симуляция является единым концептом в который во «взорванном» виде введены имидж-реальность-идеология. Это не позволяет двум последним терминам триады выступать в качестве финальных объяснений или «поручителей» первого. Если модель оказывается реальной сама по себе и независимой от отношений к реальности или идеологии, то она становится доступной для любого применения, в любое время, в любом контексте.

Потеря как «реальности», так и «идеологии» в качестве оснований имиджа представляют собой другую грань, сопряженную с отсутствием «большой теории». Ключевым следствием этого является фрагментация опыта и его образов. Культура постмодерна является фрагментарной. Фрагменты оказываются собранными вместе в случайном порядке, а не организованы в стабильное образование в соответствии с внешним принципом. Телевидение особенно совместимо с культурой фрагмента. Определяется это природой телевизионного сообщения, где последовательный поток [ Williams R. Television: Technology and Cultural Form. London: Fontana, 1974; Altman R. "Television/Sound". Modleski T. (ed.) Studies in Entertainment: Critical Approaches to Mass Culture. Indiana University Press, 1986] состоит из относительно дискретных «сегментов» [ Ellis J. Visible Fictions. London: Routledge, 1982], следующих друг за другом. Порядок следования сегментов определяется нестабильной совокупностью нарративных или текстуальных требований, требований экономического порядка, и требований изменчивых массовых вкусов. (...)

Сложные общества позднего капитализма предполагают наличие широкого социального разнообразия, однако пытаются контролировать и упорядочивать это разнообразие в своих собственных интересах. Производство и определение социального различия «сверху» представляет собой средство социального упорядочивания. Эта совершенная система отличения и различий в социальной области воспроизводится посредством совершенной системы материальных вещей в экономической области и культурных товаров в сфере культуры. Поэтому отсутствие упорядоченности в условиях постмодерна предполагает отсутствие упорядочения не только образов, но и социальных и экономических условий. Отказ от дисциплинирующего порядка, по крайней мере теоретически, обладает раскрепощающим потенциалом. Однако ограничения, связанные с условиями материального существования, преодолеваются не столь просто как постмодернистский имидж. Социальная и культурная подвижность, предложенная постмодернизмом, в большей степени присуща тем, кто обладает относительно высоким уровнем экономического и культурного капитала. (...)

Бодрийяр пытается объяснить эту проблему переопределив понятие масс и их отношения к социальному порядку [ Baudrillard J. In the Shadow of the Silent Majorities. N.Y.: Semiotext, 1983]. В ранних теориях массовой культуры, под массами понимались отчужденные индивиды, чьи исторически «реальные» социальные отношения класса были подорваны современным капитализмом. Массы поэтому не имеют стабильного места в социальном порядке, что позволило бы им оказать любые формы сопротивления. В отсутствии этого массы оказываются подверженными идеологическому воздействию. Бодрийар однако считает, что отчуждение масс не является результатом их уязвимости и пассивности. Наоборот, это выражается в свободе их отрицания социального порядка. В частности, они могут потреблять имиджи не потребляя при этом их значения, будь то референционно или идеологически. Такое отрицание значения, по мнению Бодрийара, является единственно возможной формой противодействия, которая доступна массам. (...)