Большевистская национал-романтика по Скрыпнику

В КОНЦЕ 1920-Х ГГ. УКРАИНИЗАЦИЯ В УССР вступила в новую фазу своего развития. О необходимости ее проведения по-прежнему говорилось на всех партийных форумах. Особенно активно политику украинизации проводил Н.А. Скрыпник, возглавлявший с 1927 г. Наркомпрос Украины. Позиция Скрыпника во многом определила успехи украинизации в этот период. Нарком просвещения считал развитие украинской культуры важным элементом построения социалистического общества. Скрыпник связывал культурно-просветительную работу с работой по строительству социалистической экономики и социализма в целом. С неграмотным рабочим реконструировать промышленность невозможно, так же как с неграмотным крестьянином невозможно поднять сельское хозяйство на более высокий технический уровень, утверждал Николай Алексеевич{489}.

При этом Скрыпник не сомневался в том, что противопоставлять Украину остальному Советскому Союзу опасно. Критикуя позиции Хвылевого, Шумского и Волобуева, он указывал, что коммунист не должен противопоставлять интересы СССР и интересы УССР. «Кто стоит на позиции противоположных интересов Украины и СССР, тот сторонник или русского, или украинского национализма», – утверждал глава украинского Наркомпроса{490}. Точно так же следовало, по его мнению, рассматривать и вопросы взаимодействия национальных культур: достижения русской культуры и достижения украинской культуры, полученные на основе сотрудничества, послужат созданию международной пролетарской культуры на территории всего СССР. Однако никто не должен претендовать на гегемонию или фактическое (хотя бы и формальное) руководство или опекунство в этой сфере{491}.

Этой мысли Скрыпника полностью соответствует его территориальная концепция развития литературы, впервые выдвинутая в речи на открытии Института Шевченко в Харькове 15 апреля 1929 г. В соответствии с этой концепцией те или иные литературные произведения следовало относить к памятникам русской или украинской литературы в зависимости «от территории, на которой памятник складывался». Например, «Слово о полку Игореве» Скрыпник считал достоянием украинской литературы, а «Моление Даниила Заточника» – русской{492}. В целом не отрицая влияния русской культуры на развитие украинского литературного процесса, Скрыпник считал, что новую украинскую литературу необходимо выводить из ее собственного литературного корня, из собственной истории: путь развития украинской литературы, украинской культуры – это путь самостоятельного развития украинской нации{493}. В то же время Скрыпник отстаивал необходимость сотрудничества украинской литературы с русской, белорусской и др., однако -без претензий на руководство с чьей-либо стороны{494}.

Скрыпник был убежденным сторонником единства украинского народа. Последнее обстоятельство оказало немалое влияние на его деятельность на посту наркома просвещения УССР. Как известно, в функции Наркомпроса в то время входило руководство не только системой образования, но и наукой, литературой, театром, кино, музыкой, изобразительным искусством. При Скрыпнике продолжилось поступление украинских кадров – в основном преподавательских и научных – в УССР из-за рубежа, в том числе из Чехословакии (из Украинского свободного университета в Праге), с Западной Украины.

В целом связи между УССР и Западной Украиной были весьма разносторонними. Тут стоит особо отметить деятельность Всеукраинской академии наук (ВУАН) и ее исторической секции. В рамках последней действовала Комиссия истории Западной Украины, приглашавшая западноукраинских ученых на торжественные мероприятия в Киев. К примеру, весной 1927 г. состоялись публичные доклады в УССР К. Студийского о научной жизни в Галиции, И. Свенцицкого о старом галицийском искусстве, В. Симовича – о жизни Буковины. В октябре 1927 г. на заседании Комиссии истории Западной Украины выступали западноукраинские ученые Студийский, Ф. Колесса, М. Кордуба, О. Макарушка. В марте 1928 г. Кордуба принимал участие в торжественном заседании исторической секции ВУАН, посвященной 20-летию со дня смерти В.Б. Антоновича. В апреле 1929 г. в Киев приезжали Студийский и И. Крипьякевич для обсуждения дальнейшего сотрудничества галицийских ученых с исторической секцией ВУАН{495}.

Контакты с Западной Украиной не ограничивались только научной сферой. В конце 1920-х гг. на Советскую Украину приезжали западноукраинские культурные деятели. В 1928 г. состоялись гастроли композитора и пианиста В. Барвинского вместе с виолончелистом Б. Бережницким. На гастролях в Харьковской опере в 1928 г. побывал известный тенор О. Руснака. Штатным солистом в Одесском и Харьковском оперных театрах в 1927-1930 гг. работал М. Голинский. В 1927-1932 гг. дирижером в оперных театрах Харькова и Киева был композитор и пианист А. Рудницкий. В 1929 г. в УССР состоялись гастроли пианистки из Львова Л. Колесси{496}. Осуществлялся и книгообмен между УССР и Западной Украиной, который принял более стабильный характер с 1927 г., после подписания договора между книжным магазином Научного общества им. Шевченко (НТШ) во Львове и Государственным издательством Украины в Харькове{497}. Об интенсивности такого обмена позволяют судить следующие цифры: за первое полугодие 1928 г. на адрес НТШ во Львове было отправлено 12 079 экземпляров и ожидалось выполнение добавочного заказа еще на 29 000 экземпляров{498}. В свою очередь, произведения западноукраинских авторов печатались в УССР (О.Ю. Кобылянской, И.Я. Франко, О.С. Маковея, А.В. Крушельницкого и др.). Правда, гонорары при этом выплачивались нерегулярно{499}. Научные и культурные контакты между УССР и Западной Украиной в конце 1920-х гг. были еще достаточно активными: они пошли на спад в начале 1930-х гг. и были сведены к минимуму только после 1933 г., когда Скрыпник покончил с собой, а репутация Советской Украины на западноукраинских землях была существенно подорвана после известий о массовом голоде{500}.

Примечательно, что советская власть выделяла определенные суммы на деятельность западноукраинских научных и культурных организаций. Например, решение о субсидировании НТШ во Львове было принято еще в 1921 г. В украинской исторической литературе указываются размеры такой помощи: на 1927 г. было запланировано выдать НТШ дотацию в размере 24 000 руб. (примерно 12 000 долларов). Такой же размер субсидий сохранялся и в следующие годы, уменьшился он только в начале 1930-х гг.: на 1933 г. планировалось выделить 9000 долларов{501}.

Оказывалась материальная помощь и отдельным представителям творческой интеллигенции на Западной Украине. В 1928 г. было принято решение о назначении пенсии украинским писателям О.Ю. Кобылянской, которая жила в Черновцах на Буковине, и B.C. Стефанику из Галиции{502}. Правда, дело о выделении вспомоществования этим писателям продвигалось с большим трудом, особенно относительно Кобылянской. А.С. Рублев и Ю.А. Черченко пишут даже о «пенсионном скандале» в связи с задержкой выплаты денег{503}. Однако в данном случае следует учитывать и внутренние обстоятельства СССР: именно в этот период центральное руководство было озабочено поиском средств для индустриального развития и выдача валюты была сокращена по стране в целом. Впрочем, в этом же году была назначена пенсионная помощь вдове еще одного западноукраинского деятеля – ученого В. Гнатюка{504}. Вообще же в начале 1930-х гг. правительство УССР перечисляло за границу деньги семи персональным пенсионерам республики на общую сумму 7920 руб. золотом. На Западной Украине, помимо вышеперечисленных деятелей, пенсию получала также вдова И. Франко – О. Франко{505}. Республиканские пенсии зарубежным гражданам были отменены только в мае 1934 г. (за исключением пенсии семье И. Франко){506}.

Примером достаточно тесного сотрудничества интеллигенции УССР и Западной Украины служит Украинская правописная конференция, прошедшая в Харькове с 25 мая по 6 июня 1927 г. Состав участников конференции был достаточно широк. Помимо четырех представителей Наркомпроса, в ней принимали участие пять академиков, 28 профессоров лингвистики и филологов, 8 писателей, 7 журналистов и 8 учителей. С Западной Украины приехали известные украинские ученые К. Студийский, И. Свенцицкий и В. Симович. По решению конференции для продолжения работы над украинским правописанием была создана специальная государственная правописная комиссия во главе со Скрыпником. В сентябре 1928 г. правила украинского правописания были официально утверждены постановлением СНК УССР.

Разработанные комиссией нормы украинского правописания были результатом компромисса между центрально-украинской и западноукраинской лингвистическими школами{507}. Наиболее острые споры вызвал вопрос об употреблении некоторых букв (л или ль, г или г) в словах иностранного происхождения. В конце концов было решено слова греческого происхождения передавать в украинском письме при помощи л и г, а слова из латыни и других европейских языков – ль и г{508}. В то же время западная диалектная база была признана равноправной составляющей при создании языкового стандарта{509}, что подтверждается трудами лексикографов того времени. Много галицийских слов и выражений было включено и в Академический словарь -некоторые с пояснением их регионального употребления, некоторые – без такового. Галицийские слова и выражения были признаны нормальной составляющей литературного языка{510}.

Таким образом, процесс украинификации в УССР шел на рубеже 1920-1930-х гг. еще достаточно интенсивно -в отличие от БССР, где уже с 1928 г. начался масштабный разгром национальной интеллигенции. Именно в этот период статистические данные об украинизации школ, печати и т. п. достигли своих вершин. Например, динамика украинизации начальной (трудовой, или школы социального воспитания) школы была следующей: в 1922 г. было 6105 украинских школ, в 1925 г. – 10 774, в 1930 г. – 14 430{511}. Украинизация прессы достигла в 1930 г. 68,8%, а в 1932 г. эта цифра поднялась до 87,5%. К 1930 г. осталось только три крупные газеты на русском языке (в Одессе, Донецке и Мариуполе){512}. Что касается журналов, то в 1928 г. 71,2% из них издавались на украинском, а в следующем году эта цифра достигла 84%89. Украинские книги в общей массе книжной продукции составляли: в 1925-1926 гг. – 45,8%, в 1927-1928 гг. – 53,9%, в 1931 г. – 76,9%{513}.

В конце 1920-х гг. продолжал активно развиваться и украинский кинематограф. В 1927-1929 гг. в Киеве была построена новая киностудия, самая большая в Европе. В киноискусстве продолжала доминировать украинская проблематика{514}. Продолжалась и украинизация театрального искусства. Первоначально в этой сфере (особенно в оперных театрах) украинизация продвигалась с большим трудом. На конец ноября 1927 г. вся театральная сфера была украинизована только на 26%. Однако в начале 1930-х гг. русскоязычные театры были фактически вытеснены с Украины, а центральные театральные помещения перешли к украинским труппам. В 1931 г. в УССР было 66 украинских, 12 еврейских и 9 русских стационарных театров{515}.

«Правый уклон» и «польская угроза» как повод для сворачивания украинизации

ИТАК, НА РУБЕЖЕ 1920-1930-х гг. на Украине продолжал осуществляться курс коренизации. Однако общий фон, на котором проходили украинизационные мероприятия, значительно изменился. В конце 1920-х гг. внимание всей страны было приковано к экономическим проблемам. Зимой 1927-1928 гг. разразился очередной кризис нэпа, продемонстрировавший необходимость принять активные меры для дальнейшего развития промышленности СССР. Как известно, трудности с хлебозаготовками, периодически возникавшие на всем протяжении 1920-х гг., с развертыванием индустриализации стали для центрального партийного руководства камнем преткновения. Хлеб был крайне нужен и растущему городскому населению, и как одна из главных статей экспорта для получения валютных средств для индустриализации.

В 1927 г. план хлебозаготовок провалился: государству удалось закупить хлеба почти в два раза меньше по сравнению с прошлым годом. Закупать оборудование было не на что, и намеченные высокие темпы индустриализации оказались под угрозой. Разница цен между сельскохозяйственной и промышленной продукцией оставалась высокой. Промышленность, ориентировавшаяся на выполнение индустриальных планов, не обеспечивала необходимого наличия промышленных товаров, а крестьяне задерживали продажу излишков государственным органам. В результате магазины оставались пустыми, продовольствия в городах не хватало, что приводило к общему недовольству и социальной напряженности.

В этих условиях сталинское руководство решило прибегнуть к чрезвычайным мерам при выполнении плана хлебозаготовок. В начале января 1928 г. секретариат ЦК ВКП(б) выпустил директивы местным парторганизациям о создании специальных заградительных отрядов, которые должны были блокировать хлебопроизводящие районы и отбирать хлеб у крестьян. 14 января Политбюро утвердило это решение, а руководящие партийные работники лично возглавили кампанию в регионах{516}. Одним из таких работников был В.М. Молотов, инспектировавший Украину несколько раз: в конце 1927 – начале 1928 г., в 1931 и 1932 гг. Крайне любопытен отчет о первой поездке. Кстати, она состоялась еще до принятия вышеупомянутого решения Политбюро, с 28 декабря 1927 г. по 6 января 1928 г.

Возможно, наблюдения Молотова оказали какое-то влияние на решение Сталина по ужесточению мер в отношении крестьян. В отчете о командировке Молотов писал: «Имевшаяся у меня возможность ознакомиться с многими фактами местной работы дает основание остановиться не только на ряде важнейших вопросов для хлебозаготовительной кампании, но и на отдельных существенных вопросах из области практической работы партийных, советских и кооперативных органов в целом»{517}. Отдавая должное важности выполнения хлебозаготовок на Украине, высокопоставленный наблюдатель отмечал: «Начиная с октября, хлебозаготовки из месяца в месяц падали»{518}.

Причину такого положения дел Молотов усмотрел в отношении к хлебозаготовкам большинства руководящих работников Украины. Последних успокаивал тот факт, что абсолютный размер хлебозаготовок пока превышал соответствующие цифры прошлого года. Но, что особенно важно, украинские руководители «исходили из своего [подчеркнуто в оригинале. – Е. Б.] ноябрьского постановления об уменьшении плана хлебозаготовок»{519}. Последнее замечание Молотова не могло не обеспокоить сталинское руководство, делавшее ставку на беспрекословное подчинение нижестоящих организаций. А в данном случае налицо было самоуправство.

Молотов отметил отсутствие «элементарной четкости и дисциплины» в деле хлебозаготовок: не было поставлено четкое задание со стороны Наркомторга СССР, на Украине существовали «свои» планы не только в республиканском руководстве, но и на уровне окружных центров{520}. Такую ситуацию Молотов объяснил тем, что «в связи с предсъездовской обстановкой внимание партийных организаций было отвлечено в сторону оппозиции. Вопросу о хлебозаготовках не уделялось серьезного внимания»{521}. Насколько внимательно отнесся Сталин к такой позиции украинского руководства в отношении хлебозаготовок, покажет 1932 г.

Поездка Молотова на Украину в конце 1927 – начале 1928 г. выявила широко распространенные так называемые хвостистские настроения в сельских и городских партийных организациях. Это явление было характерно не только для УССР, но и для всей страны в целом: партийцы ориентировались преимущественно не на директивы высшего руководства, а на настроения «отсталых» масс, то есть, на языке того времени, «плелись у них в хвосте». По данным ОГПУ, многие сельские ячейки выступали против мероприятий, проводимых на селе, и проваливали работу самообложения. В городских заводских парторганизациях были зафиксированы многочисленные случаи, когда коммунисты и комсомольцы возглавляли «волынщиков», от имени рабочих подавали коллективные заявления о пересмотре норм и расценок, призывали рабочих к бойкоту заводских собраний. Впрочем, бывали случаи и прямо противоположные: в период хлебозаготовительного кризиса 1928-1929 гг. по инициативе некоторых деревенских партячеек проводились облавы и обыски в поисках спрятанного хлеба, бывали случаи и прямых угроз в адрес крестьян со стороны деревенских активистов и т. п.

Жесткая политика Сталина послужила основанием для новых дискуссий внутри правящей партии. Постепенно сформировалась «правая» оппозиция, призывавшая прибегнуть к более гибким методам выхода из экономического кризиса. Во главе противников сталинских методов стояли главный редактор «Правды» Н.И. Бухарин, председатель СНК СССР А.И. Рыков и руководитель профсоюзов М.П. Томский. «Правые» скептически относились к идее массовой коллективизации и грандиозным индустриальным планам: индустриализацию, по их мнению, нельзя было проводить на разорении страны и развале сельского хозяйства.

Борьба сталинского руководства с «правыми» продолжалась весь 1928 г. Решающая дискуссия между Бухариным и Сталиным произошла в апреле 1929 г. на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). Пленум 300 голосами против 13 осудил «правый уклон». Проведенная вслед за пленумом XVI партийная конференция отклонила призывы снизить темпы индустриализации и наметила план подъема сельского хозяйства за счет организации «крупного социалистического земледелия» – колхозов и совхозов.

Таким образом, дальнейший путь развития страны был предопределен. Это было директивное централизованное планирование и перестройка всей системы управления народным хозяйством, введение единоначалия, личная ответственность руководства за выполнение плана, интенсификация трудового процесса. Естественным следствием нового курса партийного руководства стала политическая напряженность в массах – и на селе, и в городе. Деревня была недовольна политикой коллективизации. Крестьяне сопротивлялись как могли: в массовом порядке забивали скот, писали письма в Москву и, наконец, оказывали вооруженное сопротивление. Особенно тяжелая ситуация складывалась в 1930 г.: за январь – март состоялось не менее 2200 массовых крестьянских выступлений (почти 800 тыс. человек){522}. Зимой 1930 г. подразделения стрелковой дивизии ОГПУ им. Дзержинского вели бои с «кулацкими бандами» в Центрально-Черноземной области, Северном и Нижневолжском краях, на Урале, в Башкирии и Дагестане{523}. Неспокойно было на Украине и Северном Кавказе. При этом на Украине половина общего числа массовых выступлений весной 1930 г. (с 20 февраля по 2 апреля) произошла в пограничных округах{524}.

Ситуация в городе была не лучше. К началу 1929 г. во всех городах СССР была введена карточная система. Однако и она не всегда помогала, поскольку в условиях продовольственного кризиса нормы снабжения не выполнялись. Органы ГПУ фиксировали распространение «нездоровых настроений» в рабочей среде. Всюду слышался вопрос: «Почему нет хлеба?» «Как не стыдно врать о наших достижениях?» -возмущались рабочие{525}.

Сталинское руководство опасалось, что внутренний кризис используют иностранные интервенты, а Западная Украина и Западная Белоруссия станут плацдармами для борьбы против УССР и БССР. В связи с развернувшейся коллективизацией начались, как уже было сказано, крестьянские волнения и в западных пограничных округах СССР. Политбюро ЦК ВКП(б) 5 марта 1930 г. вынесло решение о выселении кулацкого элемента, при этом двенадцать западных пограничных округов приравнивались к районам сплошной коллективизации по программе проводимых репрессий{526}. В связи с этим советское руководство всерьез опасалось польского вмешательства в социально-политический кризис в западных округах УССР и БССР.

В решении Политбюро от 11 марта 1930 г. говорилось: «По имеющимся данным, есть основание предположить, что в случае серьезных кулацко-крестьянских выступлений в Правобережной Украине и Белоруссии, особенно в связи с предстоящим выселением из приграничных районов польско-кулацких и контрреволюционных элементов, – польское правительство может пойти на вмешательство».

Действительно, отношения между СССР и Польшей в 1929 г. опять обострились. В апреле 1929 г. разгорелся скандал по делу Апанасевича, сотрудника торгпредства СССР в Польше: 4 апреля, находясь проездом в Барановичах, он открыл огонь из личного оружия по польским полицейским. После этого он попытался покончить жизнь самоубийством, но неудачно, был арестован и двумя днями позже, находясь в заключении, скончался. Этот инцидент использовался для развертывания антипольской кампании в советской печати, что, в свою очередь, вызвало ужесточение тона польской прессы.

Антипольские настроения были характерны не только для печати. В июне 1929 г. в Грузии и других закавказских республиках была проведена серия акций протеста против поддержки Польшей грузинской политической эмиграции, причем две десятитысячные «стихийные демонстрации протеста» в качестве главного лозунга выдвинули требование «удаления польского консульства из Тифлиса». Напряженность польско-советских отношений сохранялась и дальше. В декабре 1929 – январе 1930 г. разгорелся скандал, когда двух сотрудников польского консульства в Киеве обвинили в военном шпионаже. Советская сторона выдвинула официальное требование об их высылке из СССР. Польша, в свою очередь, потребовала выезда четырех сотрудников советских полпредства и торгпредства.

Особенно острой ситуация стала весной 1930 г. ОГПУ отмечало, что на территории УССР поляки усилили шпионаж и «контрреволюционную агитацию» и даже использовали в этих целях радио. К тому же с конца февраля 1930 г. в официальной польской печати все чаще стали встречаться антисоветские лозунги, и полпред в Варшаве просил разъяснений относительно «травли СССР» и «прямых призывов к интервенции» в польской печати. Реакции польских правительственных и военных кругов на события в СССР оставались в центре внимания Москвы на протяжении всей первой половины марта 1930 г. Опасаясь военных действий со стороны Польши, сталинское руководство с напряженным вниманием относилось к любым известиям с западной границы. Например, военные сообщали о полете над Правобережьем трех польских аэропланов в ночь с 16 на 17 марта, о чем был даже сделан соответствующий запрос в МИД Польши. Отнюдь не добавила оптимизма и найденная 26 апреля 1930 г. в здании полпредства СССР в Варшаве бомба с часовым механизмом.

Опасаясь вмешательства извне во внутренние дела страны, сталинское руководство использовало все средства для поддержания жесткого контроля над настроениями в обществе – и пропагандистские, и репрессивные. В начале 1931 г. советская пропаганда широко использовала факты жестокого подавления («пацификации») антиправительственных выступлений украинского населения в Польше. Например, в кулуарах XII Всеукраинского Съезда Советов в марте 1931 г. была развернута выставка, посвященная «пацификации», выступления многих ораторов также носили антипольский характер, в связи с чем миссия Польши в Москве вручила НКИД ноту протеста{527}.

Опасаясь появления внутри страны «пятой колонны», сталинское руководство стремилось сделать из партийных и общественных организаций послушных исполнителей принятых «наверху» решений. Устранить потенциальную внутреннюю опасность со стороны инакомыслящих и одновременно направить массовое недовольство экономическими неурядицами на потенциальных противников режима -руководство попыталось добиться всего этого с помощью репрессивных мер. По справедливому выводу российских исследователей, «ставка на революционную чрезвычайщину требовала организации кампаний на борьбу с не только явной оппозицией внутри партии, но и с потенциальной в беспартийной среде»{528}. В стране был «раскрыт» ряд дел о вредительстве «спецов» и антисоветских буржуазных партий, направленных против остатков дореволюционной интеллигенции – особенно технической и научной.

Печально знаменитое «Шахтинское дело» в Донбассе (1928) стало шагом в этом направлении. В том же году начались аресты по делу о «контрреволюционной организации на железнодорожном транспорте и золотоплатиновой промышленности Союза». Были казнены три крупнейших специалиста этих отраслей экономики: начальник экономической секции центрально-планового управления НКПС Н.К. фон Мекк, член Президиума Всесоюзной ассоциации инженеров А.Ф. Величко и профессор Ленинградского горного института П.А. Пальчинский. В 1929 г. прошли еще два процесса технических специалистов-вредителей в Брянске (на заводе «Красный Профинтерн») и Ленинграде (дело «Судотреста»), а в следующем году была «раскрыта» «контрреволюционная организация вредителей рабочего снабжения», охватившая все организации производства и поставок продовольствия (Союзрыба, Союзмясо, Союзконсерв, Союзплодовощ и др.).

Начались репрессии и против научной интеллигенции, а также остатков небольшевистских партий. Осенью 1930 г. было объявлено о раскрытии контрреволюционной организации – Трудовой крестьянской партии, которую якобы возглавляли экономисты Н.Д. Кондратьев, А.В. Чаянов, Л.Н. Юровский, ученый-агроном А.Г. Дояренко и другие. В конце 1930 г. в Москве состоялся процесс Промпартии. К суду были привлечены авторитетные технические специалисты, обвиненные во вредительстве и контрреволюционной деятельности (Л.К. Рамзин, В.А. Ларичев, И.А. Калинников, Н.Ф. Чарновский, А.А. Федотов, СВ. Куприянов и другие). Буквально через несколько месяцев в Москве прошел другой политический процесс, на этот раз – по делу так называемого Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков). К суду были привлечены 14 человек, среди них член президиума Госплана СССР В.Г. Громан, член правления Госбанка В.В. Шер, экономист A.M. Гинзбург, ответственный работник Наркомторга СССР М.П. Якубович, профессор политэкономии И.И. Рубин и другие. И это лишь самые крупные «дела», помимо них существовало еще и несколько «заговоров» в сфере промышленности, торговли и на транспорте. В народе тюрьмы стали даже называть «домами отдыха инженеров и техников».

Превентивные меры были предприняты повсеместно, однако Украине уделялось повышенное внимание из-за особого отношения к ней со стороны Польши. Сепаратистские настроения в этой республике, проявившиеся еще в период образования СССР, не утихали, тем более что политика коренизации создала для этого питательную среду. Сталинское руководство учитывало, что в УССР украинизация не только способствовала росту национального самосознания среди украинского населения, но и существенно обновила лицо партийной массы за счет представителей «коренной национальности». Увеличение численности украинцев в КП(б)У при Кагановиче на фоне хозяйственных трудностей требовало от руководства республики постоянного контроля за настроением среди партийцев, чтобы не допустить появления новых «уклонов» от «генеральной линии ВКП(б)» и одновременно не дать низовым партийным организациям скатиться к «хвостизму».

На Украине новая установка сверху на борьбу с «правой» опасностью, «правым уклоном» в партии влекла за собой организацию сменявших друг друга кампаний по борьбе с проявлением инакомыслия. С одной стороны, на республиканских партийных форумах продолжали поносить троцкистов. Приведем характерный пример. На конференции КП(б)У в апреле 1929 г. глава украинского ГПУ В.А. Балицкий заявил, что на Украине троцкисты «проявляли неоднократные активные выступления в целом ряде… городов, в крупных центрах – в Киеве, Одессе, Харькове»{529}. Это якобы выражалось в появлении пропагандистской подпольной печати, отдельных выступлениях, а также в «форме террора»: Балицкий торжественно объявил, что были раскрыты две «террористические группы троцкистской молодежи», одна из которых даже «готовила покушение на жизнь тов. Сталина»{530}. Однако, согласно Балицкому, на тот момент перед партией стояла уже другая задача: «избавиться от скрытых одиночек» – сторонников Троцкого{531}. Отмечая особенность текущего момента, глава ГПУ признавал, что «сейчас на антисоветские настроения в стране в значительной мере влияет правый уклон»{532}. Это подтвердил в своей речи и С.В. Косиор. «Надо твердо усвоить, – заявил лидер украинских коммунистов, – что главными дезорганизаторами нашей работы, всего революционного движения являются правые элементы и примиренцы как в ВКП, так и во всем Коминтерне»{533}.

Однако, в отличие от Троцкого и Зиновьева с Каменевым, «правые» закрепиться сколько-нибудь прочно на Украине так и не сумели. Об этом говорится, например, в материалах к отчету ЦК КП(б)У на XI съезде КП(б)У в мае 1930 г.: «За исключением некоторых отдельных выступлений на партийных собраниях и конференциях о согласии со взглядами правых на индустриализацию и с их взглядом на политику партии на селе, сколько-нибудь организованных, оформленных, открытых выступлений правой оппозиции на Украине мы не имели»{534}.