Последний из могикан

Платон Худяков (1903-1978 гг.).

Керга, 2013 год.

Лето 1921 года. В Керге престольный праздник Иванов день. К этому знаменательному дню все жители деревни, кто как мог, готовились – пекли рыбные пироги, варили на правах складчины в больших медных котлах домашнее пиво. На праздник собрались люди со всех деревень волости. И сегодня все улицы запружены народом.

Девушки-невесты – сарчеменки, керашанки, боровлянки, согрянки и так далее – от каждой деревни наособицу, в ярких, отливающих всеми цветами радуги шелковых сарафанах и шалюшках, приносивших в свое время радость и красоту не одному поколению бабушек, схватившись за руки, стройными колоннами прогуливаются взад и вперед по улице, как на смотринах. За ними – беспорядочные толпы парней с гармонями, песнями... По обеим сторонам улицы стоят пожилые бабы, мужики. Они уже плотно поели, попили у своих родственников и теперь пребываю в самом благодушном, праздничном настроении, вспоминая свою молодость, рассматривая невест, женихов. Судят, рядят, прикидывают...

С восходом солнышка все живое – молодые, старые – по сложившейся исстари традиции устремляются в лес. На облюбованной поляне, сухой боровине, а то и просто на обочине дороги девушки, как тетерки на току рассаживаются. Подходят парни, родственники женихов и невест, и начинается торг – сватовство. Перед страдой много парней, иногда едва достигнув совершеннолетия, женится: в хозяйстве нужна работница.

Вот и сегодня в Керге свадьба. Жених пригласил на свадьбу своих друзей и собрал поезд около десятка лошадей. На верховых лошадях седла домашнего изготовления, к уздечкам подвешены яркие ленты и звонкие колокольцы. Жених с невестой тоже верхом, он в седле, а она за его спиной уселась на круп лодшади, на одну сторонку, обхватив левой рукой своего суженого. Кругом толпа празднично настроенных любопытных зевак.

Но что это? Поезд не может тронуться с места. Лошади, несмотря на отчаянные усилия всадников, артачатся, дыбят и вперед ни шагу.

— Закрыли! Дорогу закрыли! – несется со всех сторон.

— Это Шур, Шурик закрыл! Это он, окаянный сделал! Вон он у огорода стоит! – Шумит, волнуется толпа.

Широкой популярностью среди местного селения пользовался отживающий свой век колдун Васька Шур. Шур – местное название земляного червя – прозвище колдуна. Своей худобой, манерами, всей своей длинной нескладной фигурой он напоминал это противное извивающееся беспозвоночное. Васька Шур был вольная птица – ни кола двора, ни роду, ни племени. Тяжелый физический труд презирал. Ни разу в жизни ни топора, ни серпа в руки не брал, за сохой не хаживал. Не хотел да и не умел. В прежнее время в селениях пастушил. Жители поочередно его кормили. С наступлением холодов уходил на Двину, где хлеба побольше и мужички побогаче. Колдовство и знахарство было основным занятием Шурика. Оно его кормило и одевало.

Вышел из избы отец жениха. Кланяется подобострастно и низко:

— Любезный Василий Михайлович! Не откажись, зайди в избу хлеба-соли откушать. Да помоги, Христа ради, нам свадьбу по-людски справить, к венцу съездить. Отпусти ты поезд поскорее!

Засияла на лице Васьки вражья ухмылка, толстые губы брезгливо искривил, бесцветные глаза от петушиной спеси в землю опустил и веками, как ставнями, прикрыл.

— Ладно уж! Так и быть!

Васька угощался, а поезд стоял и ждал милости колдуна. Лошади, отбиваясь от оводов, били копытами землю, беспрестанно махали хвостами, мотали из стороны в сторону головами, звенели на всю улицу колокольцы. Вот он вышел из избы, ровно крадучись, босой, в длинной, заношенной домотканой рубахе, опустив очи долу. Подошел к голове поезда, зашептал, закружился, дунул, плюнул – и поезд внезапно сорвался с места, оставив за собой столб пыли.

Прошло немного времени, толпа, окружив изгородь, за которой было несколько грядок зеленого лука, зашумела, загоготала. Шур, не замечая окружающих, задрав кверху голову и высоко, как журавль по болоту, поднимая ноги, с опаской бродил по огороду. Иногда он, споткнувшись, падал, вставал на четвереньки и полз. А потом на глазах у людей, стоящих почти рядом, с отчаянием вопил:

— А-у-у-у! Люди добрые! Спасите! Выведите Христа ради!

Толпа глумилась и радостно кричала.

Тут же в толпе стоял местный колдун старик Кошелев. По обычаям того времени он был приглашен родителями молодоженов сторожем на свадьбу, чтобы оберегать молодую чету от порчи дурного глаза, но оказался не на высоте положения – не смог открыть дорогу поезду. После такого конфуза он из мести засадил Ваську в огород, сделав посмешищем народа. И только вдоволь натешившись поражением своего противника, снял наваждение.

Месяца через два, как произошли эти события, мне пришлось допоздна задержаться на работе. Рядом в потертом кресле дремал недавно принятый сторожем волисполкома мой старый знакомый Васька Шур. Когда я закончил дело, разговорились.

— Расскажи, Вася, что с тобой приключилось недавно в Керге?

Польщенный вниманием к его профессии «черного мага», он с большой охотой начал рассказывать:

— Видишь ли, зашел я спервоначалу к Гавре, у него была свадьба. Принес он пивца в братыне немножко и пирожок с ельцами. Рыбешка проквашена – костье одно. Попробовал из братыни – третьяк (худший сорт домашнего пива), хуже квасу, хлебным и не припахнет. «Что это за угощение! – вскипел я. – Нищих лучше кормят!» Взял да и закрыл дорогу. Знай, брат, наших!

Самодовольно разглаживая жиденькую бороденку, Шур продолжал:

— Когда Гавря снова пригласил, тут и хлеб на столе, и пирог с сигами, и пиво хорошее нашлось. Ешь – не хочу! Поел, да кабыть маловато. Сам знаешь: живешь теперь неуедно. Дорвешься до еды – ешь, ешь, а сытости нет. Отпустил поезд и решил еще луковой травкой полакомиться. Зашел в огород, сорвал несколько перышек и поднял голову. Батюшки мои! Матка милая! Где я?! Кругом ельник в небо ввился. Сумрачно, не видать красного солнышка! Клочье, травы выше пояса, валеж да колодник... До того добродил да допадал – сил не стало. Ну, думаю, здесь моя погибель. Когда маненько поостепенился, давай молить добрых людей, чтоб вывели из леса. Да помог-то все-таки Кошелев. Он засадил да он же и вывел... Погоди! Подиканился, понасмехался! Вспомнишь меня, глухая тетеря, когда помирать будешь! – грозился тощий, как живые мощи, старый колдун.

Что поделаешь, отощал старик. Времена для Шура изменились. Хорошо, что в это трудное, голодное время добрые люди сжалились и в волисполком на работу сторожем пристроили. Все средства к существованию этого сельского пролетария – тридцать фунтов овса в месяц.

— Што я, лошадь, што ли, чтобы немолотый овес ись?! Погоди, председатель! – подскочив к столу председателя исполкома, жестикулируя и грозясь, кричал старый, наивный Шур. – Я могу и такое сделать, что век меня помнить будешь!..

— Так как же все-таки ты, Вася, закрыл дорогу лошадям? – не унимался я.

— А вот так и закрыл! Ежели на улице выше головы забор поставить – может лошадь на стенку пойти?!

— Да уж куда там! Нет, конечно.

— То-то и есть!

— Но ведь потом открыл дорогу, выходит, не стало забора? Как ты убрал его, что сделал?

— Известно, отпуск прочитал. А то как без отпуска?

Прослушав из уст колдуна отпуск, носивший характер не то молитвы, не то заклинания, дословно не запомнил его. В памяти остались лишь обрывки отдельных фраз: «встану помолясь, пойду перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота... Летите, конички, через леса и болота, высокие горы, синее море...»

— Чепуха! Простой набор слов, — разочарованно заметил я.

— Чудак! Так я ж не один. У меня двенадцать помощников в услужении, куда захочу – туда и ворочу. Хочешь, покажу их сейчас?

Не успел я и глазом моргнуть, как он сбросил поясок и, поддерживая одной рукой слабо сидевшие и изрядно потемневшие синие подштаники, другой на ходу взъерошивая, как петух перед боем, реденькие волосики, забегал с прискоком по кругу.

— Гей, вы-ы-ы! Гришка, Тришка, Микишка! – блуждая по сторонам дикими глазами в исступлении закричал Шур, перечисляя всех своих помощников.

Меня охватил ужас. Он стал похож на буйнопомешанного. В старом здании волисполкома мрачно, пустынно. Лишь в большие угрюмые окна пробивался прощальный луч осеннего заката. Я читал о гипнозе, понимал, что значит сила внушения, и не сомневался, что в этой сумрачной обстановке такой страшный, экзальтированный Шур выполнит свое обещание.

Я бросился к нему, схватил за руку и стал упрашивать, чтобы он прекратил бегать и звать своих помощников, что я не хочу их видеть. Щур с трудом, успокоился.

— Дай ты мне хоть бы немудрые штаны и рубаху, видишь, как я обносился, и я научу тебя всему, что знаю. Богат и счастлив будешь! Пойдешь на охоту в лес или на озера – вся живность, птица, зверь не от тебя, а на тебя побегут. Стреляй только!

Тут мне вспомнилось народное поверье, что каждый колдун, доживя до старости, должен обязательно передать кому-либо из молодых свою колдовскую силу. Если этого не сделает – в тяжких муках смерть принимать будет, замучают его «помощники».

«Хитер червивец! – подумал я. – Ты не раз встречал меня с ружьем, знаешь о моем увлечении охотой. Купить хочешь! Ишь ты, как подъехал!»

И как ни заманчива перспектива стать хорошим, добычливым охотником, памятуя наказ матери «не связываться с колдунами», пришлось вежливо, хотя и не без труда, отказаться.

На этом моя дружба с колдуном не кончилась. Однажды я возвращался с охоты и, переехав реку, повстречал на берегу Ваську Шура. По обыкновению я возвращался без дичи. Стоял мертвый сезон, когда ходовая утка еще не появилась, а местная, взматерев, улетела в отъемные угодья и лишь в глухую, темную ночь появлялась на здешних кормных озерах. Несмотря на неудачу, я все свободное время бродяжил по окрестным лесным озерам и болотам в надежде найти тот заветный глухой уголок, где днем сосредотачивалась утка.

— Ну что? Опять порожнем?

— Как видишь, Вася, порожнем.

— Стрелял?

— Нашел в Шаповском чирка, стрелил, да мимо. Не знаю, что случилось с ружьем.

Раньше после выстрела утка сразу кверху брюшком, а теперь без конца мажу. Ума не приложу. Как подменили ружье.

— Дай наставлю! Дай! – и он бросился ко мне.

Мне не хотелось вновь иметь дело с колдуном, и я как мог защищался: то уклонялся в сторону, то подпрыгивал вверх, крепко зажав в руках свою одностволочку.

— Ну, чего ты боишься? Чего? Чудак, право! Я к нему с добром, а он... – Выцветшие глаза колдуна смотрели доброжелательно, с тоскливым ожиданием.

Мне стало как-то неловко, стыдно за свое поведение. «Зачем обижать старика, пусть потешится».

Он взял ружье, сделал резкий не по годам выпад в сторону и, метнув диким, озорным взглядом, выстрелил. Громкое эхо разнеслось по окрестности. Шлепая по песку босыми ногами, забрел по колено в воду. Чистые, прозрачные воды Пинеги струились и искрились на перекате. На дне веселым разноцветьем поблескивали яркие камушки.

— Во имя отца, сына и святого духа! – торжественно прогнусавил колдун и, продувая отнятый от ложи ствол, трижды погрузил его в воду.

С Шуром расстались дружелюбно. На лице его блуждала скрытая в бороде ухмылка. Он был явно доволен, что удалось сделать для меня услугу.

Чуда не получилось. Когда у меня не стало бездымного винтовочного пороха, который приходилось из экономии подмешивать к черному, старенькая «ивер-джонсон» вновь стала бить хорошо.

Вскоре умер Васька Шур, последний колдун Мало-Пинежья, и навсегда унес в могилу старый быт северной русской деревни и темную колдовскую власть над людьми.

В Керге церкви не было, была часовня. Часовня сохранилась, но в деревне уже давно никто не живет.