И опять подняла глаза к небу: «Ой, Галю, ой, Галю, кто он у тебя будет?»

На этом посещение и закончилось. На прощание Ганна только и ответила:

– Если найдёте его адрес, то перешлите ему мой. Ах, да! У меня нет ни бумаги, ни карандаша. Найдите, пожалуйста, всё необходимое, чтобы черкануть мой адрес.

Женщина пожала плечами:

– Говори так, я запомню, память у меня хорошая…

Явно, что-то тут было не то. Адрес её не захотела брать. Ганна проехала двенадцать тысяч километров, чтоб повидать это место, а их даже не пригласили в дом. На улице стояла жара: «Хотя бы по стакану воды предложила эта баба. Можно было завести и в дом, угостить чаем. Предложила бы посидеть на той же заваленке, где сидел Миша Горбачёв. А они прошли уже с тёткой Марийкой две деревни, устали и теперь стояли перед этой женщиной, переминаясь с ноги на ногу… Вот это приёмчик?! А Миша Горбачёв сидел и даже не один день. Приехал тайно, инкогнито, почему прятался от людей? Странно… Странно… Человеку, занимавшему высокий пост с чистой совестью зачем же прятаться?

Да что-то в нашем роду и нет таких мудрых руководителей, которые высоко взлетают ещё молодыми! А может тот Миша и сидит ещё в хате, поглядывает исподтишка на них, решая вопрос, кто они такие и что им нужно? Иначе бы теплее был бы приём? Вон Кристина, жена Ефима, узнала кто приехал, обрадовалась, стала обнимать, завела в дом и сразу за стол: «Вот вареники с творогом, вот сметана и компот…» Тут же прибежали соседи…»

Было обидно от такого приёма. Так сильно пахнуло детством, горьким и далёким, но и светлым. Ага, а может Миша ей всё-таки брат? С чего это она решила, что только Наташе брат? Потому что дома к Ганне относились не так, как к сестре, как к лишней, чужой? Да и как тот Миша мог высоко взлететь по служебной лестнице? С чистой совестью люди не забираются очень высоко. Лезут туда со всякими хитростями, лестью и подлостью, оттолкнув на пути не одного. Даже преступно…

Вспомнились майоры из Гродеково и Второй Речки. Получали звёзды и должности по дружбе, по совместным походам на охоту. Прошло года два, и Ганна Тамару увидела в Уссурийске в норковой шубке, и шапке из соболя. А Ганна была всё в том же своём девичьем драповом пальто, давно выгоревшем, и в фетровой уже потрёпанной шляпке «Маленькая мама…» Стыдно стоять перед Тамарой, зло брало на Ивана, но и обида за него. «Служака, как Геббельс, у Гитлера», – только и подвела она свой итог. «А Тамара, наверное, сейчас уже не мёрзнет в подъезде, когда у них бывают «гости», пусть и не сидит за общим столом, но, судя по её внешности, не обижена ни мужем, ни временем… Вон какая нарядная и цветущая, лицо счастливое, и, наверное, не немеют руки по ночам, как у неё, у Ганны. И, конечно, не ломает голову над биномами и косинусами, никогда не будет стоять навытяжку перед учениками… Не потемнее от усталости в глазах…» – думала Ганна. И каким же недалёким, не предприимчивым был Иван! Это додуматься только, чтобы поселить молодую жену в ледяной квартире, где замерзала вода, и до слёз мерзли ноги, и дрожала от холода вся душа! Неужели нельзя было снять хоть на время какую-нибудь квартиру?