Для того, чтобы понять, что такое душа, необходимо ответить на вопрос: что такое сознание?

Вот при такой постановке исходного вопроса обретает смысл все, что написано дальше. За исключением еще одной редакторской правки. Рассказ о Спенсере мог завершать это сочинение только в том случае, если бы вся статья была посвящена Спенсеру. Но она посвящена вопросу о душе, следо­вательно, заключительными главами должны быть те, в которых Ушинский отвечает на этот вопрос. А это значит, что в статье при публикации были перепутаны части, и заключительная была сделана средней. Не уверен, но возможно, это так и было в действительности. Впрочем, нам это не важно. Я рассказываю не о статье, а о развитии самих мыслей Ушинского. А для них естественно завершить статью ответом на исходный вопрос о душе.

Итак, вот вопрос, который ставит для себя Ушинский и из-за которого его подозревали то в естественнонаучном материализме, то в идеализме, а то в дуализме. На мой же взгляд, это вопрос прикладника, которому нуж­но понять, как воспитывать детей, и он просто ищет, на что опереться в своей работе, а значит, исследует ту среду, на которую учитель может оказывать воздействие.

И это невозможная для всей науки — прошлой и современной — поста­новка вопроса, потому что далее Ушинский спокойно и уверенно подводит к тому, что сознание — это тонкоматериальная среда. Все его учение о душе и сознании настолько революционно, что ему до сих пор нет равных. Впро­чем, по порядку.

Глава 2. Вопрос о душе— вопрос о сознании. Ушинский

Сначала идет набор материала и описание явления, поэтому собствен­ное присутствие Ушинского еще не очень явно. Просто он не упускает воз­можности выделить то, что ему поможет высказать собственные мысли.

«Замечательно, что новейшие психологи, как, например, Фихте-младший и Форшлаге, опять пришли к необходимости признания какого-то идеального тела души, фантастического тела, ему служащего звеном между сознанием и телом.

В форме души дух находится еще в форме внешней природы, и человек на этой ступени находится в полном мире с природою. Из этого мира, в силу логи­ческого противоречия, дух отвлекается в форму сознания: он отвергает всякое содержание свое,как нечто ему чуждое и его стесняющее. На этой ступени — сознание есть постоянное отрицание всякого содержания» (Там же).

Уж не знаю, насколько собственные взгляды Ушинского отличались от взглядов немецких идеалистов в целом, но в отношении души и сознания, он, похоже, разделял с ними убеждение, что это в каком-то смысле одно и то же. Впрочем, сам он при этом делает все, чтобы его не заподозрили в симпатиях к немецкому идеализму, и отчетливо заявляет, что ему кажутся верными и мысли английских эмпириков, в частности, Александра Бэна. А заодно и подтверждает, что предмет его исследования — сознание.

Рассказ о материалистических взглядах «на сознание и на душу» он на­чинает с любопытнейшего сопоставления вульгарного материализма с Кни­гой премудростей Соломоновых:

«Может быть, тем из реалистов, которые редко заглядывают в Библию, небезынтересно будет найти в ней выражения, не нуждающиеся в большой переделке, чтобы попасть в книгу Молешота или Бюхнера: "Случайно рождены мы, — говорили библейские реалисты, — и будем потом, как будто бы нас и не было, потому что дым — дыхание в ноздрях наших, и слово — искра в движениях сердца нашего; когда же искра эта угаснет, то в пепел обратится тело наше, а дух наш разольется, как мягкий воздух"» (Там же, с. 93).

А вот последующий рассказ об античной философии стоит привести полностью:

«Все первые философы Греции, до Платона, имели более или менее материа­листическое воззрение на душу.

Почти во всех этих воззрениях душа признавалась за тончайшую материю, какую только знал или мог себе вообразить философ. Замечательно однако, что материя, из которой состоит душа, составляла в то же время и сущность всех явлений мира» (Там же, с. 94).

Рассуждение это любопытно выводом, который делал Ушинский, ссы­лаясь на Вундта и Бэна:

«Анаксимен создавал душу из воздуха, так как воздух, по его мнению, необхо­димый для дыхания, был причиной жизни.

Пифагорейцы видели в душе изолированные частицы эфира, и представле­ния наши, по их мнению, суть не что иное, как движения этого эфира.

Такое воззрение на душу довольно близко подходит к современному воззре­нию естествоиспытателей, открывающих основу всех физических и психичес­ких явлений в движении частиц материи, а причину движения этих частиц

Круг четвертый — Слой первый— Век девятнадцатый

в движениях эфира, получающих свое начало от солнца, которое является, таким образом, источником физической и психической жизни» (Там же).

Безусловно, он имеет в виду самые ранние взгляды Вильгельма Вундта, изложенные им в только что переведенной в России «Душе человека и жи­вотных» (1862). Книге слабой и никак не отражающей действительных взгля­дов великого психолога. Книге, посвященной, скорее, мечте о естественно­научной картине мира, чем душе. Но именно в этой-то поражающей воображение картине Вундт использует Кант-Лапласовскую картину мира, в которой рисует шуршащие об мировой эфир планеты и звезды, медленно остывающие и так движущиеся к всеобщей смерти мирозданья.

От греков Ушинский делает новый переход к немецкому идеализму:

«Эмпедокл, руководимый мыслью, что одинаковое может быть познаваемо только одинаковым, слагал душу из тех четырех элементов, из которых, по мне­нию древних, слагался весь мир, а местом жительства душе назначал кровь.

Хотя это мнение высказано в очень грубой форме и обличает всю ничтож­ность тогдашних сведений о природе, однако основа этого мнения та же, на которой построил Гегель свое воззрение на душу, как средоточие всех мировых влияний.

На этой же основе, или, лучше сказать, на необходимости объяснить себе, каким образом душа может чувствовать и понимать материальный мир, стро­ятся психологические воззрения Лейбница, Гербарта и Лотце, которые видят в душе монаду, подобную тем монадам, из которых состоит мир материальный и, следовательно, родственных друг другу, а потому могущих войти во взаимные отношения.

На этой же потребности связи между душою и материальным миром по­строены и новейшие гипотезы Фихте-младшего и Форшлаге, дающих душе ка­кое-то фантастическое тело, живущее в пространстве и времени» (Ушинский. Вопрос, с. 94-95).

По мере движения по кругам понятия «душа» мне придется опуститься и в ту древность, когда творили древнегреческие мыслители. И все же я не могу удержаться, и приведу краткое перечисление их взглядов, сделанное Ушинским. По крайней мере, оно позволит ощущать себя хотя бы поверхно­стно знакомым с представлениями древних, что очень важно для создания действительного понятия. Тем более, что он постоянно увязывает взгляды древних с современной ему философской психологией.

«Парменид объяснял процесс понимания и памяти постоянной борьбой ог­ненного эфира с противоположным ему холодным принципом. И мы не можем здесь не видеть зародыша дуалистического воззрения, развитого впоследствии картезианцами.

Анаксагор, по свидетельству Аристотеля, называл дух бесчувственным и особенным существом, не имеющим ничего общего с другими. Мысль Анаксагора нашла себе развитие в новейшей философии Фихте-младшего, принимающего дух за особенное, сверхчувственное, реальное существо, для которого сознатель­ность есть только частное явление.

Глава 2. Вопрос о душе — вопрос о сознании. Ушинский

Гераклит, как и Пифагор, видел в душе изолированную часть эфира, движу­щуюся и борющуюся в пределах тела. Чем суше этот эфир, тем ярче он горит и тем ярче душевные явления. Сырость ему противна, и в состоянии опьянения этот эфир готов потухнуть.

Демокрит, замечательнейший из психологов древности, который первый выс­казал мнение, подтверждаемое нынешними физиологами, что все наши внешние чувства суть только видоизменения осязания, признавал тоже в душе огненный эфир в виде шарообразных и чрезвычайно подвижных атомов, которые носятся в воздухе и через посредство дыхания дают нам жизнь. Мыслитель, кажется, ощупью доходил до открытия кислорода.

Платон первый оторвался от материалистического воззрения. По его оп­ределения души все были только противоположностями материи, и душа назы­валась невидимою, в противоположность видимому, властвующею в противопо­ложность подчиненному, неделимою в противоположность делимому и так далее» (Там же, с. 95).

Рассказ о материализме Ушинский завершает вот таким переходом:

«Материалистические воззрения на душу прожили в новой истории еще несколько фазисов, на которых мы не считаем нужным останавливаться, так как все эти воззрения слились теперь в то одно, которое видит душу в нервном организме и которым потому мы займемся исключительно» (Там же, с. 96).

Видимо, вот из этого обещания заняться исключительно нейрологичес-ким представлением о душе, естественники и причисляли Ушинского к сво­ему лагерю. Однако, есть смысл пройти вместе с ним по этой теме подробно.

«Основное воззрение современного материализма на душу состоит в том, что он отождествляет душу и нервный организм. Это воззрение обязано своим появлением тому изучению нервного организма, которым преимущественно за­нялась наука нашего времени. Однако же, далеко ли подвинулось это изучение?» (Там же, с. 212).

Как вы уже догадываетесь, вывод для материализма неутешителен и, кстати, современен:

«Если же мы это наше незнание в отношении основных условий деятельно­сти нервного организма, обличаемое самыми простыми и ежедневно повторяю­щимися фактами, сравним с тою уверенностью, которою проникнуты сочинения материалистов, когда они говорят о душевных отправлениях, как о невидимых движениях мозга, то невольно приходит на мысль глубоко-психологический стих Шиллера: "Удобно уживаются друг с другом мысли, но жестоко в пространстве сталкиваются вещи".

Однако же, как ни воздушны основания, на которых строится тождество души и нервной системы, но у нас для многих оказались они достаточно сильны­ми, чтобы признать это тождество за доказанный факт. Это убеждение не осталось без последствий как в нашей педагогической теории, так и в нашей педагогической практике. Вот почему мы вынуждены разобрать эти основания, доказывающие, что все психические отправления принадлежат нервной систе­ме» (Там же, с. 213).

II Заказ №1228 J61

Круг четвертый — Слой первый — Век девятнадцатый

Вот подлинный Ушинский. И даже если он вполне спокойно принимает естественнонаучные объяснения каких-то проявлений человека, душу он понимает как душу. Даже это заявление дает уже немало для понимания Ушинского. Но чтобы понять его полностью, придется заглянуть в чисто философские основы его рассуждений. В частности, нельзя опустить его рас­суждения о материи.

«Главное логическое основание материализма выходит из той простой мысли, что мы не знаем ничего нематериального, и что определения души и духа, от Платона и до нашего времени, состоят только в одних отрицаниях качеств материи, а следовательно душа и дух, как одни отрицания, в действительности не существуют.

Это замечание совершенно справедливо. Мы точно не имеем ни одного сколь­ко-нибудь полного и удовлетворяющего ответа на вопросы, что такое сознание, душа и дух.

Но не разделяют ли эти вопросы общей участи со всеми вопросами, касаю­щимися сущности всех предметов и, в частности, сущности материи? Если мы не знаем, что такое дух в существе своем, то так же мало знаем мы и о том, что такое материя, и если дух определяется у нас только как отрицание мате­рии, то и материя, в свою очередь, определяется только как отрицание духа. Постараемся доказать это» (Там же, с. 214).

Что дает такой подход? Простейшую вещь: если мы не в состоянии определенно говорить даже о материи, которую естественники, как они нас убеждают, изучили вдоль и поперек, то неспособность наша говорить о духе и душе не означает их отсутствия, а всего лишь свидетельствует, что мы еще не научились познавать действительность. И если для познания материи, а точнее было бы сказать, вещества, у нас есть хоть какие-то приборы, то отсутствие приборов для познания духа свидетельствует не о том, что они невозможны, а о том, что мы до сих пор не имеем даже предположений или гипотез, на основании которых можно было бы приступить к созданию по­добных приборов.

Ушинский показывает дальше, что уверенность естественников в том, что, говоря о материи, они говорят о материи, есть логическая ловушка, потому что при этом они находятся внутри понятий, принадлежащих созна­нию, и никуда за пределы сознания не выходят. Это позволяет ему присту­пить к разговору о природе сознания.

«Материя есть все, что подлежит нашим чувствам, а так как, по воззре­нию материализма, сознание есть только общее имя для всех наших ощущений, то материя есть нечто подлежащее нашему сознанию. Признав же сознание за материю и подставив равное вместо равного, выйдет, что материя есть то, что подлежит материи. Дело не продвинется вперед, если мы признаем созна­ние только свойством материи, и определение материи выйдет еще страннее: материя есть то, что подлежит своим свойствам, то есть выйдет неле­пость.

Но, может быть, мы называем материею то, что подлежит только нашим пяти внешним чувствам, отделив сознание от внешних чувств? Тогда, опреде-

Глава 2. Вопрос о душе — вопрос о сознании. Ушинский

лив сознание, как материю, мы скажем, что сознание подлежит одному из пяти наших чувств. Но так как самые эти чувства суть только двери в сознание, то усиливаться уловить сознание пятью нашими чувствами, все равно что усили­ваться ввести дом в его собственные двери» (Там же, с. 217—218).

Этот разбор логической ловушки завершается простым и естественным наблюдением над наукой.

«Если мы обратимся теперь к тому понятию о материи, которое дается нам естественными науками, и разберем его, то придем тоже к очень странному заключению. Мы увидим, что та оке самая физика, которая определяет мате­рию как нечто подлежащее нашим чувствам, другою своею гипотезою, совер­шенно для нее необходимою, опровергает это определение, доказывая, что чув­ства наши имеют дело не с материей, а с силами, действующими вне материи, и что,таким образом,самый субстрат этих сил — материя — вовсе недоступна нашим чувствам, и что эта материя, сделавшаяся девизом целой философской школы, есть не что иное, как предполагаемая гипотетическая причина совокуп­ности тех или других сил в одном месте, гипотетическая причина локализации сил» (Там же, с. 218).

А далее он показывает те несуразности в поведении естественников, которые ощущают естественным для себя говорить о том, что между телами как в микро, так и в макромирах, действуют некие невидимые силы, но тут же затравливают любого, кто попытается сказать это про людей.

«Если месмерист говорит нам, что один человек может действовать на другого за сотни верст каким-то наитием, без всякого материального прикос­новения, и угадывает желания его без электрической проволоки, то мы совер­шенно справедливо называем месмериста шарлатаном и фантазером. Но если астрономия говорит нам, что бездушные массы небесных тел, отделенные друг от друга громаднейшими пространствами, входят между собою в деятельное и разумное соотношение тоже без всякого материального соприкосновения, то можем ли мы не признать в этом великого, хотя непостижимого факта на­уки?» (Там же).

Я опускаю дальнейший разбор материализма и физики, сделанный Ушинским, и перехожу к его собственным рассуждениям. Начинаются они с вывода из предыдущего разбора.

«Сообразив все сказанное, кажется, можно прийти к заключению, что если мы не знаем, что такое дух и сознание в существе своем, то точно так же мало знаем мы и о том, что такое материя, да еще едва ли и не менее, как это увидим ниже. Определять положительно сознание материей все равно, что определить один икс другим иксом. Все, что мы можем сказать, разобрав психологическое образование этих двух наших представлений, сознание и материя, так это толь­ко то, что они взаимно отрицают, и в то же время взаимно предполагают друг друга, как в алгебре плюс и минус: материя есть то, что останавливает наше сознательное чувство движения, как мы показали это выше, а сознание есть то, что чувствует себя измененным под влиянием материи, или другими словами: материя есть то, что сознается сознанием, а сознание — то, что сознает материю; без материи нечего было бы сознавать, без сознания нечему было бы сознавать материю» (Там же, с. 222—223).

Круг четвертый— Слой первый— Век девятнадцатый

Из этого бесспорного утверждения следует, что сознание не может так уж принципиально отличаться от материи — у него должна быть возмож­ность с ней взаимодействовать, чтобы сознавать ее. Соответственно, и мате­рия должна иметь некие переходные свойства к сознанию. Очень похоже, что Ушинский прав, называя словосочетание материя-сознание всего лишь антитезой, то есть способом говорить об одном и том же.

Если принять эту точку зрения, тогда естественно принимаются и все его последующие рассуждения.

«Не так легко показать отношение между понятиями: сознание, душа и дух.

Сознание относится к душе, как тело к материи. (Это значит, сознание есть вещество души! — АШ).

Но, без сомнения, слово "душа " образовалось раньше слова "сознание ", хотя человек чувствовал свое сознание и употреблял слово я прежде, чем изобрел слово "душа ".

Он приписал чувство сознания гипотетическому существу— душе,точно так же, как свойство сопротивления сознательному движению — приписал телу, а общее свойство тел — материи. Следовательно, слово сознание мы будем при­нимать как противоположность слову материя; слово душа как противопо­ложность слову тело, словом же дух означим собрание тех свойств, которыми душа человеческая отличается от души животных» (Там же, с. 225).

Вот собственная психология Константина Дмитриевича Ушинского. Мар­ксисты вовсе не зря подозревали его в том, что он считает душу некой само­стоятельной сущностью. Но при этом правы и те, кто считал, что он двигал­ся в сторону естественнонаучного понимания души.

То, что вы видели, показывает, что он действительно хотел понять, что такое душа, а не взять на веру утверждения Науки или Религии. Он искал, и он остался ищущим, поэтому он ничего не утверждает. Душа для него остается «гипотетическим существом», что вовсе не значит, что он сомнева­ется в ее существовании. Весь ход предыдущих рассуждений показывает, что это не выражение его убеждения, а стремление говорить лишь о том, что он может доказать.

Поскольку он не может привести бесспорных доказательств существо­вания души или Духа, он соглашается называть их «гипотетическими суще­ствами». Но это лишь затем, чтобы противоположная сторона тоже отброси­ла революционно-террористическую категоричность и перешла к научному способу поиска истины в споре.

Ту же самую осторожность в выражениях сохраняет Ушинский и в глав­ном труде своей жизни — знаменитом трехтомном учебнике педагогики «Человек как предмет воспитания». Первый том он выпустил в 1868 году, а третий так и не успел завершить. Книга эта, по существу, является учебни­ком педагогической психологии и очень много говорит о строении нервной системы. Из этого и делали вывод, что Ушинский был почти человеком естественнонаучного мировоззрения. Нет, он просто давал учителям знания о современном состоянии науки.

Глава 3. Задачи науки о душе. Кавелин

Но когда он говорит о душе, не стоит принимать его осторожность в высказываниях за сомнения в существовании души. Это не высказывания, это рассуждения, которые он здесь не может развернуть и поэтому изрядную часть оставляет за текстом. При этом, если быть внимательным, он не гово­рит здесь ни о душе, ни о ее природе, он говорит лишь о ее взаимодействии с нервной системой.

«Отношение, в которое душа поставлена к нервному организму, составляет одну из величайших тайн творения, которая, возбуждая сильнейшее любопыт­ство в человеке, остается для него непостижимою, хотя человек, так сказать, живет посреди этой тайны и каждым своим действием, каждою своею мыслью решает на практике задачу, неразрешимую для него в теории.

Теперь, по крайней мере, ясно для нас уже одно, что нервный организм стоит неизбежньш звеном и единственным посредником между внешним миром и ду­шою. Душа не ощущает ничего, кроме разнообразных состояний нервного орга­низма и насколько внешний мир своими влияниями отражается в этих состоя­ниях, настолько он и доступен душе» (Ушинский. Человек, с. 187).

Все это простая научная осторожность ради чистоты рассуждения. Если принять, что человек, точнее, душа, действительно не могут получать све­дений о внешнем мире иначе, как посредством нервной системы, то изучать надо именно их взаимодействие. Не требовать же от учителей, которые с середины девятнадцатого века несли в народные массы именно естествен­нонаучный свет, чтобы они говорили о возможности какого-то иного спо­соба постижения действительности?!

Но вот собственное понятие души — как некой тонкой материи, веще­ством которой является сознание, — возможно, было величайшим открыти­ем психологии девятнадцатого века. Конечно, оно не могло быть услышано теми, кто не хотел это слышать. А не хотели ни естественники, которым надо было разрушить религиозные представления о душе, ни богословы, которым надо было отбить нападение материалистов.

Война. Вокруг уже вовсю шла война за естественнонаучный передел мира, и никому не было дела до истины или науки...