2015-05-18
195Ирвинг Гоффман. ПОРЯДОК ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
Послание президента Американской ассоциации социологов 1982 года
Предварительные замечания
Президентское послание предъявляет автору одни требования, статья в научный журнал — совершенно другие. Это оборачивается тем, что практика ежегодных публикаций посланий президента ассоциации сообществу американских социологов в «American sociological review» каждый раз обеспечивает редактору головную боль. Раз в год появляется возможность предоставить журнальную площадь человеку с именем, и редактор отделывается от ответственности соблюдать стандартные требования, которые претенденты редко выдерживают: требования оригинальности, логического развития, читабельности и разумного объема текста. Ибо в теории президентское послание, независимо от его характера, должно иметь какое-то значение для профессии социолога, хотя бы только огорчительное. Еще важнее, чтобы читатели, не сумевшие или не пожелавшие приехать на собрание ассоциации, имели возможность косвенно участвовать в том, что может быть прочтено как кульминация пропущенной ими встречи.
Эти условия — не самая лучшая гарантия успеха. Я собирался не публиковать весь доклад, но ограничиться определенными его частями, в которых он удался. Однако в действительности я на собрании тоже не был. И потому предлагаю читателю опосредованное участие в чем-то, что само по себе не имело места. Так сказать, сценическое представление, но с читателями в креслах вместо зрителей, — заведомо сомнительное предложение. Но что-то осталось бы сомнительным в любом случае. Ведь подобно всем прочим президентским посланиям, оно было написано и перепечатано задолго до того, как оно должно было произноситься (и до того, как я узнал, что этого не будет). Такой публичный доклад по обычаю следовало зачитывать с машинописного текста без всяких импровизаций. Так что хотя текст и был написан как бы специально к определенному общественному событию, но реальные тамошние происшествия вряд ли смогли бы на что-то повлиять в этом тексте. И даже позже, любая итоговая публикация, вероятно, использовала бы текст, видоизмененный в нескольких направлениях уже после его фактического произнесения.
Порядок взаимодействия
На один вечерний час каждому очередному президенту ассоциации дано держать в плену самую большую аудиторию из коллег, какую только может обеспечить социология. И тогда в течение этого часа в стенах «Хилтона» вновь и вновь разыгрывается напыщенное многословное представление. Некий социолог, кого вы избрали из коротенького списка, садится на любимого конька по собственному выбору и выезжает на нем в центр обширной хилтонской арены. (В этой связи вспоминается один социологически интересный факт о роли Гамлета: каждый год ни одна школа в англоговорящем мире не испытывает трудностей в нахождении шутов, желающих ее сыграть.) Во всяком случае, все выглядит так, словно президенты ученых обществ достаточно хорошо знают нечто такое, за что их избирают. Занимая пост, они в придачу получают и подиум вместе, а заодно и предложение продемонстрировать публике, что они поистине одержимы чем-то, благодаря чему, как доказало само их избрание, они были уже известны в качестве одержимых.
Избрание лишь «заводит» и раскрепощает их так, что они перестают стесняться, открыто ставят и проигрывают свою любимую пластинку. Ибо президенты ассоциации невольно начинают чувствовать себя представляющими нечто такое, чего хочет и в чем нуждается их интеллектуальное сообщество. Готовя и затем представляя свои послания, они временно входят в роль ведущих в своей дисциплине. Каким бы большим или странным по составу ни был зал, их «я» достаточно раздувается, чтобы наполнить его собой. И даже узкие дисциплинарные интересы не в силах этому помешать. Независимо от объявленной повестки дня поведение оратора, как показывает опыт, сильно влияет на обсуждаемые вопросы. Вдобавок, видимо, сама обстановка выступления в опасной мере вынуждает президентствующих ораторов быть самими собой: подогретые восхвалениями, они без ограничений выдают свое заготовленное послание, раз-бавляя его высказанными мимоходом допущениями, этическими и политическими отступлениями и прочими идейными красотами. И в этом случае еще раз дает о себе знать особое проклятье высокого поста: общее потворство публичному самовосхвалению его носителя. Такая драматургия предполагает облечение плотью какого -то письменного скелета, сопоставление читательского образа данного лица с живым впечатлением от него, когда слова идут от человека, а не от мертвой страницы. Рискованность этой драматургии в том, что она оставляет у слушателей иллюзии в отношении их про-фессии. Утешайтесь, друзья мои, тем, что хотя вы опять станете свидетелями страстей подиума, но дисциплина и модель анализа будут нашими, а для этой модели церемонии являются исследовательскими данными, равно как и обязанностями участников, доклад же — это и поведение для наблюдения, и мнение для рассмотрения. В самом деле, при желании можно доказать: самое интересное здесь для всех нас (как все знают) не то, что я стану говорить, но то, что вы делаете здесь, слушая меня, говорящего это.
Однако я полагаю, что нам не надо очень уж ругать ритуальные мероприятия. Некий отщепенец может, наслушавшись критики, уйти отсюда, чтобы распространять по всей земле непочтительность и разочарование в социологии. Только позволь излишек такого — и даже те места работы, какие мы, социологи, получаем, выпадут из традиционной структуры занятости.
Из этой преамбулы вы можете сделать вывод, что я нахожу президентские послания делом обременительным. И не ошибетесь. Но этот факт, безусловно, не дает мне права пространно комментировать мои затруднения. Это явный эгоизм, свойственный ораторам, — думать, будто злоупотребление временем других людей можно загладить личными признаниями, которые сами по себе растрачивают его еще больше. Поэтому мне неудобно распространяться о своих затруднениях. Но очевидно, уже не так неудобно говорить о моей неловкости по поводу рассуждения о своих затруднениях. Даже если в итоге неловко станет всем вам.
I
Помимо энергичной демонстрации тех глупостей, о которых я тут говорил, то, что я собираюсь сказать далее, будет чем - то вроде проповеди, более сжато уже представленной в предисловиях написанных мною книг. Она отличается от других проповедей, знакомых вам, только не слишком автобиографическим характером, отсутствием глубокой критики установившихся методов и отсутствием информации (по возможности) о социальном положении неблагополучных групп, даже тех, которые состоят из людей, ищущих работу по нашей специальности. Меня не волнуют все беды социологии. Множество близоруких взглядов только мешает нам улавливать проблески истины, исходящие от нашего предмета. Заманчиво оптимистичным предприятием было бы определить в качестве центрального какой-нибудь один источник нашей слепоты и заблуждений. Каков бы ни был фокус наших содержательных интересов и какими бы ни были наши методологические убеждения, все, что мы можем, думаю я, — это хранить верность духу естественных наук и брести дальше, с серьезным видом теша самих себя мыслью, что-де наша привычная колея ведет вперед. Нам не дано кредита доверия и общественного веса, что не так давно приобрели экономисты, но мы можем почти сравняться с ними в неудачах строго рассчитанных предсказаний. Будьте уверены, что наши систематические теории точно так же неполны, как и их теории, и мы умеем игнорировать почти так же много критических переменных, как и они. У нас нет остроумия, свойственного антропологам, но наш предмет, по крайней мере, не был частично уничтожен повсеместным распространением системы мирового хозяйства. И потому наши благоприятные возможности видеть соответствующие факты с нашей собственной точки зрения не уменьшились. Мы не в состоянии привлечь аспирантов с такими же высокими оценками, как у тех, что идут в психологию и, видимо, получают там более профессиональную и основательную подготовку по сравнению с предлагаемой нами. Следовательно, мы не сумели довести наших студентов до такого высокого уровня «ученой некомпетентности», какого добились у своих студентов психологи, хотя, Бог свидетель, мы для этого работаем.
II
В узком смысле социальное взаимодействие можно определить как нечто неповторимое, происходящее в социальных ситуациях, т. е. в средах, в которых два или более индивида находятся в физическом реактивном присутствии друг друга. (По допущению, телефон и почта представляют собой редуцированную версию первичного реального взаимодействия.) Этот исходный пункт теоретизирования от взаимодействия телом -к-телу парадоксальным образом допускает возможную изначальную необязательность одного из центральных типов социологических различений, а именно — стандартного противопоставления деревенской и городской жизни, домашней и публичной обстановки, интимных долговременных отношений и отношений быстротечно-безличных и т. п. В конце концов, правила дорожного движения для пешеходов можно изучать как на переполненных кухнях, так и на переполненных улицах, правила вмешательства в разговор — как за домашним завтраком, так и в залах суда, ласковые обращения — как в супермаркетах, так и в спальне. Если здесь и сохраняются различия традиционного типа, то, что они собой представляют, остается еще открытым вопросом.
Многие годы я пропагандировал эту область «взаимодействия лицом - к- лицу» как аналитически плодотворную и чрезвычайно важную — как область, которую можно бы назвать, за неимением более удачного термина, «порядком взаимодействия», и предпочтительный метод изучения которой — микроанализ. Мои коллеги отнюдь не были потрясены достоинствами такого открытия.
В моем сегодняшнем обращении к вам я хочу суммировать доводы в пользу трактовки этого «порядка взаимодействия» как полноправной, самостоятельной содержательной области. Вообще говоря, разрешение на такое фрагментарное выхватывание из потока социальной жизни должно быть разрешением на любое аналити-ческое извлечение, подразумевающее: что элементы, составляющие этот порядок, связаны друг с другом теснее, чем с элементами вне данного порядка; что исследование отношений между порядками есть дело крайне необходимое, есть некий самостоятельный и полноправный предмет, и что такое исследование, в первую очередь, предполагает разграничение нескольких социальных порядков; что аналитическое обособление данного порядка взаимодействия обеспечивает нам основание и средства для сравнительного исследования разных обществ и для исторического изучения нашего собственного общества.
Это же несомненный факт человеческого бытия, что для большинства из нас наша каждодневная жизнь протекает в присутствии других: иными словами, кем бы ни были эти другие, наши действия, скорее всего, будут, в определенном узком смысле, помещены в социальную ситуацию. И помещены так, что действия, осуществляемые в полном уединении, можно легко охарактеризовать этим специальным условием. Разумеется, всегда можно ожидать, что факт социальной обусловленности ситуацией будет иметь некоторые последствия, хотя иногда явно незначительные. Эти последствия традиционно рассматривались именно как «последствия» чего -то, т. е. как показатели, характерные выражения или симптомы социальных структур, таких, как общественные отношения, неформальные группы, возрастные ранги, тендерные группы, этнические меньшинства, общественные классы и т. п., при отсутствии серьезного интереса к этим последствиям как к самостоятельным данным. Весь фокус, конечно, в разной концептуализации этих последствий, больших или малых, так чтобы общее в них можно было извлечь и проанализировать и чтобы формы социальной жизни, от которых они производны, можно было социологически воссоздать и каталогизировать, тем самым выявляя то, что свойственно жизненному миру взаимодействия. Этим путем можно двигаться от просто находящегося в ситуации к ситуационному, т. е. от того, что как бы случайно оказалось в данных социальных ситуациях (и могло бы без больших изменений быть помещено вне их), к тому, что могло бы произойти только в ансамблях лицом - к- лицу.
Что можно сказать о процессах и структурах, свойственных этому порядку взаимодействия? Я постараюсь дать некоторое представление о них. Все отличительное во взаимодействии лицом - к- лицу будет, вероятно, относительно ограниченным в пространстве и наверняка — во времени. Кроме того, в отличие от социальных ролей в традиционном смысле здесь почти нет потенциальной или скрытой фазы. Откладывание начатого процесса взаимодействия оказывает на него относительно огромное влияние, и паузу нельзя слишком затягивать без глубокого изменения того, что происходит во взаимодействии. Ибо всегда в данном порядке взаимодействия сосредоточенность и вовлеченность участников (хотя бы в форме мобилизации их внимания) является критической переменной, а эти когнитивные состояния нельзя поддерживать достаточно долго или многократно испытывать на прочность насильственными перерывами и отклонениями в сторону. В процесс взаимодействия по природе вещей вовлекаются неизбежные психобиологические элементы: эмоции, настроения, познавательные и телесные ориентации, мускульные усилия. Легкость и тяжеловесность, самозабвенная непринужденность и осторожная осмотрительность становятся при этом центральными характеристиками взаимодействия. Заметим еще, что порядок взаимодействия застает людей в той фазе их существования, которая в значительной мере перекрывается и совпадает с социальной жизнью других биологических видов. Ведь не считаться с аналогиями между способами личного приветствия у животных и человека так же глупо, как и искать причины больших войн в генетической предрасположенности к ним.
Пока можно утверждать, что необходимость взаимодействия лицом -к-лицу (помимо совершенно очевидных требований заботы о младенцах) коренится в определенных универсальных условиях социальной жизни. Есть, к примеру, всевозможные виды отнюдь несентиментальных и неврожденных причин, по которым люди — чужие или близкие — находят практически целесообразным проводить время в присутствии друг друга. Первый попавшийся пример: закрепленное спецоборудование, особенно оборудование, предназначенное для использования вне семейного круга, едва ли могло бы экономически оправдать себя, если бы оно не обслуживало множество лиц, которые регулярно собираются вместе в определенных местах по определенным случаям и (независимо от их намерения использовать это оборудование совместно, раздельно или поочередно). Приходя и уходя, эти лица скоро найдут выгодным для себя пользоваться закрепленными путями доступа к оборудованию, что сильно облегчается, если все уверены, что, близко сталкиваясь, можно без опаски разминуться друг с другом.
Как только индивидуумы (по какой бы то ни было причине) оказываются в непосредственном соприсутствии друг друга, ясно выявляется одно фундаментальное условие социальной жизни, а именно, — ее обязательный, очевидно -доказательный для всех характер. Не только наш облик и манеры свидетельствуют о наших статусе и взаимоотношениях в обществе. Уловить наши ближайшие намерения и цель другим позволяют еще и направление нашего взгляда, интенсивность нашего включения в ситуацию и образ наших первоначальных действий, и все это независимо от того, втянуты мы или нет на данный момент в разговор с ними. Точно так же мы все время можем как способствовать, так и препятствовать этому выявлению, этому разоблачению нас другими, или пресечь его, или ввести наших наблюдателей в заблуждение. Подобные наблюдения облегчаются и осложняются одним центральным процессом, все еще нуждающимся в систематическом изучении, — процессом социальной ритуализации — т. е. определенной стандартизации телесного и речевого поведения посредством социализации, делающей возможным такое поведение, — или, если хотите, жесты — особую коммуникативную функцию в потоке поведения.
Будучи в присутствии друг друга, люди находятся в прекрасных условиях, чтобы сосредоточиться на общем
предмете внимания, они осознают, что делают это, и осознают сам процесс такого осознания. Это, в
соединении с их способностью намекать другим на предполагаемый ход своих физических действий и быстро вос-принимать реакции других на эти намеки, обеспечивает решающее предварительное условие взаимодействия:
устойчивую, интимно - личную координацию действий, будь то для задач тесного сотрудничества или как средство
согласования смежных задач. Речь колоссально увеличивает эффективность такой координации, становясь особенно
необходимой, когда что-нибудь идет не так, как намечалось и ожидалось. (Речь, конечно, имеет и другую особую роль,
позволяющую использовать в процессе сотрудничества материалы, находящиеся вне ситуации, а также договариваться о
планах относительно вещей, которые надо делать за пределами текущей ситуации, но это отдельная и крайне сложная
тема.)
Еще один важный момент. Один человек может охарактеризовать другого благодаря способности прямо наблюдать и
слышать этого другого. Такая характеристика организована вокруг двух фундаментальных форм идентификации:
категориальной формы, требующей размещения этого другого в одной социальной категории (или более), и индивидуальной
формы, посредством которой наблюдаемый субъект идентифицируется как уникальная, отличающаяся от всех
других личность по наружности, тону голоса, звучанию имени или другим персонально-отличительным признакам.
Эта двойная возможность — категориальной и индивидуальной идентификации — необходима для осуществления
взаимодействия во всех сообществах, за исключением отживших свой век малых изолированных общин, и действительна также
для социальной жизни некоторых других биологических видов. (Я вернусь к этой теме позднее.)
К этому следует добавить, что, оказавшись в непосредственном присутствии друг друга, люди обязательно
столкнутся со всякими неожиданностями персонально -территориального характера. По определению, участвовать в
социальных ситуациях мы можем только в том случае, если с собою вносим наши тела со всем личным снаряжением, и это
снаряжение уязвимо из - за того, что и другие люди вносят в ситуацию свои инструменты взаимодействия
вместе со своими телами. Мы становимся уязвимыми для физического нападения, сексуального домогательства,
похищения, ограбления и препятствий нашему передвижению, будь то из -за непредусмотренного применения силы или,
что более обычно, — «вынужденного обмена», т. е. молчаливой сделки, по которой мы сотрудничаем с агрессором в обмен на
обещание не вредить нам каждый раз, как только позволяют обстоятельства. Аналогично, в присутствии других мы становимся
уязвимыми (посредством их слов и жестикуляции) для прорыва через наши психологические предохранители и для
нарушения того экспрессивного порядка, который, по нашим ожиданиям, должен бы поддерживаться в нашем
присутствии. (Конечно, утверждать, что мы таким путем делаемся уязвимыми, значит утверждать также, что и мы
располагаем подобными средствами делать других уязвимыми по отношению к нам. И ни то, ни другое утверждение не
отрицает возможности существования условной специализации людей, особенно по гендерным измерениям, на лиц угрожающих
и тех, кому угрожают.);
Персональная территориальность не должна рассматриваться просто как зависимое от действующих
ограничений, запретов и угроз явление. Во всех обществах существует фундаментальная
двойственность в использовании форм поведения, так что многие из этих форм, с помощью которых нас
может оскорбительно третировать одна категория «других», очень близки к формам, в которых члены еще
какой-нибудь категории могут по-своему выражать свою привязанность к нам. И потому сплошь и рядом
то, что свидетельствует о бесцеремонности, когда у нас это отбирают, оказывается знаком вежливости
или благосклонности, когда мы это предлагаем сами, и наши ритуальные проявления уязвимости
являются также нашими ритуальными ресурсами. Тем самым, насильственное посягательство на
территорию «я» будет означать также подрыв языка благосклонности и взаимного расположения.
Так возникают разные возможности и риски, присущие физическому соприсутствию людей.
Возрастая, эти рискованные возможности, вероятно, всюду вызывают подъем техники социального
управления. И поскольку это управление имеет дело с одними и теми же основными возможностями, то
можно ожидать, что в совершенно разных обществах порядок взаимодействия будет, по всей
вероятности, обнаруживать некоторые явно схожие черты. Напоминаю вам, что именно в социальных
ситуациях встречаются и проявляют свои начальные следствия эти возникающие возможности и риски. И
это социальные ситуации обеспечивают нам естественный театр, где задействованы все телесные
проявления и где они прочитываются. В этом оправдание для использования социальной ситуации как
основной рабочей единицы при изучении порядка взаимодействия. И попутно оправдание для
утверждений о конфронтационном характере нашего опыта в этом мире.
Но я не проповедую ползучий ситуационизм. Как напомнил нам Роджер Баркер своим понятием
«поведенческой обстановки», правила регулирования и ожидания, применяемые в какой-то конкретной
социальной ситуации, вряд ли порождены там в самый момент взаимодействия. Его фраза о «постоянном
поведенческом образце» Достаточно обоснованно говорит о том, что очень похожие соображения применимы к
целому классу широко распространенных обстоятельств, а также к определенным положениям в
неактивныхфазах взаимодействия. И еще, хотя какая- то конкретная поведенческая обстановка может
распространяться не далее чем на любую социальную ситуацию, которую создают два (или более) участника в
определенных ограниченных местах (как в местном баре, маленькой лавке или домашней кухне), часто
встречаются и другие случаи. Фабрики, аэропорты, госпитали и общественные дороги — это все поведенческие
обстановки, которые поддерживают порядок взаимодействия, как правило, распространяющийся в
пространстве и времени за границы любой единичной социальной ситуации, возникающей в таких обстановках.
Следует добавить, что хотя поведенческие обстановки и социальные ситуации — явно не «эгоцентрические»
единицы анализа, некоторые области взаимодействия очевидно такие: одна из них — плохо изученная
ежедневная круговерть похожих дел.
Для предосторожности можно высказать и более глубокие соображения, чем вышеизложенные. Ясно, что
каждый участник входит в социальную ситуацию с уже устоявшейся жизненной историей прежних сделок с
другими участниками (или, по меньшей мере, с участниками того же сорта), а также с массой культурных пред -посылок, предположительно разделяемых всеми. Мы не могли бы не обращать внимания на незнакомцев в
нашем присутствии, если бы их вид и манеры не подразумевали неких дружелюбных намерений, какого - то
опознаваемого и не угрожающего хода действий, а такое прочтение увиденного возможно только на основе
прежнего опыта и культурного предания. Мы не могли бы осмысленно произнести ни одной фразы, если бы не
приспосабливали свой лексикон и интонацию к тому, что уже известно нашим воображаемым реципиентам, как
позволяет нам предполагать их категориальная или индивидуальная идентичность, причем это их знание не
побуждает их возражать нашим самонадеянным предположениям. В самом центре мира взаимодействия
находится когнитивное отношение, которое мы имеем с присутствующими перед нами, без этого отношения
наша деятельность, словесная и поведенческая, не могла бы быть осмысленно организована. И хотя это
когнитивное взаимоотношение может видоизменяться в течение социального контакта (и обычно так и бывает),
само по себе оно внеситуационное и состоит из информации, которую данная пара лиц имеет об информации,
какую каждый партнер знает о мире, а также из информации, какую они имеют (или не имеют) о
владении такой информацией.
III
Говоря о порядке взаимодействия, я употребляю до сих пор предполагавшийся само собой понятным
термин «порядок», и потому здесь требуется некоторое пояснение. В первом приближении я намерен
относить его к некой области деятельности, к конкретному роду деятельности, как в словосочетании
«экономический порядок». При этом не подразумевается никаких выводов относительно того, насколько
«упорядоченной» обычно является такая деятельность, или относительно роли норм и правил в поддержании такой
упорядоченности, какая преобладает. И все же мне кажется, что как уклад деятельности взаимодействие, возможно
более любой другой деятельности, является фактически упорядоченным, и что эта упорядоченность основана на
обширном фундаменте разделяемых всеми участниками когнитивных (или даже нормативных) предпосылок и
самоограничений. Как данное множество таких взаимодействий возникает исторически, распространяется и
сокращается в географическом пространстве с течением времени, и как конкретные люди в любом отдельно взятом
месте и времени приобретают взаимопонимание — все это хорошие вопросы, но не те, которыми я могу
заниматься сейчас.
Результаты нашего порядка взаимодействия можно легко представить как следствия систем разрешительных
условностей типа основных правил какой-то игры, правил дорожного движения или синтаксических правил
данного языка. Как часть этой перспективы можно отстаивать два объяснения. Первое следует догме, что
суммарный результат данного множества условностей состоит в том, что все участники платят малую цену
и получают большие Удобства в общении, — идея, говорящая, что любая условность, которая облегчает
координацию, будет действовать, пока каждый имеет стимул поддерживать ее, причем отдельные условности сами по
себе не имеют самостоятельного значения. (Сначала, конечно, имеет значение то, как определяются «условности».)
По второму объяснению, упорядоченное взаимодействие рассматривается как продукт нормативного согласия
(консенсуса). Это традиционный социологический взгляд, будто люди бездумно принимают без доказательств
правила, которые они тем не менее ощущают по природе справедливыми. Между прочим, обе эти перспективы
предполагают, что ограничения, применяемые к другим, применяются также и к себе, что другие «я» одинаково
смотрят на ограничения относительно своего поведения, и что каждый понимает, что ему обеспечивает это
самоподчинение.
Эти два объяснения — общественный договор и общественное согласие — поднимают целый ряд очевидных
вопросов и сомнений. Мотивы для приверженности к некому набору приспособительных условностей ничего не
говорят нам о результатах следования им. Успешное сотрудничество в поддержании взаимных ожиданий не
требует ни общей веры в законность или справедливость соблюдения условленных договоров (какими бы они ни
были), ни личной веры в конечную полезность конкретных участвующих в деле норм. Люди обходятся
сиюминутными соглашениями во взаимодействии по многообразным причинам, и из их молчаливой поддержки како -го -то приспособительного соглашения нельзя вывести, что, к примеру, они будут негодовать или сопротивляться
его изменению. Очень часто за видимой общностью и согласием скрывается игра смешанных мотивов.
Заметьте к тому же, что люди, которые систематически нарушают нормы порядка взаимодействия, могут тем не
менее быть зависимыми от них большую часть времени, включая какое- то время, в течение которого они
активно заняты этими нарушениями. В конце концов, почти все акты нарушения смягчаются самим нарушите-лем, предлагающим своего рода обмен, однако нежеланный для жертвы, и чтобы добиться его, нарушитель
конечно же предполагает сохранность речевых норм и условностей угрожающей жестикуляции. То же происходит и
в случае абсолютно недоговорного, одностороннего насилия. Убийцы должны учитывать и использовать
условленные потоки уличного транспорта и условленные представления о нормальном внешнем виде, если они хотят
занять выгодную позицию, чтобы атаковать свою жертву и вовремя сбежать со сцены преступления. Большие
холлы, лифты и аллеи могут быть опасными местами, потому что имеют шанс оказаться пустыми и укрытыми от
взглядов каждого, за исключением жертвы и нападающего. Но за использованием благоприятных возможностей,
предоставляемых злодею этими местами, стоит его умение опираться на общепринятые представления о
нормальном внешнем виде, и это умение позволяет ему входить в зону преступления под видом человека, не
злоупотребляющего правом свободного перемещения, и покидать ее. Все сказанное должно напомнить нам, что
почти во всех случаях уклады взаимодействия способны противостоять систематическим нарушениям (по меньшей
мере, на короткий срок) и поэтому, хотя в интересах данного человека убеждать других, будто их уступчивость
необходима для поддержания порядка, и выказывать очевидное одобрение их конформизму, зачастую бывает не в
интересах самого этого индивида (учитывая их разнообразие) лично придерживаться требуемых от других
тонкостей.
Имеются и более глубокие причины оспаривать разные догмы относительно порядка взаимодействия.
Возможно, было бы удобно поверить, что отдельные люди (и социальные категории людей) всегда получают от
работы разнообразных элементов порядка взаимодействия больше, чем стоят им сопутствующие ему ограничения.
Но это крайне спорно. То, что кажется желанным порядком с точки зрения некоторых, может восприниматься как
исключение и подавление с позиций других людей. Когда узнаешь, что на племенных советах в Западной Африке
упорядоченные выступления с речами отражают (среди прочих вещей) приверженность к соблюдению известных
ранговых правил, не возникает вопросов насчет нейтральности термина «порядок». Эта нейтральность не вызывает
сомнений (как недавно показали Burrage и Соггу) и в случае организованных церемониальных процессий через весь
Лондон (от эпохи Тюдоров до времени Якова I Английского), где представители торговли и ремесел соблюдали
традиционную иерархию по их месту и как участники марша, и как зрители. Но вопросы возникают, когда мы
рассматриваем факт, что имеются категории лиц (в нашем собственном обществе даже весьма обширные), члены
которых постоянно платят очень значительную цену за свое существование в качестве участников взаимодействия.
И все же, по меньшей мере в ближайшей исторической перспективе, даже самые обездоленные категории
населения продолжают сотрудничать: факт несправедливости, скрываемый явно злой волей, их члены могут
разоблачать в отношении каких- то немногих норм, в то же время поддерживая все остальное. Возможно, за
готовностью принимать определенный порядок вещей стоит одна простая истина: каждый человек занимает свое
место в социальной структуре, и он платит реальную или воображаемую цену за то, что позволяет себе выделиться
из ряда вон в качестве недовольного. Как бы то ни было, нет сомнения, что в каждом времени и месте можно найти
категории людей, проявлявших обескураживающую способность к очевидному приятию жалких условий
взаимодействия.
Вообще говоря, хотя и вполне уместно указывать на неравное распределение прав в данном порядке
взаимодействия (как в случае сегрегационной эксплуатации местных сообществ в каком - то городе) и на
неравное распределение риска (как, скажем, среди разных возрастных групп или между полами), центральной
темой нашего рассмотрения остается «ход пользования» порядком и при-способительные условности, которые
позволяют реализоваться разнообразному множеству планов и намерений путем бездумного обращения к
процедурным формам. И, разумеется, принимать условности и нормы как данность (и соответственно начинать
действие) — это практически значит доверять людям вокруг себя. Без этого человек вряд ли смог бы справиться с
подвернувшимся делом да и вообще иметь какое-либо дело.
Положение о том, что основные правила направляют порядок взаимодействия и делают возможным сам ход
его использования, ставит вопрос об известной политике в поддержании порядка и, разумеется, вводит в игру
политические соображения.
Современное национальное государство провозглашает себя (используя это почти как способ определения
своего существования) конечным авторитетом в деле контролирования (благодаря территориальной юрисдикции)
рисков и угроз человеческой жизни, физической неприкосновенности и собственности. Всегда в теории и часто на
практике государство подготавливает себе надежные позиции для вмешательства, когда местные механизмы
социального контроля не способны удерживать нарушения порядка взаимодействия в определенных пределах,
особенно в общественных местах, но не только там. Несомненно, что порядок взаимодействия даже в самых что ни
на есть общественных местах не является целиком созданием аппарата государства. Определенно, большая часть этого
порядка устанавливается и поддерживается, так сказать, снизу, в некоторых случаях, несмотря на надзор власти, вовсе не из -за него. Тем не менее здесь государство успешно закрепило за собой легитимный приоритет, монополизировав
применение тяжелого вооружения и дисциплинированных военных кадров в качестве крайнего средства.
Вследствие этого некоторые стандартные формы взаимодействия — обращения с каких- то возвышений,
митинги, процессии, не говоря уж о таких специальных формах, как пикеты бастующих или сидячие забастовки, — могут
быть сочтены правительственными чиновниками угрозой безопасности государства и на этом основании прекращены силой, хотя
в действительности никакой существенной угрозы общественному порядку, возможно, не последовало бы. С другой стороны,
нарушения общественного порядка могут быть предприняты не только ради личного выигрыша, но и для целена -правленного вызова авторитету государства в виде символических актов, воспринимаемых как насмешка и
исполняемых в предвкушении именно такого восприятия.
IV
До сих пор я везде говорил в категориях существования лицом -к- лицу. Я заплатил за это обычную цену —
высказываниями очень широкими, избито -общеизвестными и метатеоретическими (если воспользоваться словцом,
которое само по себе столь же спорно, как и то, к чему оно относится). Менее бессодержательным подходом, равно
обобщенным, но натуралистически обоснованным, было бы попытаться определить во взаимодействии основные
субстантивные элементы, повторяющиеся структуры и их сопутствующие процессы. Что за виды животных найдутся в
зоопарке взаимодействующих? Что произрастает в этом особенном саду? Давайте рассмотрим некоторые базисные,
по моему мнению, моменты.
1. Можно начать с лиц, как неких передаточных сущностей, т. е. с подвижных человеческих особей. В
общественных местах мы встречаем «одиночек» (группу из одного лица) и «компании» (группу более чем из
одного лица), и такие группы толкуются как самодостаточные единицы для целей участия в потоке
обыденной общественной жизни. Можно также упомянуть несколько более крупных подвижных единиц,
например, колонны и процессии и, как предельный случай, очередь, выступающую в качестве стационарной
подвижной единицы. (Любое упорядочение доступа к чему -либо по времени участия в действии можно, при
разумном расширении, назвать очередью, но здесь я так не поступаю.)
2. Далее, хотя бы только в целях повышения эвристичности и последовательности в словоупотреблении, имеет
смысл несколько уточнить термин «контакт». Контактом я буду называть любое событие, когда индивид вступает в
сферу ответного соприсутствия другого, будь то в форме физического соприсутствия, телефонной связи или обмена
письмами. Поэтому я считаю частями контакта все те взаимные попадания в поле зрения и обмены, которые
случаются за время одного такого события. Так, беглый уличный обмен взглядами, разговор, обмен все более скупыми
приветствиями при встречах в одном кругу общения, взгляд на присутствующих трибунного оратора — все подходит
под определение единичного контакта.
3. Имеется также обширный класс собраний, когда люди физически сходятся вместе в маленький кружок как
полноправные сознательно ответственные участники некоего явно взаимозависимого предприятия, где сам
период участия обставлен известного рода ритуалами, или легко допускает их появление. В некоторых случа-ях действует лишь горстка участников, на минимальном уровне поддерживается разговор того рода,
который можно рассматривать как имеющий какую -то самоограничивающую цель, и поддерживается
видимость, будто каждый, в принципе, имеет одинаковое право на свое участие в разговоре. Такие разговорные
схватки можно отличать от собраний, где председательствующий управляет очередностью выступлений и
решает вопрос об их уместности: таковы всевозможные «слушания», «суды» и прочие юридические процедуры.
Всем этим основанным на разговорах видам деятельности следует противопоставить многие взаимодействия,
где вплетенные в них действия не требуют озвучивания и где разговор, если он вообще возникает, проходит
как обрывочное, приглушенное постороннее включение или как нерегулярное вспомогательное средство для
координации осуществляемых в данный момент действий. Примерами таких взаимодействий являются
карточные игры, процессы обслуживания, занятия любовью и «комменсалистские» отношения между людьми.
4. Следующей будет универсальная сценическая форма, при которой деятельность протекает перед
аудиторией. Представленное таким образом может быть разговором, состязанием, формальным заседанием,
спектаклем, киносеансом, музыкальным исполнением, демонстрацией ловкости или трюкачеством, образцом
красноречия, церемонией, комбинацией всего этого. Представляющие будут находиться либо на каком-то
возвышении, либо в кольце зрителей. Размер аудитории мало связан с тем, что представляется (хотя он должен
соответствовать условиям размещения, которые позволяют видеть сцену), и главная обязанность зрителей —
оценивать, а не действовать самим. Конечно, современные технологии взорвали этот институт
взаимодействия, включив в него громадные отдаленные аудитории и расширенную массу материалов,
которые могут быть вытащены на всеобщее обозрение. Но эта сценическая форма сама по себе очень хорошо
отвечает требованиям сосредоточения потенциально большого числа индивидов на единственном фокусе
созерцательного и познавательного внимания, что возможно только если зрители согласны чисто заместительно
вникать в чужой опыт, представляемый на сцене.
5. Наконец, можно упомянуть праздничные общественные события. Я имею в виду собрания индивидов,
допускаемых на эти мероприятия на каком-то контролируемом основании под знаком и в честь некоторых совместно
признаваемых обстоятельств. Вероятно, там сложится некое общее настроение или тон, определяющий круг
вовлеченности участников. Они организованно прибывают на место действия и так же отбывают. Обстановкой
единственного события может служить больше чем одна ограниченная зона, эти зоны связаны так, чтобы сделать
удобным движение, смешение и циркуляцию взаимных реакций. В круге своего действия любое
общественное событие, по всей вероятности, создает обстановку для множества разных маленьких
концентрированных эпизодов, разговорных и иного рода, и очень часто оно будет выдвигать на первый план (и фикси-ровать) сценически заметную деятельность. При этом часто будет возникать ощущение некой зоны официальных
действий, время до начала которых характеризуется позволительностью нескоординированных проявлений
общительности, а время после — чувством освобождения от выпавших на чью -то долю обязанностей. Как правило,
там будет наблюдаться какое-то предварительное планирование, иногда даже программа действий, и сложится в
общих чертах специализация функций между обслуживающим персоналом, официальными организаторами и
неофициальными участниками. Вся эта деятельность как целое заранее воспринимается — глядеть ли вперед или
назад — неким единым, сообщаемым другим событием. Праздничные общественные события можно рассматривать
как самую крупную единицу взаимодействия, являющуюся, по -видимому, единственной его разновидностью, которую
возможно растянуть на ряд дней. Но обычно праздничное событие, раз начавшись, будет непрерывно продолжаться до
конца.
Очевидно, что всякий раз, когда случаются какие- то столкновения, выступления на подмостках или праздничные
общественные события, происходят также разные временные передвижения и потому появляются организационные
единицы, в которых эти передвижения регулируются. Должно быть столь же понятно, что краткие, с пятого на
десятое обмены словами в ходе взаимодействия играют служебно -вспомогательную и приспособительную роль,
устраняя заминки в скоординированной деятельности и ненамеренные столкновения из -за смежных независимых действий.
В этом беглом обзоре я затронул несколько основных подразделений взаимодействия: подвижные единицы,
контакты, разговорные схватки, формальные собрания, сценоподобные выступления и общественные праздники.
Подобным же образом можно бы потолковать о процессах или механизмах взаимодействия. Но хотя довольно легко
обнаружить периодически повторяющиеся достаточно общие процессы взаимодействия (особенно микроскопические), трудно
определить основные из них, за возможным исключением процессов, связанных с поворотами в разговоре. Нечто
подобное можно сказать и о ролях во взаимодействии.
V
Дальше я уже не буду говорить о формах и процессах общественной жизни, специфичных именно для порядка
взаимодействия. Такой разговор мог бы иметь смысл только для интересующихся человеческой этологией,
коллективным поведением, общественным порядком и дискурсным анализом. Вместо этого я хочу
сосредоточиться на заключительных замечаниях по одной общей проблеме очень широкого значения: проблеме
точек соприкосновения между порядком взаимодействия и более традиционно рассматриваемыми элементами
социальной организации. Цель в том, чтобы описать некоторые черты порядка взаимодействия, но только те, которые
прямо влияют на макроскопические миры вне сферы взаимодействия, где эти черты обнаружены.
С самого начала здесь присутствует нечто столь очевидное, что кажется само собой разумеющимся и не стоящим
внимания: определенное прямое воздействие ситуационных эффектов на социальные структуры. Можно сослаться на
три примера из таких явлений.
1. Поскольку сложная организация становится зависимой от конкретного персонала (обычно персонала,
сумевшего занять правящие роли), постольку ежедневная череда социальных ситуаций на работе и после
нее, т. е. ежедневная жизненная круговерть, в которой эти персонажи могут потерпеть ущерб или быть
похищенными, оказывается также множеством ситуаций, в которых могут пострадать и их организации. В
этом отношении уязвимы спекулятивные предприятия, семьи, связи, особенно те, которые состоялись на
территориях в высокими показателями преступности. Хотя в разных местах и временах эта тема способна
привлекать большое общественное внимание, мне она кажется теоретически малоинтересной: рассуждая
аналитически, неожиданные смерти от естественных причин вносят в организации почти такие же
возмущения. В обоих случаях мы имеем дело просто -напросто с риском.
2. Как уже понятно без слов, очень большая доля работы организаций: принятие решений, передача
информации, тесная координация физических действий — делается лицом -к-лицу, требует именно таких личных
контактов и уязвима для свойственных им последствий. Иначе говоря, поскольку агентов социальных
организаций любого масштаба можно убеждать, обманывать, льстиво превозносить, запугивать, или влиять на
них другими способами, доступными только в контактах лицом - к- лицу, постольку и здесь тоже наш
порядок взаимодействия прямо затрагивает макроскопические образования.
3. Существуют рабочие контакты, в которых «впечатление», производимое субъектами в течение
взаимодействия, влияет на их жизненные шансы. Институционально признанный пример этого — обязательное
собеседование, проводимое школьными советниками, психологами отдела кадров, психиатрами-диагностами и су -дебными чиновниками. В менее откровенной форме такая работа с людьми вездесуща: каждый человек стоит на
страже чего -то. Даже дружеские отношения и брачные узы (по крайней мере, в нашем обществе) можно проследить
вспять к некоему событию, когда из случайного контакта вышло нечто большее, чем было нужно.
Происходило ли все в институционально признанной обстановке или нет, только ситуационный момент в таких
рабочих контактах очевиден: каждая культура, и наша определенно, располагает, по -видимому, огромным запасом
фактов и фантазий о материализованных показателях статуса и характера, тем самым делая общественное лицо человека
удобочитаемым. Следовательно, если только живо представить себе, что мы уже знаем, то благодаря своего рода
предварительной договоренности социальные ситуации, по-видимому, определенно строятся так, чтобы снабжать нас
сведениями о разнообразных качествах какого -то участника. Далее, в социальных ситуациях, как и в других
обстоятельствах, принимающие решения могут использовать (будучи под давлением) открытый для дополнений набор
рационализации, чтобы скрыть от подчиненных (и даже от самих себя) смесь соображений, присутствующих в их
решениях, и особенно относительный вес, придаваемый этим немногим детерминантам.
В таком случае именно в этих рабочих контактах может происходить та тихая сортировка детерминантов действия,
которая (как, возможно, имел в виду Бурдо) воспроизводит определенную социальную структуру. Но этот
консервативный эффект, аналитически говоря, не ситуационный. Субъективное взвешивание большого числа
социальных атрибутов, будь то атрибуты официальные или нет, реальные или фантазийные, всегда порождает маленькие
мистификации: скрытое значение, придаваемое, скажем, расе, может быть смягчено скрытым значением, придаваемым
другим структурным переменным — классу, социальному полу (гендеру), возрасту, сочленству, сети взаимоподдержек —
структурам, которые в самом лучшем случае не вполне согласуются друг с другом. Вдобавок
ст
руктурные
атрибуты, задействованные открыто или скрыто, не совпадают полностью с личными качествами, такими, как
здоровье или энергия, или с экзистенциальными качествами, которые проявляют все люди в социальных ситуациях:
наружность, личность и т. п. Тогда ситуационное в рабочих контактах составляют предъявляемые свидетельства, что эти
контакты полностью обеспечиваются из резерва реальных или кажущихся качеств участников при одновременном
сохранении детерминации жизненных шансов путем недоступного для других взвешивания этого комплекса
свидетельств. Хотя такой порядок обычно способствует скрытому закреплению структурных очертаний, он же может
послужить и ослаблению их.
Отсюда можно указать очевидные пункты, в которых социальные структуры зависимы (и уязвимы) от событий,
происходящих в контактах лицом -к-лицу. Это привело некоторых к попыткам доказать, что все
макросоциологические черты общества и само общество сводятся к периодически возникающей композиции
явлений, могущих быть прослеженными в реальности личных контактов, — вся проблема лишь в соединении и
экстраполяции результатов взаимодействия. (Такую позицию иногда подкрепляют аргументом, будто все
известное нам о социальных структурах можно проследить назад к хорошо переработанным выжимкам из того,
что первоначально было потоком опыта в социальных ситуациях.)
Я нахожу эти притязания чуждыми духу моих рассуждений. На первый случай, они смешивают формат
взаимодействия, в котором слова и жестовые знаки проявляются, со вносимым значением этих слов и жестов, —
короче, они смешивают причинно-ситуационное с субъективно вложенным в ситуацию. Когда брокер
информирует вас, что он вынужден продать ваш контракт на сторону, или когда ваш работодатель или партнер
уведомляет, что ваши услуги больше не требуются, то эти плохие новости могут быть сообщены в Уединенной
беседе, которая осторожно и деликатно очеловечивает ситуацию. Такая тактичность входит в состав ресурсов
нашего порядка взаимодействия. В момент их использования вы можете быть очень благодарны за это. Но завтра
какое это имеет значение, если вы получили телеграфное уведомление об увольнении, информацию на
компьютере, условную голубую полоску на табельных часах или короткую записку, оставленную на вашем
рабочем столе? Степень деликатности или бесцеремонности обращения с вами в момент передачи плохих новостей ничего
не говорит о структурной значимости этих новостей самих по себе.
Далее, я не верю, что кто- то может узнать о состоянии товарного рынка, или порядке этнической преемственности
в муниципальных администрациях, или структуре систем родства, или систематических фонологических сдвигах в диалектах
некоего речевого сообщества путем экстраполяции или соединения данных из конкретных социальных контактов между
лицами, вовлеченными в любой из названных образцов взаимодействия. (Высказывания о макроскопических структурах
и процессах вполне осмысленно могут быть подвергнуты микроанализу, но того рода, что за обобщениями ищет
критические различия между, допустим, разными отраслями промышленности, регионами, краткосрочными
периодами и т. п. в меру разумной достаточности, позволяющей поправить слишком общий взгляд, а не просто из -за
пристрастия к личным взаимодействиям.)
Не поддерживаю я и идею, будто поведение лицом-к-лицу более реально и менее зависимо от произвольной
абстракции чем то, что, по нашему мнению, происходит при сделках между двумя корпорациями, или при распределении
уголовных преступлений в еженедельном цикле и по районам в каком-то административном округе Нью -Йорка. Во всех
этих случаях мы получаем чьи- то грубо отредактированные поспешные обобщения. Я просто хочу сказать, что
формы жизни лицом-к-лицу воспроизводятся достаточно гладко благодаря постоянному повторению со стороны участников, во
многих отношениях разнородных и все же вынужденных быстро достигать рабочего взаимопонимания. Поэтому такие
формы кажутся более открытыми для систематического анализа, чем внутренние или внешние проявления многих
макроскопических сущностей. Формы как таковые погружены в мир субъективных чувств и потому при своем освоении
допускают заметную роль эмпатии. Очень короткая протяженность в пространстве и времени феноменального выражения
многих из этих событий облегчает их регистрацию (и повторение), так что человек определенно способен
собственными глазами следить за конкретными обстоятельствами их протекания от начала до конца. И все-таки мы
должны помнить, что даже эту область взаимодействия лицом - к- лицу, которую одни ученые считают мельчайшей (и в
этом смысле, предельной) единицей личного опыта, другие находят безнадежно сложным предметом исследования,
требующим гораздо более тонкого микроанализа.
В общем, говорить об относительно автономных формах жизни в составе порядка взаимодействия (как это удачно
сделал Чарльз Тилли по отношению к особой категории этих форм) — не значит выдвигать эти формы как так или иначе
первичные, фундаментальные или формулирующие облик макроскопических явлений. Поступать так пристало
эгоцентрическим играм драматургов, клинических психологов и хороших осведомителей — всем, кто изготовляет свои
истории с уверенностью, что внутренние силы индивидуальных характеров формируют и направляют действие, позволяя
индивидуальностям слушателей и читателей приятно отличаться друг от друга результатами. Говорить об упомянутых
формах не значит также говорить о чем-то неизменном. Все элементы общественной жизни имеют историю и подвержены
критическим изменениям во времени, и ни один из них нельзя полностью понять отдельно от конкретной культуры,
в которой он встречается. (Это не отрицает того, что историки и антропологи часто снабжают нас данными, которые
могли бы понадобиться для реалистичного анализа практик взаимодействия в сообществах, нам больше не доступных.)
VI
Я коснулся прямых связей между социальными структурами и порядком взаимодействия не потому, что имею
сказать о них нечто новое или принципиальное, но всего лишь с намерением создать нужный контраст для тех
пограничных явлений, которые рассматриваются чаще всего, а именно, для дюркгеймовских эффектов. Вы все знаете, что такое
церковная литания. Определяющая черта собраний лицом-к-лицу в том, что в них и только в них одних мы можем подгонять
образ действий и драматическую форму к содержаниям, которые иначе не воспринимаются чувствами. Через
костюм, жест и постановку тела мы способны изобразить и представить разнообразный список нематериальных вещей, у
которых общего только факт, что они имеют какое-то значение в нашей жизни и все-таки не дают о себе знать. Это могут
быть: заметные события в прошлом, мировоззренческие представления о космосе и нашем месте в нем, наши
идеалы относительно лиц разных категорий, общественных отношений и больших социальных структур. Такие
воплощения незримого сосредоточены в церемониях (в свою очередь вплетенных в праздничные общественные
события) и предположительно позволяют участникам подтвердить привязанность к своим коллективам и обязательства перед
ними, а также оживить свои основные убеждения. Здесь торжественное прославление какого -то коллектива оказывается
сознательным поводом для определенного социального события, заключающего в себе такое прославление, и оно
естественным образом входит в организацию этого события. Колебания масштабов таких праздничных событий велики: на
одном конце — коронации, на другом — торжественный обед двух пар вне дома (этот все более общепринятый
ритуал принадлежности к среднему классу — ритуал, которому мы все придаем и от которого получаем заметный
общественный вес).
Социальная антропология провозглашает эти разнообразные церемонии своей епархией, и поистине лучшая их
трактовка в современных сообществах имеется в книге Ллойда Уорнера «Живые и мертвые». Оказалось, что
секулярные массовые общества не стали враждебными к таким праздничным церемониям, например, как до -кументально показал недавно Кристал Лейн, советское общество в действительности изобилует ими. Ритуальные
благословения могут убывать в числе и значимости, но по -прежнему не испытывать недостатка в поводах, по которым в
один прекрасный момент они могли бы быть предложены.
И похоже, эти случайные поводы имеют макроструктурные последствия. Например, Абнер Коэн сообщает нам, что
карнавал ка - рибских ударных оркестров, начинавшийся в лондонском районе Ноттинг Хилл как многонациональное
гуляние одного жилого квартала, закончилось основанием политической организации выходцев из Вест -Индии; что начатое
как ежегодный публичный Праздник банка (в сущности, эфемерное событие, жизнь которого совпадала со сроком
жизни непосредственного взаимодействия) закончилось как некое самовыражение политически сознательной группы
— самовыражение, в этом качестве существенно помогающее создавать такой структурный контекст, в каком оно
стало бы заметным. Так что упомянутый карнавал можно в большей мере считать причиной социального
движения и его последствий для формирования группы, чем ее самовыражением. Подобно этому Саймон Тейлор
убеждает нас, что календарь политических празднеств, принятый национал- социалистическим движением в
Германии, — календарь, бывший гитлероцентричной версией основных христианских церемоний, — играл важную роль в
упрочении власти нацистской партии над нацией. Ключевым событием в этом ежегодном цикле был, по- видимому,
имперский День партии, проводимый на Цеппелиновом поле в Нюрнберге. На этом месте можно было собрать почти
четверть миллиона человек, одновременно предоставив им всем возможность видеть сцену действа. Само это число
людей, в унисон откликавшихся на одни и те же сценические события, явно имело продолжительное влияние на
некоторых участников. Несомненно, перед нами здесь формирующий случай ситуационного события, и несомненно, что
самая интересная проблема не в том, как ритуал отражал нацистские доктрины относительно мира, а в том, как
этот ритуал сам по себе вносил очевидный вклад в политическую гегемонию его устроителей.
В этих двух примерах (допускаю, отчасти крайних) мы имеем прямой скачок от эффекта рожденного во
взаимодействии к политической организации. Несомненно, любые массовые сборища (особенно такие, где происходит
коллективная встреча с авторитетной властью) могут иметь долговременное влияние на политическую ориентацию
участников подобного обряда.
Далее, хотя, по- видимому, достаточно легко определить коллективные сборища, проецируемые церемонией на
поведенческом экране, и привести, как я только что сделал, свидетельства решающего вклада, какой эта проекция
может внести в само содержание происходящего, — совсем другое дело уметь показать, что из церемонии в общем
выходит нечто макроскопически значимое, по крайней мере, в современном обществе. Люди, которые
занимают положение, позволяющее санкционировать и организовывать такие события, часто оказываются лицами,
играющими в них главную роль, и эти Функционеры всегда, по -видимому, оптимисты в отношении результатов. Но
фактически связи и взаимоотношения, которые мы церемонизируем, могут быть так ослаблены, что периодически
повторяющийся праздничный обряд в их честь — это все, что мы готовы для них сделать, и потому они выражают не
столько нашу социальную реальность, сколько нашу ностальгию, нашу больную совесть и наше запоздалое почитание
того, что более никого не обязывает. (Когда друзья переезжают в другой город, празднование случайных встреч
может стать основным содержанием, а не просто выражением отношений дружбы.) Более того, как предположили
Мур и Майерхофф, категории лиц, соединившихся в церемонии (и, следовательно, вовлеченные в нее структуры),
возможно, никогда уже не сойдутся вместе снова ни церемониально, ни как-нибудь иначе. Может быть единожды
представлен одномоментный срез разнообразно сталкивающихся интересов — и ничего больше. Определенно,
такие торжественные обряды, как президентское послание, необязательно имеют результатом новый возврат членов
аудитории к дисциплине и исповеданию веры, под знаменем которого они собираются. В действительности всякий
человек может надеяться, что воспоминания о том, как было потрачено время, скоро изгладятся, позволив каждому на
следующий год присутствовать на мероприятии снова, снова зарекаясь приходить сюда. В итоге, сентименты насчет
укрепления структурных связей больше способствуют проведению какого - то торжественного мероприятия, больше
служат дополнительным источником вовлечения людей, чем все такие события служат усилению того, что питает эти
чувства.
VII
Если мы мыслим церемониалы как некие постановки сюжетно -повествовательного характера, более или менее
обширные и более или менее изолированные от обыденной рутины, тогда мы в праве противопоставлять эти сложные
театрализованные представления «контактным ритуалам», а именно тем небрежным, кратким самовыражениям,
сопутствующим каждодневным действиям — так сказать, самовыражениям на ходу — наиболее частый случай которых
включает всего лишь двух индивидов. Эти контактные представления не очень хорошо изучены социальной антропологией,
хотя они, по -видимому, гораздо лучше поддаются исследованию, чем более сложные цепи событий. Фактически этология и
этологическая концепция ритуала (по меньшей мере в смысле демонстрации намерений) кажется такой же
уместной, как и антропологическая трактовка. Тогда возникает вопрос: какие источники свидетельствуют о связи
социальных структур с контактными ритуалами? Это вопрос, который я хочу рассмотреть в заключение.
События, происходящие по случайным поводам, когда индивиды находятся в непосредственном присутствии друг
друга, обречены служить микроэкологическими метафорами, сводками и выразительными символами структурных
порядков — хотим мы того или нет. И если такие выражения не должны происходить как бы между прочим, то
локальной окружающей средой, несомненно, можно манипулировать так, чтобы их производить. При наличии
избирательно чувствительных точек в какой-то конкретной культуре (например, особая озабоченность по поводу
относительного социального возвышения, предпочтение правосторонности перед левосторонностью, ориентация в
главных направлениях) — при таких культурных пристрастиях некоторые изобразительные, присутствующие в
ситуации средства будут, конечно, использоваться больше других. Вопрос тогда в том, каким образом эти черты нашего
локального порядка взаимодействия будут сцеплены, встроены или увязаны в социальные структуры, включая
общественные отношения? В этом пункте социальные науки были весьма легкомысленными, по случаю довольствуясь
фразой о неопределенном «выражении каких-то объективных условий». Ни в каком простом смысле маленький
социальный ритуал не является выражением структурной расстановки сил: в лучшем случае он есть выражение,
развивающееся в некотором отношении к этой расстановке. Социальные структуры не «детерминируют» культурно
нормальные самопроявления, а просто помог
