Р.Д. Шеперд

Комиссия по изданию трудов Винникотта

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО РЕДАКТОРА

Представить настоящую книгу ныне покойного доктора Дональда В. Винникотта для меня — привилегия и честь. Он написал этот проникновенный и завораживающий клинический документ и отложил его за несколько лет до того, как решился представить его каким-либо читателям, кроме г-жи Клэр Винникотт и родителей своей маленькой пациентки. Я узнал о рукописи во воле случая, устроить который мог только такой человек, как Винникотт, за полтора года до своей смерти в 1971 году. Записи наших продолжительных дискуссий с ним в течение лета 1969 года и наша последующая переписка в целях содействия ему в подготовке книги к изданию послужили мне ориентиром при ее редактировании. Многое из того, что только он мог сделать и намечал сделать, если бы у него хватило времени пересмотреть некоторые отрывки и раскрыть краткие пометки, останется несделанным, дабы сохранить данное произведение в той форме и том стиле, которые изначально установил для него Винникотт. Однако и в том виде, в каком он сделан, ему, вероятно, суждено остаться красноречивым примером редкой клинической проницательности и бесценной иллюстрацией теории и техники одного из выдающихся и творчески мыслящих мастеров психоаналитического лечения ребенка в действии.

Видимо, следует сказать несколько слов о самом Винникотте, особенно для тех читателей, которым, возможно, не довелось познакомиться с его биографией. Будучи сыном типично английских родителей, выросшим в благоприятной среде, Винникотт получил медицинское образование, когда ему было немногим более двадцати лет. Он начал свою карьеру педиатра, работая врачом в Детской больнице Пэддингтон Грин в Лондоне, где в течение примерно сорока лет, по его подсчетам, наблюдал около 60000 матерей и детей. Вскоре после того, как Винникотт стал практикующим педиатром, он обратился к Эрнесту Джонсу*, который направил его на психоанализ к Джеймсу Стрэчи. Вспоминая об этих годах, Винникотт пишет: “В то время я начинал работать врачом-консультантом по педиатрии, и вы можете себе представить, как увлекательно было изучать бесчисленные истории болезни и получать от необученных родителей из “больничных классов” все необходимые подтверждения психоаналитических теорий, которые обретали для меня смысл в ходе моего собственного анализа. В то время больше не было ни одного психоаналитика, который был бы одновременно и педиатром, и поэтому в течение двух или трех десятилетий я был одиночным явлением*.

Слава и всемирная известность пришли к доктору Винникотту в течение последних пятнадцати лет его жизни. Он не основывал своей школы и не возглавлял никакой группы последователей, которые пропагандировали бы его теории. Он завоевал признание своей скромной, но непосредственной манерой и простым, но неповторимым стилем, в котором представлял свои выводы. В письменной и устной форме он давал яркие примеры своей фактической работы — убедительные свидетельства своих выводов — научным кругам и журналам для специалистов по психиатрии и психоанализу, а еще чаще — гораздо более широким кругам родителей, социальных работников, учителей и всех людей, имеющих какое-либо отношение к воспитательным, психиатрическим и детским лечебным учреждениям. Винникотт внес свой исторический вклад в науку о природе человека благодаря окрытию значения того, о чем люди давно знают, не сознавая или не учитывая значения этого знания для развития и формирования человека. Даже не доведенная до последнего дня библиография его опубликованных книг и работ содержит 190 названий**. Чтобы вкратце обобщить хотя бы главные темы такого объемного вклада потребовалась бы целая книга, но изложение его сути можно почерпнуть из введения Масуда Хана к новому изданию собрания сочинений Винникотта “Через педиатрию к психоанализу”***.

Будучи одним из моих наиболее уважаемых учителей, Дональд Винникотт в течение почти двадцати лет был для меня другом и консультантом. Поскольку каждый раз, отправляясь на Международный психоаналитический конгресс в Европе, я обычно проезжал через Лондон, в июне 1969 года я написал Винникотту и спросил, не найдет ли он время для встречи и беседы до того, как мы оба окажемся очень заняты подготовкой к мастерским, предшествующим основной программе конгресса. Он быстро мне ответил, предложив провести вместе вечер по моем приезде в Лондон. Но в тот же день я получил от него еще одно маленькое письмо, в котором говорилось:

“У меня для Вас есть новость. Вы этого не знаете, но 22 июля с 14:30 до 16:14 Вы будете моим супервизором перед лицом всех гостей, которые соберутся на мастерской перед началом конгресса!

Дело в том, что из-за моей болезни некоторым моим студентам пришлось обращаться за супервизией к другим и у меня как раз сейчас нет студента с очень хорошим клиническим случаем для моей супервизии. Поэтому я попросил разрешения на супервизию, в которой объектом выступаю я сам, и прошу выполнить эту ра­боту Вас.

Я представлю час психоанализа ребенка. Возможно, Вы найдете его довольно ужасным в качестве психоанализа, но это должно вызвать дискуссию. Я ожидаю это событие с энтузиазмом. Когда мы встретимся, я ознакомлю Вас с чем угодно еще, что Вам нужно знать, если необходимо. Я очень надеюсь, что Вы просто сделаете это”.

Вскоре после моего прибытия в Лондон, как-то вечером, после роскошного ужина, который нам приготовила Клэр, Винникотт рассказал мне о намеченном на 22 июля мероприятии, предложенном Британским психоаналитическим обществом, предшествующем основной научной программе конгресса. Когда я спросил, нет ли каких-либо заметок, которые я мог бы прочитать, чтобы ознакомиться со случаем, он полусерьезно сказал, что мне не нужно тратить время на подготовку и забивать голову какими бы то ни было деталями, кроме тех, которые он собирается представить и на которых я смогу основывать свои супервизорские замечания и вести открытую дискуссию на встрече. Лишь после обмена шутливыми репликами он вручил мне полный текст случая, отпечатанный на машинке, сказав при этом, что он еще не решил, какую часть представит аудитории.

Вернувшись в гостиницу, я, обеспокоенный возможной перспективой разочарования аудитории тем, что не Винникотт будет выступать с супервизией, а вместо этого сам будет объектом супервизии со стороны менее известного коллеги, наспех перелистал страницы рукописи, чтобы узнать что-нибудь о ее содержании и понять, как может пойти дискуссия после ее представления. И тут я понял, что напал на клад. То, что я прочел, вызвало во мне такое волнение и восторг, которые развеяли всю мою обеспокоенность и настроили меня на радостное ожидание предстоящего события. Эта рукопись и предлагается читателю в настоящей книге.

В большом амфитеатре все места были заняты, опоздавшим пришлось стоять. Судя по списку зарегистрировавшихся для участия в заседании, присутствовали психоаналитики со всех частей света, и только несколько человек из Англии, поскольку программа мастерской, предшествующей конгрессу, была предложена главным образом зарубежным гостям. Объяснив, почему он не будет демонстрировать собственную супервизию, а вместо этого явится ее объектом, Винникотт мягким голосом, в своей скромной манере приступил к изложению случая и представил работу, проделанную с пациентом на первом сеансе лечения. Один из вопросов, поднятых в последовавшей дискуссии, состоял в том, является ли психоанализом или психотерапией тип лечения, описанный Винникоттом и названный им “психоанализом по требованию”, с его нечастыми и нерегулярными сеансами. В ответ Винникотт обратил внимание на то, что он делал с переносом и с бессознательным, а не на формальные стороны психоаналитической ситуации или на частоту или регулярность сеансов психоаналитического лечения. В ходе дискуссии один нетерпеливый слушатель сказал довольно громким шепотом: “Если есть какие-либо сомнения в том, что это психоанализ, почему же тогда случай маленького Ганса* до сих пор считается одним из классических в психоаналитической литературе?” В своем введении к настоящей книге Винникотт рассматривает преимущества метода работы “по требованию”.

Дело в том, что свой взгляд на то, что такое психоанализ, Винникотт определил еще в 1958 году**, когда сказал: “Мне предложили выступить по вопросу о психоаналитическом лечении, а для того, чтобы это выступление уравновесить, одному моему коллеге было предложено выступить на тему об индивидуальной психотерапии. Я думаю, что у нас с ним одна исходная проблема: как отличать одно от другого? Лично я не могу провести такого различия. Для меня вопрос стоит так: имел ли терапевт какую-либо психоаналитическую подготовку или нет?

Вместо противопоставления этих двух предметов друг другу, мы могли с большей пользой противопоставить оба предмета детской психиатрии. Я лечил тысячи детей этой возрастной группы (латентный период) методом детской психиатрии. С сотнями я (как психоаналитик по образованию) использовал индивидуальную психотерапию. Примерно с 12—20 детьми этой возрастной группы я проводил психоанализ. Границы настолько расплывчаты, что я не могу быть точным”.

Несколько лет спустя (1962)* он вернулся к этой теме и сказал: “Мне нравится заниматься психоанализом и я всегда жду завершения анализа. Анализ ради анализа для меня лишен смысла. Я провожу психоанализ потому, что это то, что нужно пациенту, и его нужно доводить до конца. Если пациенту психоанализ не нужен, я делаю что-нибудь другое. При проведении психоанализа спрашивают: как много можно сделать? В моей клинической практике девиз такой: что собой представляет то малое, что нужно сделать?”

В заключение той же своей работы он пишет: “По моему мнению, наши цели при использовании стандартной техники не меняются, если мы интерпретируем психические механизмы, которые относятся к психотическим типам расстройств и примитивным стадиям эмоционального развития человека. Если наша цель по-прежнему состоит в том, чтобы формулировать зарождающееся сознательное с точки зрения переноса, значит мы занимаемся психоанализом; а если нет, то мы, будучи психоаналитиками, занимаемся чем-то иным, тем, что считаем соответствующим данному случаю. А почему бы и нет?”