Obituary

A. Emanov. In the Memory of Professor Vladimir Danilov (22. 07. 1929, Alexandrov – 11. 01. 2006, Tyumen)………………………..

Европа

СТАТЬИ

Д.Е. Алимов

Санкт-Петербургский государственный университет

“Borna dux Guduscanorum”. К вопросу о характере княжеской власти в далматинской Хорватии в первой четверти IX века

С конца VIII в. населённые предками современных хорватов земли бывшей римской провинции Далмации оказались в непосредственном соседстве с Франкским государством, осуществлявшим активную экспансию на юго-восток и около 788 г. включившим в свой состав Истрию.[1] C распространением на соседние с Истрией земли политического влияния Франкского государства, по-видимому, увенчавшимся признанием вассальной зависимости со стороны местной власти,[2] связано и появление в это время информации об этих землях во франкских источниках. Особое место принадлежит здесь известиям Анналов королевства франков (Annales Regni Francorum). Как памятник, современный многим из описываемых в нём событий, Анналы королевства франков, писавшиеся разными авторами при франкском королевском дворе в период с 788 по 829 год, выгодно отличаются своей относительной точностью от многих других письменных источников.

Большой интерес для изучения ранних форм княжеской власти у хорватов представляет то, как в данном источнике именуется Борна, правитель политического образования, сложившегося к тому времени на землях древней Далмации. В помещённом в Анналах под 818 г. сообщении о прибытии в Геристальскую резиденцию Людовика Благочестивого послов от различных народов, в частности, говорится: «Были там и от других народов послы, а именно от ободритов и от Борны, князя гудусканов, и от тимочан, которые недавно отложились от болгар и к нашим пределам примкнули, как и от Людевита, князя Нижней Паннонии…».[3] Как видно, в данном сообщении Борна выступает как князь гудусканов (dux Guduscanorum).[4]

Согласно господствующему в современной науке убедительному толкованию, гудусканы – это гачане, славянская общность, населявшая расположенную на северо-западе современной Хорватии (в районе Велебита) гористую область Гацка, упомянутую также в трактате императора Константина Багрянородного «Об управлении империей» (середина Х в.) под названием «Гουτζησκά».[5] Такая локализация района проживания гудусканов была одним из оснований, по которым в историографии было отвергнуто встречавшееся в работах исследователей XVII – первой половины XIX в. (И.Лучич, П.Й.Шафарик) чтение приведённого фрагмента анналов, согласно которому Борна был также князем тимочан, населявших район реки Тимок на востоке современной Сербии.[6]

В другом, относящемся уже к следующему 819 году, известии Анналов королевства франков, где говорится о битве войск Борны и Людевита Посавского у реки Купы, во время которой Борну покинули те самые гудусканы, правителем которых он выступает в предыдущем сообщении, франкский анналист называет Борну правителем Далмации: «Borna… dux Dalmaciae».[7] И, наконец, под 821 г., когда тот же источник сообщает о смерти князя, Борна именуется правителем Далмации и Либурнии: «Borna, dux Dalmatiae atque Liburniae».[8]

Как же именование Борны «князем гудусканов» в известии анналов, помещённым под 818 г., соотносится с другими определениями этого правителя, фигурирующими далее в том же источнике? Нетрудно заметить, что от ответа на этот вопрос зависит не только наше представление о статусе конкретного князя, но и во многом понимание того, каким образом происходило на территории бывшей римской провинции Далмации оформление средневековой хорватской государственности. Хотя проблема «титулов» князя Борны уже несколько столетий в той или иной степени пользуется вниманием исследователей, она и ныне сохраняет свою актуальность, так как в силу своей гипотетичности и спорности ни одно из предложенных решений не смогло пока занять прочного места.[9] В настоящей статье нам хотелось бы охарактеризовать современное состояние проблемы, а также высказать по её поводу некоторые свои соображения.

Разные интерпретации определения «dux Guduscanorum» предполагают разное понимание самого характера этого определения – как официального титула хорватского правителя или как данного франкским анналистом необходимого пояснения, продиктованного задачами повествования. При этом и в том, и в другом случае статус князя Борны в 818 году может быть истолкован по-разному. Если абстрагироваться от нюансов, встречающиеся в историографии толкования можно свести к следующим вариантам.

В 818 г. Борна был только князем гудусканов, лишь впоследствии расширив свою власть на другие области будущего Хорватского государства.[10]

Будучи князем гудусканов, Борна одновременно являлся одним из князей полицентричного хорватского племенного объединения.[11]

Борна был правителем хорватов, верховную власть которого к 818 г. признавали гудусканы.[12]

Говоря о различных трактовках статуса князя Борны, необходимо, конечно, указать на проявлявшуюся в историографии (хотя и не всегда отчётливо) разницу в понимании того, в каком соотношении друг к другу находились общности хорватов и гудусканов. Так, в историографии второй половины XIX – первой половины XX века было распространено представление о проживании в Далмации в эпоху, предшествовавшую образованию Хорватского государства, ряда родственных друг другу «хорватских племён», возглавляемых племенными вождями – жупанами.[13] В соответствии с этим, гудусканы могли мыслиться как одно из таких племён, а Борна, прошедший путь от племенного владетеля до властителя Далмации и Либурнии, – как своего рода основатель единого Хорватского государства. [14]

Другой взгляд, представленный в новейшей историографии, и во многом связанный с критикой представления о раннесредневековых славянских «племенах» как об объединениях, основанных на родовых связях,[15] предполагает восприятие гудусканов как отдельной этнополитической общности, существовавшей в начале IX в. наряду с другой – хорватской.[16] Такого рода общности, как правило, именовались в раннесредневековых латиноязычных памятниках терминами «gens» и «natio». Будучи самостоятельными этнополитическими единицами, складывавшимися из гетерогенных элементов, они не могут быть приравнены к «племенам» в том смысле, какой традиционно вкладывался в это понятие в историографии второй половины XIX – первой половины XX века.[17]

Очевидно, что для ответа на вопрос, какой из перечисленных трактовок статуса князя Борны следует отдать предпочтение, необходимо соотнести эти трактовки со сведениями источников об этносоциальной организации на землях, ставших впоследствии ядром раннесредневекового Хорватского государства.

Прежде всего, необходимо отметить, что племенные наименования далматинских славян, первоначально находившихся в зависимости от аваров и затем оказавшихся под властью хорватов, источниками не зафиксированы, если не считать некоторых редких и не вполне ясных намёков, извлекаемых из топонимики.[18] За исключением гудусканов, франкские источники не содержат известий о наличии каких-либо славянских общностей в пределах территории, находившейся под властью хорватского правителя. В связи с этим представляется показательным то, как во франкских источниках обозначались жители Далматинской Хорватии. В сообщении Анналов королевства франков под 817 г. о территориальных спорах, возникших после разграничения сфер политического контроля в Далмации между Франкским государством и Византией, одна из спорящих сторон, т.е., очевидно, жители хорватского политического образования, определяется просто как «славяне» [19] или, судя по тому, что выше здесь говорилось о делах «далматинцев»,[20] как «славяне-далматинцы».[21] В сообщении об этом же событии в «Жизнеописании императора Людовика» Анонима (IX в.) говорится о «пределах далматинских романцев и славян»,[22] из чего также можно заключить, что жители Далматинской Хорватии именовались во франкских источниках далматинскими славянами или славянами-далматинцами.[23]

Вместе с тем, в историографии неоднократно обращалось внимание на то, что в источниках этноним «хорват» встречается только с середины IX в., причём во франкских источниках той эпохи, несущих основной объём информации о хорватских землях в начале IX столетия, он вообще не упоминается. Казалось бы, это обстоятельство может быть истолковано в пользу предположения о недостаточной ещё распространённости хорватского этнонима в начале IX в. и о сохранении на тот момент в Далмации какого-то племенного разнообразия, побудившего франков использовать своего рода собирательное обозначение. Так, Л.Маргетич использовал данное обстоятельство для подкрепления своего тезиса о том, что власть Борны не распространялась на территорию поблизости от приморских городов Трогира и Сплита, где во второй четверти IX в. укрепляется своя, не связанная с Борной, династия Трпимировичей, способствовавшая утверждению хорватского этнонима.[24]

Однако, если принять во внимание некоторые обстоятельства, отсутствие упоминаний этнонима «хорват» во франкских источниках может быть истолковано иначе. Как известно, впервые этноним «хорват» засвидетельствован в грамоте князя Трпимира середины IX в., документе, появившемся на хорватской почве и исходившем от самого хорватского правителя и его ближайшего окружения.[25] Такое же происхождение имеют и следующие по времени упоминания хорватского этнонима в источниках IX века – в происходящей из Шопота близ Бенковца надписи на детали каменного церковного убранства с именем князя Бранимира (879 – 892 гг.)[26] и в грамоте князя Мунцимира 892 года.[27] Как следует из этих источников, в этот период хорватский этноним уже определённо используется в официальном титуле хорватского правителя («dux Chroatorum», «dux Cruatorum»). Во франкских же источниках (как и в адресованных хорватским правителям письмах римских пап) этноним «хорват» по-прежнему не фигурирует на протяжении всего IX века. О невозможности объяснять это обстоятельство слабым знакомством франков с хорватскими реалиями ярко свидетельствуют известия знаменитого бенедиктинского проповедника Готтшалка, который в период между 846 и 848 г. побывал в Хорватии и находился при дворе князя Трпимира.[28] Рассказывая о военном столкновении князя с «народом греков», Готтшалк называет Трпимира «королём славян» (Tripemirus rex Sclavorum).[29] В другом своем известии Готтшалк сообщает, как именовали своих властителей «homines Dalmatini» и «homines Latini».[30] По мнению Л.Катича, разделяемому ныне большинством исследователей, под «homines Dalmatini» в тексте сообщения подразумевались хорваты, т.е. жители Далматинской Хорватии, в то время как «homines Latini» – это жители городов византийской Далмации.[31] Таким образом, несмотря на факт своего пребывания при дворе хорватского правителя и хорошее вследствие этого знакомство с хорватскими реалиями, учёный франкский автор всё равно предпочитает следовать традиционному для франкской историографии обозначению жителей Хорватского княжества. Как известно, для франкской историографии вообще было весьма характерным следование античной традиции в именовании тех или иных территорий, а применительно к Далмации эта традиция была особенно сильна. [32] Таким образом, в обозначении «Sclavi Dalmatini» вполне можно видеть эквивалент этнониму «хорваты», прилагавшийся франкскими авторами к конкретной этнополитической общности, а не к некому гипотетическому конгломерату славянских племён.

К существовавшей в древности родоплеменной структуре в историографии нередко возводили происхождение административного деления раннесредневекового Хорватского княжества. Между тем, древнейшие известия о хорватских жупанах, относящиеся к середине – второй половине IX в., показывают, что жупаны в этот период были тесно связаны с княжеской властью, зачастую являясь княжескими чиновниками.[33] Каков бы ни был статус древнейших жупанов VII – VIII вв., нет никаких оснований возводить к гипотетическим племенным жупам формирование структуры хорватских жупаний, первые упоминания о которых (точнее об управлявших ими жупанах) содержатся в грамоте Мунцимира 892 года.[34] Названия одиннадцати хорватских жупаний, перечисленных в 30-й главе трактата Константина Багрянородного «Об управлении империей»,[35] носят географический характер, т.е. образованы от названий территорий, рек, населённых пунктов. В большинстве своём эти топонимы и гидронимы восходят ко временам до прихода славян. Важно, что ни одно из названий одиннадцати жупаний не может быть с определённостью выведено из названия какого-либо славянского племени или рода.[36] Как показал Ф.Смилянич, деление по жупаниям определялось такими факторами как территориальное деление позднеантичной Далмации, направление сохранившихся римских трасс, хозяйственные потребности населения и т.п.[37]

Когда возникло деление по жупаниям, неизвестно. В своих суждениях о времени появления деления по жупаниям исследователи исходили из разных представлений о характере хорватского политического организма в VII – VIII вв., без особых на то оснований определяемого то как «племенной союз», то как своего рода «протогосударство».[38] Нет никаких оснований считать, что в основе деления по жупаниям лежало деление по родам или племенам. Мнение, согласно которому первоначально в хорватских землях существовало деление по жупам, которые следует отличать от появившихся позднее жупаний,[39] не вызывая столь серьёзных возражений, носит, однако, характер догадки, так как первые упоминания жуп в источниках относятся ко временам более поздним, чем сведения о жупаниях.

При относительной скудости информации источников о хорватском политическом образовании в первой половине IX в. естественным выглядит обращение исследователей к сведениям источников о ситуации в других славянских землях. Однако, суждение о хорватской этносоциальной организации по аналогии с другими славянами[40] представляется достаточно уязвимым по причине разнообразия картины, наблюдаемой в ранних славянских политических образованиях. Нередки случаи, когда в источниках говорится о нескольких или даже многих вождях, одновременно находящихся у власти в каком-либо из славянских объединений. В связи с этим следует отметить, что Анналы королевства франков сообщают о бегстве посавского князя Людевита к «одному из князей» сербов,[41] что как будто предполагает наличие нескольких одновременно правивших князей у ближайших соседей хорватов – сербов.[42] Согласно сообщению того же источника, болгары, вторгшиеся в 827 г. по реке Драве в Паннонию, изгнав местных славянских князей, поставили вместо них своих правителей.[43] Впрочем, из этого сообщения неясно, шла ли речь об одном славянском этнополитическом образовании или о нескольких. Бывает и так, когда в источнике фигурирует всего один правитель, стоящий во главе той или иной славянской общности и играющий центральную роль в описываемых событиях.[44] Среди земель, географически близких к Хорватии, такой вариант демонстрируют относительно подробные сведения источников о княжеской династии Карантании. Хотя одновременное наличие нескольких князей было достаточно распространённым явлением в раннесредневековых славянских обществах, встречающийся в историографии тезис о том, что каждый из этих князей обладал особой племенной легитимацией,[45] не находит надёжного подтверждения в источниках.[46] Если уж привлекать в данном случае аналогии, необходимо оговорить возможность наличия группы князей, принадлежавших к одному роду и не обладавших какой-либо племенной легитимацией.[47]

Кроме того, при попытках судить о раннем хорватском социуме по аналогии с другими славянскими обществами нередко игнорируются этнокультурные особенности хорватского политического образования, складывавшегося в Далмации в результате взаимодействия различных этнических элементов (автохтоны, славяне, авары, протохорваты), и, в особенности, роль в процессе политогенеза собственно хорватов-переселенцев (протохорватов), чья этническая принадлежность не вполне ясна. О неславянском характере протохорватской общности или, по крайней мере, о присутствии в ней в той или иной степени неславянского элемента свидетельствуют, в первую очередь, неславянские имена семерых вождей, возглавивших, согласно хорватскому этногенетическому преданию, отражённому в 30-й главе трактата Константина Багрянородного, переселение хорватов на Балканы.[48] Утверждение протохорватов в Далмации в результате победы над аварами и подчинения проживавшего там на тот момент населения, несомненно, способствовало процессам политогенеза. Хотя термин «архонт», употребляемый в трактате Константина Багрянородного по отношению к первым хорватским правителям VII века, употреблялся в весьма широком значении, необходимо учитывать, что применительно к западнобалканским славянским землям в трактате Константина Багрянородного проводится различие между двумя властными институтами, обозначаемыми терминами «архонт» и «жупан».[49] При этом положение архонта, именуемого иногда «самовластным архонтом»,[50] представляется в трактате как гораздо более высокое, чем положение жупана.

О том положении, какое занимали в хорватском обществе начала IX века представители правящего рода, т.е. родственники князя, до некоторой степени позволяют судить известия Анналов королевства франков. Согласно сообщению этого источника, в битве на реке Купе, произошедшей в 819 г., погиб тесть Людевита Посавского Драгомуж (Dragamosus), который в начале восстания, поднятого Людевитом против франков, оставив своего зятя, присоединился к Борне.[51] Под 823 годом Анналы королевства франков сообщают ещё об одном представителе правящего рода, родственнике Борны Людемысле. Людевит, покинув сербов, к которым посавский князь был вынужден уйти после поражения в борьбе с франками, по сообщению источника, «пришёл в Далмацию к Людемыслу, дяде князя Борны» и, пробыв у него некоторое время, был им обманным путём убит.[52]

В историографии относительно статуса Драгомужа и Людемысла высказывались различные суждения. Одни исследователи видели в них просто княжеских родственников, возможно, наделённых какими-то властными полномочиями,[53] другие считали их князьями, подчинёнными верховному князю.[54] Действия Людемысла как будто предполагают некую политическую самостоятельность: Людемысл принимает у себя мятежного князя. Некоторые исследователи усматривают в этом указание на то, что Людемысл управлял какой-то территорией.[55] Хотя данная трактовка возможна, вместе с тем, необходимо помнить, что нам неизвестно, были ли действия Людемысла согласованы с правителем Далматинской Хорватии. Если учесть, что, ещё находясь у сербов, Людевит отправил послов к императору Людовику Благочестивому с обещанием явиться ко двору,[56] вполне приемлемым выглядит предположение В.К.Ронина, что Людевит находился в Далматинской Хорватии в качестве добровольного пленника, ожидая решения императора.[57] Следовательно, область, которой предположительно управлял Людемысл, являлась составной частью Далматинской Хорватии, т.е. того политического образования, где с 821 г. правил вассал франков Владислав, родственник и преемник Борны.[58]

Правда, и в этом случае теоретически возможны разные толкования статуса Людемысла – как подчинённого Борне племенного владетеля или как представителя княжеского рода, получившего град или область в управление.[59] Управление страной тремя братьями встречается во второй половине IX в. в Сербском княжестве. В 32-й главе трактата Константина Багрянородного, основывающейся на сербских источниках, сообщается о том, что после правления сербского «архонта» Властимира (середина IX в.) «…власть над Сербией унаследовали три его сына – Мунтимир, Строимир и Гоиник, поделившие страну».[60] В Хорватии на протяжении всего IX столетия такие случаи источниками не зафиксированы, кроме одного не вполне ясного сообщения «Венецианской Хроники» Иоанна Диакона (конец X – начало XI в.) об изгнании Здеславом сыновей Домагоя,[61] из которого, конечно, нельзя заключить, что в это время все они находились у власти. Казалось бы, то обстоятельство, что в источнике Людемысл фигурирует как дядя Борны по матери (avunculus), а не по отцу (patruus), склоняет к тому, чтобы считать Людемысла представителем родовой знати, если даже не князем некого гипотетического племени. Однако, более важным обстоятельством, с нашей точки зрения, следует признать то, что источник не содержит никакого титула Людемысла, определяя его, как и Драгомужа, только как княжеского родственника. Это позволяет думать, что легитимация статуса Людемысла, прежде всего, исходила от самого князя Борны.[62] Вполне допустима и путаница в использовании названных терминов родства.[63] В любом случае усматривать в эпизодах с Людемыслом и Драгомужем доказательство существования в Далматинской Хорватии племенного партикуляризма неправомерно.

В случае принятия гипотезы о том, что Борна как князь гудусканов был лишь одним из нескольких, опиравшихся на свои племена, князей хорватского объединения, остаётся неясным, как князь племени, населявшего горную область на периферии хорватского политического образования, смог стать верховным князем. Такое развитие событий выглядит маловероятным, даже если допустить помощь франков. В связи с вопросом о характере власти Борны над гудусканами примечателен конфликт, возникший между ними и князем во время борьбы Борны с восставшим против франкского владычества посавским князем Людевитом. Повествуя под 819 г. о битве между войсками Борны и Людевита на реке Купе, Анналы королевства франков сообщают, что в первом сражении князь Борна был покинут гудусканами.[64] Борне пришлось снова покорить гудусканов, вернувшихся домой.[65] Мотивы ухода гудусканов неясны. Анонимный автор «Жизнеописания Людовика», вероятно, опиравшийся в своём описании событий, связанных с восстанием Людевита, на Анналы королевства франков, затрудняясь определить причины поступка гудусканов, предполагает, что дело здесь в «неверности» или «страхе».[66] Однако, скорее всего, это просто догадки франкского автора.

Конечно, мотивы ухода гудусканов могли быть разными. В той или иной степени здесь могла сказаться конкретная военная обстановка. Однако, неоходимо учитывать, что князя, судя по всему, оставило всё гудусканское ополчение, а не какая-либо его часть, и что ему пришлось вновь покорять гудусканов. Подоплёкой событий 819 г. могло являться стремление подчинённой хорватскому князю этнополитической общности сохранить свою самостоятельность[67] или недовольство усилением княжеской власти со стороны общества, сохранявшего архаичные родоплеменные традиции.[68] В любом случае предположение, что Борна первоначально являлся «племенным» (гентильным) князем гудусканов, весьма затруднительно согласовать с фактом неповиновения власти Борны той самой этнополитической общности, от которой должна была исходить легитимация его как правителя.

Привлечение Борной ополчения гудусканов к походу против Людевита вполне понятно – область их проживания располагалась не очень далеко от района военных действий. Анналы королевства франков сообщают о спасении князя Борны от войск Людевита его «преторианцами»,[69] под которыми, скорее всего, подразумевались княжеские дружинники.[70] По всей видимости, и в сообщении Анналов королевства франков о том, что Борна, спрятав «всё своё» в крепостях, совершал нападения на появившиеся в его землях войска Людевита «с отборным отрядом» (cum delecta manu),[71] подразумеваются именно княжеские дружинники.[72]

Исходя из того обстоятельства, что в битве у реки Купы с уходом гудусканов князь еле спасся, причём лишь благодаря своим дружинникам, можно предположить, что ополчение из других областей Хорватского княжества либо вовсе не участвовало в этом сражении, либо играло гораздо меньшую роль, чем войско гудусканов и княжеская дружина. Судя по контексту повествования, повторное подчинение Борной оставивших княжеские войска и возвратившихся домой гудусканов произошло вскоре после битвы, в связи с чем нельзя исключать, что и эта акция была также осуществлена дружинниками князя.[73]

В погребениях VIII – IX вв. на территории хорватского политического образования в Далмации раскопками обнаружено достаточно большое количество предметов франкского воинского снаряжения (мечи, стремена, накладные элементы ремней).[74] Правда, некоторые изделия, как предполагается, изготовлялись по образцу франкских в самой Далматинской Хорватии, однако их доля по сравнению с франкским импортом была невелика.[75] Наиболее значительная концентрация погребений с предметами франкского вооружения открыта на некрополе в месте Црквина в Бискупии под Книном.[76] Концентрация этих находок в районе Книна, где во второй трети IX в. уже определённо фиксируется один из центров княжеской власти, позволяет предположить, что это были погребения дружинной знати.

Следует заметить, что в районах, где локализуется область расселения гудусканов, находки франкского вооружения относительно скудны.[77] Хотя этому обстоятельству в связи с недостаточной археологической изученностью данного района и нельзя придавать решающего значения, попытки локализовать в Лике первоначальный политический центр, откуда он впоследствии тем или иным образом переместился в район Трогира и Сплита,[78] представляются на этом фоне слишком рискованными. Результаты археологических раскопок, напротив, склоняют к тому, что дружинники Борны происходили с территории собственно «gens Chroatorum», где в это время определённо фиксируется политический организм, чья военная элита была способна к экспансии.

Как известно из описания Хорватии в 30-й главе трактата Константина Багрянородного «Об управлении империей», Гацка еще в середине Х в. была в числе трёх областей Хорватского государства, находившихся под управлением хорватского бана.[79] В историографии уже высказывалось мнение о том, что особое положение этих областей может быть связано с тем, что именно здесь находился район проживания гудусканов.[80] Однако, если считать, что гудусканы населяли сравнительно небольшую область Гацку,[81] возникает вопрос о причинах особого статуса ещё двух соседних областей – Лики и Крбавы. Убедительным объяснением этого статуса представляется нам предположение С.Павичича, согласно которому Гацка как область расселения гудусканов первоначально охватывала территории всех трёх областей, находившихся под управлением бана, а Лика и Крбава в качестве отдельных единиц выделились из её состава позднее.[82] По мнению С.Павичича, термин «natio», которым, судя по контексту сообщения анналов под 818 г., определялись гудусканы, едва ли мог быть отнесён к ним, если бы речь шла только о жителях одной небольшой области Гацка.[83]

Хотя понятие «natio» и близкое ему по значению понятие «gens» применялись во франкской анналистике к различным общностям, как правило, так именовались самостоятельные этнополитические образования. Поэтому следует согласиться с мнением, что применение к гудусканам термина «natio» существенно затрудняет попытку представить их как одну из составных частей более крупного этнополитического образования – хорватского.[84] С предположением о том, что район расселения гудусканов охватывал все области, управлявшиеся баном, хорошо согласуется и то обстоятельство, что на территории Далматинской Хорватии в границах середины Х в. (времени составления 30-й главы) достоверно зафиксированы только две этнополитические общности – хорватская и гудусканская. Логично предположить, что именно границы расселения этих общностей легли в основу зафиксированного в 30-й главе труда императора Константина административного разделения Хорватского государства на банскую область и остальную Хорватию, разделённую на жупании.[85]

Примечательно, что в 30-й главе находящиеся под управлением бана области Лика, Гацка и Крбава, в отличие от перечисленных здесь одиннадцати жупаний Хорватского княжества, не именуются жупаниями. В связи с этим в историографии высказывалось мнение, что деление по жупаниям не распространялось на банскую область и что здесь существовало более архаичное жупное устройство, связанное с делением по родам или племенам.[86] Интересно, что именно в этом регионе близ Гацки позднейшие источники фиксируют существование жупы Бужани.[87] Здесь же зафиксирован и ряд похожих топонимов.[88] Название «Бужани» гипотетически может быть связано с древним славянским племенем бужан, обитавшим в бассейне реки Буг.[89] Наличие здесь жупы с таким названием в этом случае можно было бы расценивать как намёк на сохранение в горной области племенных названий эпохи славянских миграций на Балканы.

Что же касается самого этнонима гудусканов (гачан), то он, возможно, был образован от названия той местности на Балканах, которую в свое время заселили предки гудусканов.[90] В этом случае понятно, что этноним появился уже после миграции славян в Далмацию и является, таким образом, типологически сходным с этнонимами западнобалканских славянских общностей неретвлян, захумлян, травунян, конавлян и дуклян. Таким образом, сам характер этнонима гудусканов (не говоря уже о красноречивом факте его сохранения ещё в первой четверти IX в.) может указывать на то, что процесс этнополитической консолидации славянского населения на будущей северо-западной территории раннесредневекового Хорватского государства осуществлялся длительное время самостоятельно, независимо от хорватов. Этот процесс привёл к образованию здесь отдельной от хорватов этнополитической общности – «natio Guduscanorum».

В связи с проблемой этногенеза гудусканов заслуживает внимание и обозначение местного управителя термином «бан». Слово «бан», вероятно, происходит от имени аварского кагана Баяна, правившего во второй половине VI в., или от аварского слова «баян» (богатый), обозначавшего высокое военное звание.[91] О проживании аваров на территории Хорватии ещё в середине Х в. свидетельствует та же 30-я глава трактата Константина Багрянородного, в которой после рассказа о победе хорватов над аварами отмечается: «В Хорватии и по сей день имеются остатки аваров, которых и считают аварами».[92] Между тем, археологические следы присутствия аваров на территории Далмации весьма скудны. Этническая принадлежность некоторых археологических памятников дискуссионна. Больше аварских памятников обнаружено на территории Посавской Паннонии,[93] однако, и их число не так велико, чтобы с уверенностью говорить о наличии здесь прямой аварской власти.[94] Некоторые исследователи склонны связывать с аварами топонимы с корнем «Obr», фиксируемые на территории Далмации в средневековых источниках и достаточно распространённые (их насчитывается около тридцати).[95] Однако, данная позиция уязвима ввиду возможности иной этимологии этих топонимов.[96]

В труде Константина Багрянородного «аварами» иногда именуются подвластные аварам славяне, участвовавшие вместе с аварами в завоевании Далмации.[97] Поэтому сообщение автора 30-й главы об остатках «аваров» может быть интерпретировано по-разному. Теоретически оно могло относиться к отдельным поселениям этнических аваров на хорватских землях. Однако, как справедливо заметил В.Поль, данное известие, являющееся самим поздним свидетельством об аварах (на центральных землях каганата в Паннонии авары последний раз упоминаются в источниках в 822 г.), скорее может указывать на некую общность, которая связывала своё происхождение с аварами.[98] Действительно, допустить столь длительное сохранение сохранявших свою обособленность островков аварского населения в Далмации весьма трудно. Более вероятно поэтому, что название «авары» применялось здесь к какой-то части славянского населения. Если же принять во внимание то обстоятельство, что победа над аварами была одним из важнейших элементов в этногенетическом предании хорватской общности,[99] складывавшейся в Далмации из различных этнических элементов, но к середине Х в. уже, несомненно, консолидированной, то сохранение отдельными её членами аварского самосознания выглядит ещё более проблематичным. К тому же само включение сведений об «аварах» в описание хорватских земель в 30-й главе позволяет думать, что «авары» ещё в то время представляли собой немаловажный фактор во внутренней жизни Хорватского государства. Поэтому представляется вполне вероятным предположение Ф.Шишича, что хорватские «авары», современные автору 30-й главы, проживали в той части Хорватского государства, которая находилась под управлением бана.[100]

«Аварами» могли именоваться как все жители данной области, так и какая-либо их часть. Сохранению аварского самосознания на территории этой горной области должно было естественным образом способствовать её более позднее включение в состав хорватского политического образования, начавшего формироваться в Далмации, согласно известиям трактата Константина Багрянородного, ещё в правление императора Ираклия (610-641 гг.). Можно думать, что в политической организации гудусканской общности заметную роль играла аварская военно-политическая элита, с чем может быть связано как обилие на северо-западе Хорватии топонимов с корнем «obr», так и аварская этимология слова «бан», первоначально являвшегося, очевидно, обозначением местного правителя или аварского наместника.

Таким образом, есть основания полагать, что жители гористой банской области не входили в состав древнейшего хорватского политического образования VII века и лишь позднее признали хорватского князя своим правителем, очевидно, сохранив при этом автономный статус. Существование в горных районах Хорватского княжества пользовавшейся автономией этнополитической общности гудусканов, как видно, не может расцениваться как указание на то, что хорватское политическое образование в начале IX в. представляло собой объединение «племён». Именование же хорватского правителя «князем гудусканов» франкским анналистом следует, очевидно, объяснить соседством признавшей к тому времени верховную власть хорватского правителя гудусканской общности с франкскими владениями.

Едва ли возможно с определённостью ответить на вопрос, когда гудусканы признали над собой власть хорватского правителя. Это могло произойти и в правление Борны, и ранее. Известия франкских источников позволяют сделать некоторые наблюдения над характером власти этого правителя, которому гудусканы уже были в той или иной степени подвластны. Так, уже давно было справедливо обращено внимание на то, что в известии Анналов королевства франков о славянских посольствах ко двору Людовика Благочестивого упоминание имен и титулов князей Борны и Людевита резко контрастирует с «коллективными» наименованиями ободритов и тимочан, также отправивших посольства к Людовику.[101] Это обстоятельство можно расценить как свидетельство достаточно высокого, в сравнении с другими общностями, положения княжеской власти в Далматинской Хорватии и Посавье. Вслед за этим следует подчеркнуть и то, что, за исключением именования хорватского правителя «князем гудусканов», хорватский правитель выступает на страницах франкских анналов как правитель территории – «князь Далмации», «князь Далмации и Либурнии».

Как уже отмечалось, Анналы королевства франков позволяют говорить об участии в военных конфликтах в правление Борны княжеской дружины. В распоряжении князя находились также крепости (castella). Анналы королевства франков сообщают о том, что Борна во время походов Людевита на его землю спрятал «всё своё» в крепостях.[102] Казалось бы, наличие в распоряжении князя сети крепостей может свидетельствовать в пользу территориального характера власти хорватского правителя. Вместе с тем, у нас нет данных, которые бы позволили нам предположить наличие в Далматинской Хорватии первой четверти IX века административной системы градов, каковая существовала в IX в. в Великой Моравии. В связи с этим следует отметить, что применительно к моравским градам в латиноязычных источниках используется термин «civitas», в то время как термин «castellum» мог применяться по отношению к обычной сторожевой крепости.[103] Чёткое разграничение этих понятий проводится и в тексте Анналов королевства франков. Что особенно важно, мы наблюдаем его и в тех сообщениях, которые касаются хорватских и сербских земель. Так, столица Посавского княжества Сисак определяется здесь термином «civitas».[104] Также именуется здесь и град одного из сербских князей, у которого нашёл убежище Людевит Посавский.[105] По отношению же к крепостям Людевита используются термины «castellum» и «munitio».[106]

Под 821 г. Анналы королевства франков сообщают: «Между тем Борна, князь Далмации и Либурнии, умер, и по просьбе народа и с согласия императора племянник его по имени Владислав поставлен был его преемником».[107] Это сообщение источника до некоторой степени позволяет судить о том, как в Далматинской Хорватии в первой четверти IX века осуществлялась передача власти. Как видно, власть передавалась представителю правящего рода. Однако для этого требовалась воля «народа» (populus) и согласие верховного сюзерена – франкского императора. Если санкция императора на передачу власти полностью согласуется с вассальным статусом Хорватского княжества по отношению к Франкскому государству,[108] то характер участия в этом акте «народа», как и социальную принадлежность тех, кто был обозначен этим понятием, истолковать сложнее. Сообщение Анналов королевства франков можно расценивать как намёк на существование в Далматинской Хорватии некоего коллективного органа, который условно может быть назван «народным собранием».

Обычно под термином «populus» в каролингских источниках подразумевался «народ политический», т.е. те, кто непосредственно участвовал в принятии политических решений.[109] Теоретически под этим названием может скрываться как народное вече, так и менее архаичные коллективные органы власти, в которых знать играет всё более значимую роль. Следует отметить, что после 821 года источники не содержат известий об участии «народа» в передаче власти в Далматинской Хорватии. Данные же середины IX века позволяют говорить об особой политической роли жупанов, выражавшейся, возможно, и в наличии собрания жупанов как органа власти.[110] Известно, что в Карантании VIII – IX вв. главенствующую роль в народном собрании играл слой косезов, в которых большинство исследователей видят княжеских дружинников или особый привилегированный слой воинов-земледельцев.[111] По-видимому, именно косезам принадлежало право утверждения на княжеском столе нового князя.[112] То обстоятельство, что в 821 г. власть перешла к племяннику Борны позволяет предположить, что в данном случае речь шла не об избрании как таковом, а о санкции «политического народа» на передачу власти в пределах правящего рода, как это, судя по всему, было и в Карантании.[113] Учитывая достаточно сильную княжескую власть Борны, опиравшегося на свою дружину, нельзя исключать, что и в Далматинской Хорватии уже в первой четверти IX века такая функция являлась прерогативой привилегированного слоя.

Подводя итог сказанному, подчеркнём, что в интересующей нас части Далмации в начале IX в. мы встречаем всего два этнополитических организма – хорватский и гудусканский. Используя свойственную источникам того времени социально-политическую терминологию их можно было бы обозначить как «natio Chroatorum» и «natio Guduscanorum». К тому времени, когда эти политические образования, складывавшиеся из разных этнических элементов, попали в поле зрения франков, процесс внутренней консолидации каждого из них уже прошёл достаточно длительный путь. Хорватский этнополитический организм вместе с тем проявил себя как более сильный и политически устойчивый: к началу IX в. «natio Guduscanorum» оказалась под властью хорватского князя, сохраняя, однако, особый статус. Такому развитию событий, по всей видимости, способствовал и характер княжеской власти внутри «natio Chroatorum». Как мы могли убедиться, положение князя Борны создавало необходимые условия как для прочной его власти внутри своей «natio», так и для удержания в повиновении соседнего этнополитического организма.