Почему мы вновь пришли к философии?

Познание — это задача, которую ставит

перед собой человек. И может быть,

эта задача ему не по силам.

( Х. Ортега-и-Гассет.

Почему мы вновь пришли к философии?)

Почему же вчера, сегодня или когда-нибудь еще чело­веку может прийти в голову начать заниматься философией? Чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала выяснить, что же такое философия. Первое, что приходит в голову,— это определение философии как способа познания вселенной. Это определение нельзя назвать неправильным; однако – же, оно не отражает того, что определяет специфический характер философии, а именно ее особой драматичности и интеллектуального героизма, отличающего ее, и только ее. С другой стороны, это определение противоречит тому, которое мы дали физике, сказав, что она познает материю. В отличие от физика, помещающего перед собой материальные объекты своего исследования, философ не может поместить перед собой объект своего изучения — вселенную. Физик начинает с того, что определяет размеры изучаемого объекта, итолько после этого начинает исследование, пытаясь проникнуть в его внутреннее строение. Точно так же математик определяет то, что он понимает под числом и протяженностью в пространстве; все отдельные науки начинают с того, что стремятся ограничить предмет своего изучения, очертить круг своих проблем, которые в силу этого их ограничения отчасти перестают быть таковыми. Другими словами, физик и математик заранее знают объем и основные особенности предмета своего изучения, поэтому они и начинают не с постановки вопроса, а исходят из того, что уже знают или, же полагают, что знают. В отличие от них философ, который, подобно отважному аргонавту, начинает плавание в океане вселенной, не знает, в каких водах он плывет. Бесконечная и единая вселенная... Пытаясь объять этим понятием все, что нас окружает, мы делаем неясные и неопределенные жесты, лишь еще больше затемняющие его смысл, Однако же, это и есть вселенная. Это, подчеркиваю, и ничего более, потому что, когда мы говорим: «все, что существует», мы толком и не знаем, что имеем в виду. <…> Поэтому философ, в отличие от любого другого ученого, отправляется в плавание в океан неизведанного как такового.

Мы более или менее знакомы лишь с частицей, частью, осколком вселенной. В отличие от ученого-естествоиспытателя, стремящегося к познанию материального мира, философ не знает, каков предмет философии. Об этом предмете он может сказать только, что: во-первых, он не является никаким другим, из объектов окружающего мира, во-вторых, что этот объект неделим, един, самодостаточен и что вне его ничегонет. Однако же ни один из существующих или возможных объектов не обладает такими характеристиками. Поэтому мы изначально не можем познать вселенную, и нам абсолютно неведом позитивный смысл этого понятия. Ту же мысль можно выразить иначе: другим наукам задан предмет исследования; предмет философии как таковой не может быть задан, потому что он включает в себя все существующее в мире.<…>

Именно потому, что он (предмет философии – П.С.) не может быть задан, его можно с у щностно определить как «искомый», бесконечно искомый. И нет ничего странного в том, что сама наука, даже предмет которой нужно еще искать, иначе говоря, предмет и объект которой проблематичны, имеет более беспокойную судьбу, чем другие науки<…>. Философия никогда не сможет идти в ногу с самоуверенным, самодовольным буржуа. Философия—синоним возвышенного теоретического героизма. Ей, как и ее предмету, видимо, суждено постоянно пребывать в поисках собственной абсолютности и универсальности. Именно поэтому Аристотель, родоначальник нашей дисциплины, назвал ее «философией» - «наукой, которая постоянно ищет саму себя».

Однако, если мы зададимся вопросом, откуда происходит желание охватить всю вселенную, представить мир в его единстве, которое, собственно, и лежит в основе философии, то и Аристотель не поможет нам. Для него вопрос прост; его «Метафизика» начинается с такой фразы: «Людям свойственно желание познавать природу». Познавать — это значит не удовлетворяться видимостью вещей, стремясь постичь их «сущность». Странная штука эта сущность! Ее никогда не видно, она всегда скрыто пульсирует под внешней оболочкой вещи, «по ту ее сторону». Аристотелю кажется вполне «естественным», что мы задаемся вопросом: «А что же расположено „по ту сторону" вещей?», в то время как более естественно было бы, удовлетворившись созерцанием окружающих нас предметов, не задаваться таким вопросом. Ничто не может открыть нам «сущности» вещей. Нам даны всего-навсего вещи, а не их сущности. Эти вещи не отбрасывают ни тени сущности. Очевидно, это «по ту сторону» не может никоим образом находиться внутри вещей.

Говорят, что человеку изначально свойственно проявлять любознательность. Именно так полагает Аристотель, когда на вопрос: «Почему человек постоянно стремится к познанию мира?» — отвечает так же, как мольеровский врач: «Потому что это ему свойственно». «Доказательством того, что это желание ему свойственно от природы,— считает Аристотель,— является его желание все увидеть, все осмотреть». И тут Аристотель вспоминает Платона, который выделял ученых и философов в особую категорию — filotheamones — «зевак», любителей уличных зрелищ. Но «смотреть» отнюдь не означает «познавать»; «смотреть»— это пробегать глазами по видимой поверхности вещей; «познавать» — напротив, означает искать то, что видимая поверхность вещей взору не являет, иначе говоря, искать их сущности. Познавать — значит не удовлетворяться видимостью вещей, отрицать ее, осознавая ее недостаточность. Познание постулирует невидимое — сущность, то, что «по ту сторону».

Аристотель посредством этого своего замечания, а также многих других, обильно встречающихся в его книгах, показывает, каково, по его мнению, происхождение знания. Он полагает, что, познавая, человек пользуется еще одной врожденной особенностью своего организма, подобно тому, как мы пользуемся органами зрения тогда, когда хотим на что-то посмотреть. У нас есть органы чувств, у нас есть память, которая запечатлевает информацию, полученную при помощи этих органов; у нас есть опыт, который мы получаем в результате работы памяти — отбора и отсеивания информации. Все это врожденные особенности человеческого организма, которыми человеку приходится пользоваться, хочет он того или нет. Но ни одно из этих свойств организма не может быть определено как познание.<…> (Оно) само по себе не является способностью, талантом или свойством человеческого организма. Познание — это задача, которую ставит перед собой человек. И может быть, эта задача ему не по силам. <…> Но, тем не менее, факт остается фактом: несмотря на великие трудности, человек изо всех сил старается познать мир, вновь и вновь спрашивает себя; «А что же скрывается за ви­димостью вещей?», пытаясь обрести иной, сущностный мир и изнемогая в борьбе за его постижение.<…> Как я уже отмечал, нельзя с уверенностью утверждать, что наличие интеллекта способствует познанию. Если под человеческой «природой» мы, подобно Аристотелю, будем понимать функционирование совокупности ментальных и телесных аппаратов, то мы будем вынуждены признать, что познание для человека неестественно. Напротив, как только человек начинает использовать анатомические аппараты своего организма, он убеждается в том, что их явно недостаточно для «познания». Цели, которые ставит перед собой человек и его желание познания, превосходят способности его организма — их не хватает. Человек стремится использовать все новые и новые механизмы, приспосабливая их к познавательный целям, но никогда не может удовлетвориться ни каждым из них в отдельности, ни всей их совокупностью. Итак, человеку свойственно странное желание познавать мир, а свойств его организма, того, что Аристотель называл его «природой», явно недостаточно для осуществления познавательного процесса. Все это обязывает неукоснительно и безоговорочно признать, что истинная природа человека более разнообразна: в ней заложено стремление и к удачам, и к поражениям. У человека есть многие способности, но многих способностей «ему не хватает». Если он по­стоянно и отчаянно использует свои интеллектуальные способности, то это происходит не от естественной потребности их использования; напротив, он это делает именно потому, что ему их явно недостаточно; чтобы достичь того, к чему он стремится, ему, естественно, приходится использовать все свои способности. Радикальной ошибкой всех теорий познания является упорное желание не замечать это изначальное несоответствие между стремлением человека к познанию и ограниченными «способностями» его организма. Один только Платон заметил как-то, что причина познания, мы бы сказали, сама его сущность, состоит как раз в недостаточности особенностей человеческого организма, определяется трагическим осознанием того, что человеку «не хватает знаний». Ни Бог, ни животное не способны почувствовать этого. Бог знает все и поэтому не стремится к познанию. Животное ничего не знает и поэтому тоже не стремится к познанию. Но человеческое существование можно определить как осознание собственной недостаточности: человек жаждет знания и отчаивается оттого, что для него еще что-то осталось неведомым. Эту особенность человеческого бытия следовало бы проанализировать отдельно. Почему человек с такой болью переживает свое незнание? Как у него может болеть та часть организма, которой никогда не было?

Хосе Ортега-и-Гассет Почему мы вновь пришли к философии?// Ортега-и-Гассет Х. «Дегуманизация искусства» и другие работы.Эссе о литературе и искусстве.Сборник.Пер. с исп.-М.: Радуга,1991.-С.33-39

Вопросы к статье:

1. Какое определение, по мнению автора, наиболее точно отражает предмет философии?

2. В чем автор видит специфику предмета философии в отличие от предмета других наук?

3. Почему для автора философия – это «синоним возвышенного теоретического героизма»?

4. Что, с точки зрения автора, движет человечеством в его постоянном стремлении к познанию?

5. Какие способности необходимы человеку для познания и почему, с точки зрения автора, их человеку «не хватает»?

6. В чем, по вашему мнению, сходство, а в чем различие подходов к определению философии, предложенных М.К.Мамардашвили и Х.Ортега-и-Гассетом?

2.2 Специфика философского знания: