Антропологический

В рамках антропологического подхода преступность определяется как болезнь, но не общества, а отдельных людей. Преступность, по мнению сторонников этого подхода, — результат вырождения, дегенерации, следствие тех или иных психофизиологических аномалий, влекущих «нравственное помешательство». При этом понятие вменяемость и общая превенция уголовного наказания по существу утрачивают смысл. Основной метод воздействия на преступность, вырабатываемый данным направлением, — отделение здоровых от больных (изоляция и лечение либо уничтожение последних).

Антропологический подход в криминологии нередко называют ломброзианством (неоломброзианством), а само это научное направление прочно ассоциируется с именем итальянского ученого Чезаре Ломброзо. Справедливости ради следует отметить, что идеи о связи тела и души высказывались задолго до Ломброзо. Пожалуй, наиболее древней областью познания в этом отношении была хиромантия, которая претендовала на то, что, изучая руку человека, можно определить его характер и предсказать будущие поступки. Отдельные высказывания на эту тему мы находим у Гиппократа, Платона, Аристотеля, Фомы Аквинского. В начале XIX века проблемы личности преступника затрагивали исследователи в области физиогномики и френологии.

Физиогномика (наука о распознавании природных задатков по физическим свойствам человека) имеет достаточно древнюю традицию. Гиппократ изучал ее по источникам, дошедшим из стран Древнего Востока. В 1586 году на эту тему опубликовал исследование Дж. де Ла Порт. В XVIII веке мощный импульс ее развитию дали исследования пастора Лафатера (1741—1801), который в 1775—1778 годах опубликовал фундаментальный труд «Физиогномические фрагменты для поощрения человеческих знаний и любви».

Френология — учение о локализации в различных участках мозга отдельных психических способностей, диагностируемых путем ощупывания внешнего рельефа черепа. Основатель френологии австрийский врач и анатом Франц Йозеф Галль (1758— 1828) утверждал, что в мозгу человека локализуются 27 основных человеческих способностей. По мнению Галля, можно определить в мозгу места, откуда исходят побуждения к убийству, кражам.

Различия в мозговых извилинах поддаются определению по форме черепа, по наличию определенных шишек и т. п. Последователи Галля — ученые Вуазен, Клеф, Клерк, Каспер, Брока, Ловерн — провели интересные исследования физиономий преступников, их черепов. Мэйю и Деспин, например, сравнивали преступников с дикарями. Особым объектом их исследований была связь между преступностью и различными аномалиями психики, эпилепсией и вырождением.

Все эти идеи удалось синтезировать и развить туринскому профессору Ч. Ломброзо, пытавшемуся основать новую науку — уголовную антропологию. Основная мысль Ломброзо заключается в том, что преступник есть особый природный тип, скорее больной, чем виновный. Преступником не становятся, а рождаются. Это своеобразный двуногий хищник, которого, подобно тигру, не имеет смысла упрекать в кровожадности. Преступного человека необходимо выявить по ряду признаков и изолировать (либо уничтожить).

Антропологический подход традиционно оценивается весьма критически абсолютным большинством представителей мирового научного сообщества. В то же время и в рамках этого подхода вырабатываются идеи, заслуживающие внимания:

— все, что представляет опасность, должно быть в сфере научного интереса исследователей;

— дифференциация бытия различных типов людей (опасных и неопасных) — эффективный метод социальной защиты;

— в целях профилактики преступности необходимо проявлять заботу о психическом и физическом здоровье нации (увеличение числа психофизиологических аномалий в обществе — основание для прогноза роста преступности);

— во главу угла практики социальной защиты ставится безопасность потенциального потерпевшего;

— изоляция преступников не должна быть сопряжена с причинением страданий человеку.

Конвенциональный = подход Гилинского Я.

С моей точки зрения, вообще не существует единой (пусть «интегративной») и специфической только для нее «причины» преступности как социального феномена в силу следующих обстоятельств.

• Причинно-следственная связь – лишь одна из форм взаимосвязей между элементами системы или между системами, причем связь достаточно жесткая и более или менее отчетливо выделяемая лишь на уровне относительно простых, механических систем. Уже биологические, а тем более социальные системы и протекающие в них процессы столь сложны, вероятностны, нелинейны, стохастичны, что выделить «причину – следствие» оказывается принципиально невозможно…

• Преступность — искусственный социальный конструкт, не имеющий качественной определенности (per se, sui generis) в реальной действительности. Нельзя найти специфическую причину конструкта, причудливо меняющегося во времени и пространстве по воле законодателя, власти.

• Преступность проявляется в деяниях, признаваемых законодателем преступными «здесь и сейчас». Содержательный диапазон таких деяний огромен – от убийства до надругательства над государственным гербом или флагом, от изнасилования до незаконной порубки деревьев и кустарников, от геноцида до обмана потребителей. Трудно себе представить, что еще может объединять все эти столь разнородные деяния кроме формального признака – нарушение уголовного запрета. Признак «общественной опасности» столь неопределенен, что не может сам по себе служить критерием «преступности» без ссылки на указание в уголовном законе (ст.14 УК РФ). Очевидно, не может быть общей причины столь разнородных и качественно не определенных, не имеющих естественных границ явлений.

• Преступность – лишь один из видов девиантности. Анализ всех криминологических теорий приводит к выводу: какие бы «причины» преступности ни выдвигались, они всегда являются одновременно и «причинами» пьянства и наркотизма, самоубийств и проституции, административных проступков и гражданско-правовых деликтов, а то и просто аморального поведения. Иначе говоря, имеются обстоятельства (факторы), наличие которых делает более или менее вероятным девиантное поведение, а уж какую оно примет форму – чаще всего зависит от случайности или индивидуальных особенностей субъекта. Вообще случайность в современной науке играет неизмеримо большую объяснительную роль, нежели причинность, жесткая детерминированность.

Вместе с тем, оставить преступность без каких бы то ни было объяснений – значит отказаться от криминологии как науки. Разрешение кризисной ситуации – за новой, «сумасшедшей» теорией, которая вышла бы за пределы существующих парадигм криминологии как «нормальной науки» (и потому первоначально была бы категорически отвергнута…). Пока же таковая не появилась.

Наиболее глубоким мне представляется отыскание «ведущего звена» в «девиантогенном комплексе», объясняющем преступность наряду с другими проявлениями девиантности. Другая задача – попытаться выяснить, какие факторы при наличии этого «ведущего звена», «разводят» различные формы девиантности (почему при наличии одних и тех же социальных условий одни совершают преступления, другие спиваются, третьи кончают жизнь самоубийством, а некоторые «уходят» в научное, техническое, художественное творчество).

Преступность проявляется через определенные уголовным законом действия, поступки людей. Между тем, все свои действия человек совершает, в конечном счете, ради удовлетворения тех или иных потребностей. Потребности людей распределены относительно равномерно и имеют тенденцию к возрастанию (возвышению и расширению). А возможности удовлетворения потребностей – различны, неравны. Именно от социального статуса и тесно связанного с ним экономического положения (можно говорить о едином социально-экономическом статусе) индивида в решающей степени зависят возможности удовлетворять (более или менее полно) те или иные потребности.

Социальную структуру общества изображают обычно в виде пирамиды, верхнюю, меньшую часть которой составляет «элита» общества. Средняя – самая значительная по объему часть – «средний класс». В основании пирамиды, в ее нижней части располагаются низшие слои. За пределами официальной социальной структуры (а иногда в самом ее низу – все зависит от точки зрения исследователя) находятся аутсайдеры, изгои (бездомные, лица, страдающие алкоголизмом, наркоманией, опустившиеся проститутки и т.п.).

Со временем кастовая или средневековая жесткость социальной структуры ослабевает, социальная мобильность растет («каждый простой американец может стать президентом»), однако статистически зависимость от социальной принадлежности остается. В современном обществе одним из важнейших дифференцирующих признаков является наличие высшего образования.

Главным в генезисе девиантности, включая преступность, является не сам по себе уровень удовлетворения витальных, социальных и идеальных потребностей, а степень различий, «разрыва» в возможностях их удовлетворения для различных социальных групп. Зависть, неудовлетворенность, понимание самой возможности жить лучше приходят лишь в сравнении. На это в свое время обратил внимание еще К. Маркс. Социальная неудовлетворенность, а, следовательно, и попытки ее преодолеть, в том числе – незаконным путем, порождается не столько абсолютными возможностями удовлетворить потребности, сколько относительными – по сравнению с другими социальными слоями, группами, классами. Вот почему в периоды общенациональных потрясений (экономические кризисы, войны), когда большинство населения «уравнивалось» перед лицом общей опасности (когда происходила ломка «перед лицом смерти всех иерархических перегородок»), наблюдалось снижение уровня преступности и самоубийств.

На роль социально-экономического неравенства в генезисе девиантности, включая преступность, обращали внимание еще в XIX в. (Турати, Принс, Кетле и др.)

Одним из системообразующих факторов современного общества является его структуризация по критерию «включенность/исключенность» (inclusive/exclusive). Понятие «исключение» (exclusion) появилось во французской социологии в середине 60-х гг. как характеристика лиц, оказавшихся на обочине экономического прогресса. Отмечался нарастающий разрыв между растущим благосостоянием одних и «никому не нужными» другими. Работа Рене Ленуара (1974) показала, что феномен «исключения» приобретает характер не индивидуальной неудачи, неприспособленности некоторых индивидов («исключенных»), а социального феномена, истоки которого лежат в принципах функционирования современного общества, затрагивая все большее количество людей. Исключение происходит постепенно, путем накопления трудностей, разрыва социальных связей, дисквалификации, кризиса идентичности…

Процесс «inclusion/exclusion» приобретает глобальный характер. Крупнейший социолог современности Никлас Луман пишет в конце минувшего ХХ в.: «Наихудший из возможных сценариев в том, что общество следующего (нынешнего — Я.Г.) столетия примет метакод включения/ исключения. А это значило бы, что некоторые люди будут личностями, а другие – только индивидами, что некоторые будут включены в функциональные системы, а другие исключены из них, оставаясь существами, которые пытаются дожить до завтра. Самое страшное – фактическая невозможность «исключенных» «включиться» в экономическую, политическую, социальную, культурную жизнь… По мнению профессора Ф. Бородкина, «свыше 50% населения России – «исключенные»», т.е. люди вынужденные существовать на обочине жизни, не будучи включены в активные трудовые, социальные, политические, культурные процессы.

Аналогичные глобальные процессы применительно к государствам отмечает отечественный автор, академик Н. Моисеев.

Совершенно очевидны социальные следствия процесса «включения/ исключения». Именно «исключенные» составляют социальную базу преступности и иных форм девиантности (алкоголизм, наркотизм, терроризм, проституция и др.). Так, «отчаяние молодых перед будущим, которое им кажется безысходным, лежит в основе делинквентного поведения, нарушений общественного порядка, столкновений с полицией». Неудивительно, что мировая девиантология и криминология активно обсуждают «inclusive/exclusive», как один из источников девиантного поведения (Finer C., Nellis M., Young J.).

Итак, с моей точки зрения, важнейшим криминогенным (вообще девиантогенным) фактором служит противоречие («напряжение», strain) между потребностями людей и реальными возможностями (шансами) их удовлетворения, зависящими, прежде всего, от места индивида или группы в социальной структуре общества, т.е. степень социально-экономической дифференциации и неравенства.

Для полноты картины нельзя не сказать, что социальная дифференциация, социально-экономическое неравенство и наличие аутсайдеров, «исключенных» служат источниками прогресса и двигателями истории. Всеобщее «равенство» приводит к стагнации, прекращению изменений и, в конечном итоге, к гибели общества (всеобщее равенство достижимо лишь на кладбище).

Мы исследовали более или менее вероятные источники («криминогенный комплекс») преступности и криминального поведения. Остается рассмотреть вопрос, почему одни и те же девиантогенные факторы оборачиваются то преступлением, то самоубийством, то уходом в алкоголь или наркотики. И здесь нам придется от социетального уровня спуститься на уровень личностный, индивидуальной психологии (не забывая и о роли Его Величества Случая)…

Итальянский писатель Чезаре Павезе, покончивший жизнь самоубийством, как-то заметил: «Самоубийцы – робкие убийцы». Иначе говоря, при наличии одной и той же конфликтной ситуации «робкий» убьет себя, «храбрый» — другого. Эмпирическим подтверждением этого предположения служат результаты сравнительного психологического обследования лиц, совершивших насильственные преступления, и суицидентов (по 160 человек каждой группы), проведенного в Москве под руководством профессоров А.Г. Амбрумовой и А.Р. Ратинова. Так, было выявлено, что:

• уровень самооценки остался низким и заниженным у суицидентов, высоким и завышенным у насильственных преступников;

• высокая потребность в самореализации у суицидентов, сниженная у преступников;

• искренность взаимоотношений, наличие эмпатии (сопереживание, понимание другого) у суицидентов, равнодушие, холодность, враждебность у преступников;

• легкость и успешность волевых усилий у преступников, трудность волевых усилий у суицидентов;

• повышение уровня оптимизма в стрессовых ситуациях у преступников, снижение уровня оптимизма в тех же ситуациях у суицидентов;

• тенденция к самооправданию у преступников, тенденция к самообвинению у суицидентов;

• гетероактивность как постоянная форма проявления личностных установок у преступников, аутоагрессия у суицидентов;

• преобладание низкого уровня тревожности у преступников, высокого у суицидентов и т.п.

И как общий вывод: «Тип девиации (насильственное или суицидальное поведение) определяется психологическим складом личности, свойственным каждому представителю изученных популяций».

Как поведет себя человек в «отчаянных случаях» (сделает открытие, или сопьется, или пырнет кого-нибудь ножом) — зависит от множества обстоятельств.