Гринбрайр

«Не ходи за мной, Итан».

Я слышал ее голос. Он звучал в моей голове. По крайней мере, мне так казалось.

«Не стоит делать этого».

А я думал, что стоило. Опрокинув стул, я выбежал в коридор. Сомнений больше не было. Я принял одну из противоборствующих сторон. Теперь наверняка возникнет множество проблем, но меня это мало тревожило.

Ведь дело было не только в Лене. Она была не первой. Я видел, как они поступали таким же образом со многими людьми. Как они травили Эллисон Бирч, когда у нее обострилась экзема! Никто не хотел сидеть рядом с ней в столовой и в классе. И как они издевались над бедным Скутером Ричманом за то, что он играл на тромбоне хуже всех в истории оркестра нашей школы.

И хотя на моем шкафчике никогда не было написано слово «трус», я сотни раз отступал в сторону, наблюдая за травлей слабаков и одиночек. Но это не давало мне покоя. Правда, не настолько сильно, чтобы выбегать из класса. Однако всему есть предел. Кто-то должен был восстать против правил стаи. Конечно, глупо судить обо всей школе по действиям двух-трех учеников. Как и о городе — но двум-трем семьям. Вот только в Гэтлине несправедливость стала обычным явлением. Возможно, именно поэтому Мэкон Равенвуд не покидал свой дом десятилетиями. Короче, я знал, что действовал правильно.

«Не делай этого. Ты думаешь, что иначе нельзя, но лучше не нужно».

Ее голос снова звучал в моей голове, будто обосновался там навечно. Я понимал, что завтра у меня начнутся неприятности. Но месть одноклассников меня не волновала. Сейчас я тревожился только о том, чтобы найти ее — как можно быстрее. Трудно сказать, была ли это забота о здоровье Лены или о моем собственном благополучии. Я просто не мог поступить по-другому.

Подбежав к кабинету биологии, я тихо приоткрыл дверь. Линк бросил на меня вопросительный взгляд, затем покачал головой и молча швырнул мне ключи от машины. Я поймал их на лету и побежал к школьной парковке. По моим догадкам, Лена должна была поехать домой. А куда бы вы отправились после подобного инцидента? Конечно домой. И хотя в Равенвуде обитал наш местный Страшила Рэдли, у Лены не было другого дома.

Особняк стоял на вершине холма, будто бросая вызов всему моему привычному миру. Не могу сказать, что я боялся. Слова «испуг» и «страх» не подходили для описания того, что я чувствовал. Я испугался, когда полицейские вошли к нам в дом и сообщили о смерти мамы. Я испугался, когда папа закрылся в кабинете и мне стало ясно, что он уже никогда не выйдет оттуда прежним. В детстве мне было страшно, когда я начал понимать, что маленькие куклы, сделанные Эммой, на самом деле не являются обычными игрушками.

Но Равенвуд не испугал бы меня даже в том случае, если бы он действительно был таким страшным, как в рассказах обывателей. На Юге мистика считается обычным делом. В каждом городе имеется свой дом с привидениями. Если вы проведете опрос населения, то по крайней мере треть жителей поклянется вам, что с ними по соседству обитает призрак или даже два. К тому же меня воспитывала Эмма, а она повсюду прятала крохотные мешочки, наполненные грязью и конским волосом, или рисовала на ставнях синие каракули, чтобы отогнать злых духов и демонов. Так что я привык к необычным явлениям. Хотя дом Равенвуда представлял собой в этом смысле нечто особенное.

Я подошел к воротам и нерешительно толкнул ажурную решетку. Ворота со скрипом открылись. Ничего сверхъестественного не произошло — ни вспышки, ни возгорания, ни шквала. Я не знал, чего ожидать при вторжении в Равенвуд, но, судя по моим догадкам насчет Лены, меня могло подстерегать здесь что-то очень необычное. Поэтому я решил передвигаться с максимальной осторожностью.

Если бы месяц назад мне сказали, что я войду в ворота Равенвуда, взберусь на холм и окажусь во владениях старого Мэкона, я б поднял на смех этого провидца и назвал бы его сумасшедшим. В городке типа Гэтлина вы невольно становитесь свидетелем всего, что происходит. Однако существуют места, где вам бывать не положено. В прошлый раз я лишь подошел к воротам. Теперь, приблизившись к усадьбе, удивился царившему здесь запустению.

Большой особняк вполне соответствовал типичному образу особняка южной плантации — образу, сложившемуся в сознании северян благодаря фильмам в жанре «Унесенных ветром». Старый дом по-прежнему впечатлял, по крайней мере своими размерами. Глядя на широкую веранду за стеной кипарисов и карликовых пальм, я представил себе людей, игравших здесь в карты под звон бокалов с мятным напитком, в который добавлялись виски, лед и сахар. Все могло бы так и быть, если бы не эта разруха. И если бы особняк не принадлежал Равенвуду.

Здание было построено в стиле греческого ренессанса, отнюдь не типичного для Гэтлина. Все фермерские дома в нашем городе возводились по так называемому федеральному шаблону, поэтому дом Равенвуда разительно от них отличался. Большие дорические колонны с облупившейся краской, поддерживали крышу, которая под острым углом спускалась в одну сторону. Из-за этого наклона создавалось впечатление, что дом скособочен, как старуха, страдающая артритом. Крытый портик отделился от дома и наклонился, угрожая рухнуть. Вряд ли кто-то осмелился бы пройтись по нему. Густой плющ опутывал стены, кое-где за ним проглядывали окна. Казалось, что растительность поглощает дом, стараясь сровнять его с землей.

Прямо над дверью, выступая на полметра вперед, торчал конец потолочной балки — характерный архитектурный элемент зданий восемнадцатого века. На боковой стороне бруса я заметил странную резьбу. Какие-то символы. По форме они напоминали круги и полумесяцы и, судя по всему, обозначали фазы луны. Подойдя к ветхому крыльцу, я вытянул шею, чтобы получше их рассмотреть. Мне доводилось видеть такие выступающие балки. Моя мать, историк Гражданской войны, часто указывала мне на них во время наших многочисленных поездок по историческим местам близ Гэтлина. Она говорила, что такие же выступавшие балки были у древних домов и замков Шотландии и Англии — тех самых стран, откуда приезжали сюда первые переселенцы. Обычно на балках люди вырезали слова молитв. Но символы, на которые сейчас смотрел я, выглядели совсем иначе — как иероглифы незнакомого языка. Вероятно, они означали что-то важное для прежних поколений Равенвудов, живших в те времена, когда их усадьба еще не разваливалась на части от ветхости.

Я затаил дыхание и взбежал на крыльцо, перепрыгивая через ступеньку. Мне показалось, что так риск провалиться через сгнившие доски уменьшается ровно наполовину. Массивное дверное кольцо было украшено скульптурным изображением львиной головы с оскаленной пастью. Я постучал. Мне никто не ответил. Я вновь постучал. Похоже, ее не было дома. Наверное, мое предположение оказалось ошибочным. Но затем я услышал знакомую мелодию. «Шестнадцать лун». Лена все-таки вернулась домой.

Я взялся за железную дверную ручку. Она скрипнула, по другую сторону двери послышался щелчок, и я приготовился увидеть Мэкона Равенвуда, который на протяжении всей моей жизни ни разу не появился в нашем городе. Но дверь не открылась. Я взглянул на брус, и что-то подсказало мне, как нужно действовать. У меня, конечно, были сомнения, однако в худшем случае дверь просто не открылась бы. Я прислушался к своей интуиции и, вытянув руку, нажал на центральный фрагмент резьбы. Тайная кнопка в виде полумесяца вошла в паз и привела в движение какой-то спусковой механизм. Дверь открылась почти без звука. Я переступил через порог. Пути назад уже не было.

Через окна в прихожую лился яркий свет — что казалось очень странным, учитывая заросли плюща и прикрытые ставни. Тем не менее в комнате было светло, и солнечные блики весело играли на новой полированной мебели. Я прошел в просторный зал. Никакого антиквариата, довоенных фамильных вещей или портретов маслом тех Равенвудов, которые были предками старого Мэкона. Зал выглядел словно на фото из каталога современной мебели. Элегантные кушетки и кресла, кофейные столики со стеклянными столешницами, стопка книг на ажурной этажерке. Все было модным и новым. Меня не удивило бы, если бы снаружи перед домом стоял фургон для доставки габаритных грузов.

— Лена?

Спиральная лестница, ведущая наверх, могла бы украсить любой универсам. Казалось, что она поднимается гораздо выше второго этажа. Я так и не увидел, где она заканчивается.

— Мистер Равенвуд?

Мой голос отразился эхом от высокого потолка. Похоже, в доме никого не было. По крайней мере, никто из его обитателей не желал выходить и общаться со мной. Внезапно я услышал шум за спиной и, повернувшись, едва не упал от испуга на замшевое кресло. Передо мной стояла черная собака — или даже волк. Какое-то жуткое свирепое животное. На его жестком кожаном ошейнике покачивалась маленькая серебристая луна. Собака смотрела прямо на меня, словно обдумывала дальнейшие действия. Ее глаза мне показались очень странными — слишком округлыми и человеческими.

Собака-волк зарычала и оскалилась. Этот громкий и резкий рык больше походил на возмущенный окрик. Я поступил так, как поступил бы любой на моем месте: побежал к входной двери.

Да что там побежал! Я скатился с крыльца и, почти не разбирая дороги, помчался по покрытой гравием аллее. Куда угодно, лишь бы подальше от особняка Равенвуда, подальше от ужасной зверюги, странных символов и скрипучей двери — назад в безопасную реальность дождливого дня. Аллея перешла в тропу, которая петляла по заросшему полю среди деревьев и кустов ежевики. Мне было даже неважно, куда она вела, — лишь бы подальше от чертова дома.

Пробежав сколько мог, я остановился и, согнувшись, уперся руками в колени. Моя грудь разрывалась. Ноги казались резиновыми. Посмотрев вперед, я увидел частично развалившуюся каменную ограду и макушки деревьев за ней. До меня донесся знакомый запах. Лимонный сад. Наверное, Лена была там.

«Я же просила тебя не приходить».

«Да, просила».

Мы снова, как в классе, разговаривали, не произнося ни слова. Я слышал ее голос у себя в голове. Казалось, что она стояла за моей спиной и шептала мне на ухо. Я направился к ней. Огороженный сад, вероятно, был ее любимым тайным местом — как у героини той книги, которую мама читала мне в детстве. Ограда выглядела очень старой. Каменная кладка местами обвалилась. Я раздвинул завесу плюща, скрывающую арочный проход со сгнившим деревянным каркасом, и до меня донеслись всхлипывания. Деревья и кусты мешали обзору. Я не видел ее.

— Лена?

Она не ответила. Мой голос прозвучал необычно. Отразившись эхом от каменной ограды, окружавшей сад, он окрасился в тревожные и незнакомые тона. Я отломал кончик ветки у ближнего куста. Конечно! Розмарин. И на дереве передо мной свисал идеально круглый желтый лимон.

— Это я, Итан.

Когда приглушенные рыдания стали громче, я понял, что она была где-то рядом.

— Уходи! Ты зря пришел, — услышал я в ответ.

Ее голос охрип, как при простуде. Наверное, она плакала с тех пор, как убежала из школы.

— Да, я слышал, как ты говорила это в моей голове.

Фраза прозвучала по-идиотски, но лучшего объяснения я придумать не смог. Судя по голосу, от Лены меня отделял пышный куст розмарина. Спотыкаясь о корни, я начал обходить вокруг него.

— В твоей голове?

В ее вопросе угадывалась внезапная заинтересованность. Она даже перестала плакать.

Ошибка! Недопустимый объект гиперссылки.

Все было как в моих снах. Я слышал голос Лены, но не видел ее. Но сейчас она пряталась где-то в этом заброшенном саду, а не падала в бездну. Я раздвинул ветви и оказался на небольшой прогалине. Лена, сжавшись в комочек, лежала в высокой траве и смотрела на небо. Ее левая рука была приподнята над головой; правая сжимала стебли травы. Она будто хотела улететь отсюда — хотела, но не могла. Длинная серая юбка раскинулась по траве и напоминала лужу. На лице Лены виднелись полоски от слез.

— Почему же ты не сделал это?

— Что не сделал?

— Не остался в школе?

— Мне нужно было убедиться, что с тобой все в порядке.

Я сел рядом с ней. Земля оказалась удивительно твердой. Я провел рукой по грунту и обнаружил, что сижу на плоском камне, скрытом под травой и почвой. Когда я лег на спину, Лена выпрямилась. Я сел, и она тут же опустилась спиной на траву. Мы вели себя ужасно неуклюже. Я снова лег. Каждое мое движение было скованным и напряженным. Какое-то время мы молча смотрели на небо. Из голубого оно превращалось в серое — как обычно в Гэтлине в сезон ураганов.

— Они ненавидят меня. Все до одного.

— Не все. Ты нравишься мне и Линку. Линк — мой ДРУГ.

— Ты просто не знаешь меня, — помолчав, ответила Лена. — Пройдет время, и тоже возненавидишь.

— Я чуть не задавил тебя, помнишь? Мне следует просто обожать тебя за то, что ты не сообщила в полицию и меня не арестовали.

Еще одна неудачная шутка, но она подействовала. На лице Лены промелькнула улыбка — самая короткая из виденных мной.

— Да, звонок в полицию стоит в начале моего списка. А кому мне сообщить о тебе? Тому толстому парню, который постоянно торчит у супермаркета?

Она снова обратила взор к небу. Я, затаив дыхание, смотрел на нее.

— Дай шанс этим ребятам. Они не все плохие. Я хочу сказать, некоторые из них кажутся сейчас злыми, но они просто завидуют тебе. Ты же наверняка чувствуешь это?

— О да, можно подумать.

— Они завидуют.

Я смотрел на ее лицо через высокую траву.

— Взять, к примеру, меня. Во мне тоже живет эта зависть.

— Тогда ты точно спятил, — покачав головой, сказала Лена. — Как можно завидовать девушке, которая ест ланч в одиночестве.

— Зато ты повидала мир.

Она бросила на меня скептический взгляд.

— И что? А ты, в отличие от меня, ходил все время в одну и ту же школу и жил в своем доме.

— В том-то вся и проблема.

— Поверь мне, это не проблема. Я разбираюсь в подобных делах.

— Ты ездила по разным городам. Я отдал бы полжизни за такую возможность.

— Сплошные разъезды не приносят радости. К тому же у тебя есть друг, а у меня — только собака.

— Но ты никого не боишься. Ты поступаешь как хочешь и говоришь что думаешь. А здесь все оглядываются друг на друга.

Лена поковыряла черный лак на ногте указательного пальца.

— Иногда мне хочется вести себя как все остальные. К сожалению, я не могу изменить свою суть. Я пыталась. Но мне не нравится носить правильную одежду или говорить то, что принято. Со мной всегда творится что-то неладное. А мне хочется оставаться собой и иметь при этом друзей, которые замечали бы, пришла я в школу или нет.

— Поверь, мы все следим за тобой. По крайней мере, сегодня наши девочки доказали это в полной мере.

Она почти засмеялась. Почти.

— Я имела в виду не такие, а добрые отношения.

Внезапное смущение заставило меня отвернуться в сторону.

«Я замечаю».

«Что замечаешь?»

«В школе ты или нет».

— Тогда ты точно спятил.

Казалось, что, произнося эту фразу, она улыбалась. Я взглянул на нее, и меня вдруг перестал волновать завтрашний день — будет ли кто-то сидеть со мной в буфете за одним столом или нет. Мне было трудно выразить свои чувства словами, но Лена для меня была превыше всего. Я знал, что больше не смогу молчать, если одноклассники начнут издеваться над ней. Такое не должно повториться.

— Знаешь, всегда так бывает, — прошептала Лена.

Она смотрела на небо, по которому плыли темно-серые облака.

— Ты о небе?

— О школе... обо мне.

Она приподняла руку и покрутила пальцем в воздухе. Небольшое облако завращалось в том же направлении. Лена вытерла рукавом покатившуюся по щеке слезинку.

— На самом деле мне не важно, понравлюсь я кому-то или нет. Я просто не хочу, чтобы меня ненавидели автоматически — без всяких причин.

Облако стало идеально круглым.

— Ты говоришь про этих идиоток? Через пару месяцев Саванна получит корону на зимнем балу, Эмили подарят машину, а Иден перекрасит волосы. Шарлотта тоже чем-нибудь обзаведется — тату, ребенком или не знаю чем еще. Вся история с тобой забудется.

Я лгал, и она знала это. Лена снова приподняла руку и слегка сжала пальцы. Облако смялось и начало походить на ущербную луну.

— Я знаю, они глупые. Все эти крашеные волосы... нелепые маленькие сумочки...

— Вот именно! Тупые курицы. Кого волнует их мнение?

— Меня волнует. Их ненависть причиняет мне боль. Я ведь тоже глупая, и обида на них делает меня еще глупее. Я пытаюсь глупостью побороть глупость.

Она помахала рукой, стирая луну с неба.

— Никогда не слышал о такой глупости.

Я взглянул на нее краем глаза. Лена попыталась скрыть улыбку. Какое-то время мы лежали в траве и смотрели на проплывавшие облака.

— Знаешь, что действительно глупо? У меня под кроватью залежи книг.

Я признался ей в том, о чем никогда и никому не говорил.

— И какие это книги?

— Романы Толстого, Сэлинджера, Воннегута. Я читаю их. Читаю, потому что они нравятся мне.

Она перекатилась на бок, согнула руку в локте и подперла голову ладонью.

— А что об этом думают твои приятели?

— Честно говоря, я помалкиваю о своем увлечении книгами. Такое лучше не выставлять напоказ.

— Это точно. Я заметила, что в школе ты читаешь комиксы.

Она говорила с напускной небрежностью.

— Сегодня я видела «Серебряного Серфера». Ты читал его перед тем, как все произошло.

«Ты наблюдала за мной?»

«Нет, я случайно заметила».

Меня по-прежнему терзали сомнения. Неужели мы общались телепатически? Или я просто воображал себе наш разговор? Но ведь я не сумасшедший! Пока.

Лена изменила тему разговора, точнее, вернулась к прежней:

— Я тоже люблю читать. В основном стихи.

Она почему-то представилась мне лежащей в постели, с книгой в руках. Но я с трудом мог вообразить себе такую картину в особняке Равенвуда.

— Да? Мне из поэтов нравится Буковски.

Я говорил ей правду, хотя прочитал лишь два его стихотворения.

— У меня есть все его книги,— похвасталась Лена.

Я знал, что ей не хотелось говорить о том, что произошло в классе. Но я больше не мог обходить эту тему. Мне нужно было знать правду.

— Так ты расскажешь мне или нет?

— О чем?

— О том, что случилось сегодня.

Последовало долгое молчание. Лена села и сжала в руках стебли высокой травы. Потом провела ладонями по складкам платья, пригнулась и посмотрела мне в глаза. Ее лицо было всего лишь в нескольких дюймах от меня. Я лежал не двигаясь, пытаясь сконцентрироваться на ее словах.

— На самом деле я не знаю, что случилось. Иногда такое происходит. Я не могу контролировать эти силы.

— Это как сны?

Я всматривался в ее лицо, выискивая намек на признание.

— Да, — рассеянно ответила она. — Как наши сны.

Лена вздрогнула и с тревогой посмотрела на меня. Значит, я с самого начала был прав!

— Ты помнишь их!

Она закрыла лицо ладонями. Я сел и потянул ее за рукав.

— Значит, это ты! И тебе известно, что там был я. Все это время ты знала, о чем я говорил.

Я прикоснулся к ладоням Лены, отвел их от ее лица. В моих руках загудел электрический ток.

«Ты та девушка из сновидений!»

— Почему ты ничего не говорила раньше?

«Я не хотела, чтобы ты знал».

Она смотрела мимо меня.

— Но почему?

Мой вопрос прозвучал слишком громко в тишине уединенного сада. Лена взглянула на меня. Она побледнела и казалась испуганной и беззащитной. Ее глаза походили на море перед штормом у побережья Южной Каролины.

— Я не ожидала встретить тебя здесь. Мне казалось, это просто сны. Итан, я не знала, что ты существуешь в реальности.

— А когда узнала... Почему ты ничего не сказала?

— У меня тяжелая жизнь. Я боюсь, что ты... Мне не хочется, чтобы кто-то страдал из-за меня.

Я не понимал, о чем она говорит. Мои пальцы касались ее ладони. Грудь переполняла удивительная нега. Чтобы не упасть, я уперся другой рукой в край каменной плиты и почувствовал под пальцами что-то небольшое и круглое. Возможно, это был жук или осколок камня. Он отделился от плиты и оказался в моей ладони. Вдруг я содрогнулся. Лена сжала мои пальцы.

«Что случилось, Итан?»

«Я не знаю».

Все внезапно изменилось. Будто я попал в другое место. Вокруг по-прежнему был сад, но не тот. И запах лимонов тонул в горечи дыма...

Близилась полночь, а небо было алым от пожарит. Языки огня тянулись к облакам, клубы дыма глотали все на своем пути. Даже луну. Поле превратилось в вязкое месиво. Земля, промокшая от долгих дождей, покрылась серым пеплом. И если бы только дождь полил ее сегодня!

Женевьева надсадно закашляла. Дым обжигал ее горло. Было больно дышать. Грязь цеплялась за подол и тянула юбку вниз, заставляя спотыкаться почти на каждом шагу. Но Женевьева упрямо шла вперед. То был конец света. Конец ее мира. Она слышала женские крики вперемешку с выстрелами и безжалостным ревом пламени. Слышала, как солдатам отдавали приказы убивать всех подряд.

— Сжечь эти дома! Пусть мятежники почувствуют вкус поражения! Уничтожайте всех, кого увидите!

Солдаты Союза поджигали усадьбы, хлева и амбары. Они обливали керосином простыни и занавески. Женевьева видела, как полыхали плантации соседей, как знакомые семьи пытались вырваться из объятий пламени, но чаще всего безуспешно. Языки огня отрезали пути спасения, пожирая людей вместе с домами, в которых они родились.

Вот почему она бежала — в дым, в огонь, прямо в пасть зверя. Она должна была добраться до Гринбрайра раньше, чем туда придут убийцы. Время поджимало. Солдаты методично сжигали плантации, оставляя широкий огненный след вдоль этого берега Санти. Они уже сожгли Блэквелл. Следующим был Голубиный перекресток. Затем Гринбрайр и Равенвуд. Генерал Шерман объявил карательную акцию, и его армия, пройдя по трупам сотни миль, добралась наконец до Гэтлина. Они сровняли с землей почти каждую плантацию Колумбии, затем двинулись на восток, сжигая все на своем, пути. Когда северяне вошли в Гэтлин, во дворах по-прежнему развевались флаги Конфедерации — это стало еще одним поводом для зверств.

Запах лимонов подсказал ей, что она опоздала. Запах лимонов, смешанный с золой. Они сожгли даже их сад.

Мать Женевъевы любила лимоны. Поэтому отец, погостив у приятеля в Джорджии, привез оттуда два лимонных саженца. Все говорили, что они не вырастут, что холодная зима Южной Каролины убьет их на корню. Но мать не слушала этот вздор. Она посадила деревья на краю хлопкового поля и начала заботиться о них, как о собственных детях. В холодные зимние ночи она укрывала саженцы шерстяными одеялами и нагребала землю по краям, чтобы в почве удерживалась влага. Лимоны выросли. Через пару лет отец Женевьевы привез еще двадцать восемь деревьев. Некоторые городские леди выпрашивали у мужей лимонные саженцы для своих садов, но их деревья гибли. Лимоны росли только в Гринбрайре, только под заботливой опекой ее матери. И казалось, что никакая беда не уничтожит эти деревья. Пока не пришли солдаты...

— Что происходит?

Лена отдернула руку от моих пальцев. Я открыл глаза и увидел, как сильно она дрожит. В моем кулаке по-прежнему находился предмет, который я нашел у края каменной плиты.

— Думаю, наши видения как-то связаны с этим.

Я разжал пальцы. У меня на ладони лежала старая овальная камея. На передней крышке из перламутра или слоновой кости было вырезано женское лицо. Тонкая работа искусного мастера. На боку камеи виднелась небольшая шишечка.

— Смотри! Старинный медальон!

Я нажал на пружину, и передняя крышка открылась. На внутренней ее стороне обнаружилась витиеватая надпись.

— Тут написано «Гринбрайр». И ниже стоит дата.

— А что такое Гринбрайр? — спросила Лена.

— Наверное, название плантации. Этот сад раньше принадлежал не Равенвуду, а Гринбрайру.

— А то видение? Огонь, пожары? Ты тоже их видел?

Я кивнул. Произнести хоть слово о таком ужасном зрелище было непросто.

— Похоже, это все, что осталось от Гринбрайра.

— Дай мне взглянуть на медальон, — попросила она.

Я осторожно передал ей медальон. Он выглядел старым, побывавшим во многих передрягах. Возможно, эта камея пережила даже пожар из нашего видения. Лена повертела ее в руках.

— Одиннадцатое февраля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года.

Вдруг она побледнела и выронила медальон.

— Что с тобой?

Лена с ужасом смотрела на траву, в которую упала камея.

— Одиннадцатое февраля. Это день моего рождения.

— Просто совпадение. Считай, что ты заранее получила подарок.

— В моей жизни не бывает совпадений.

Я поднял медальон и перевернул его. На задней стороне виднелись две группы выгравированных инициалов.

— И. К. У. и Ж. К. Д. Наверное, этот медальон принадлежал кому-то из них.

Внезапно внутри у меня все похолодело.

— Как странно! Мои инициалы тоже И. К. У.

— Мой день рождения. Твои инициалы. Ты по-прежнему думаешь, что это совпадение?

Возможно, она была права. И все же...

— Давай еще раз попытаемся вызвать видения. Может быть, узнаем что-то новое.

Мое разгоревшееся любопытство походило на чесотку — сопротивляться было очень трудно.

— Не знаю. А вдруг это опасно? Там все так реально. У меня глаза еще слезятся от дыма.

Она была права. Мы не покидали сад и при этом испытали отчетливое ощущение, что нас забросило в гущу пожаров. В горле все еще першило от дыма. Впрочем, это меня остановить не могло. Я сжал медальон в кулаке и протянул вторую руку Лене.

— Не бойся. Разве тебя так легко испугать?

Это был вызов. Она фыркнула и, покачав головой, шагнула ко мне. Наши пальцы переплелись, и я почувствовал, как тепло ее руки распространилось по моим венам. Электрические мурашки — пожалуй, точнее не скажешь. Прикрыв веки, я начал ждать видений. Однако ничего не случилось. Я разочарованно открыл глаза.

— Возможно, нам все показалось. Или у амулета кончились батарейки.

Лена посмотрела на меня так, словно я был Эрлом Петти, стоящим у доски на уроке алгебры.

— Иногда лучше молчать, чем говорить. Особенно когда ты не понимаешь того, что делаешь.

Она встала и отряхнула платье.

— Мне пора идти.

Лена еще раз взглянула на меня сверху вниз.

— Знаешь... ты не оправдал моих ожиданий.

Она повернулась ко мне спиной и, обходя лимонные деревья, направилась к выходу из сада.

— Подожди! — крикнул я.

Я вскочил на ноги и, спотыкаясь о корни, побежал за ней. У последнего лимонного дерева она остановилась.

— Не нужно, Итан.

— Что не нужно?

Она отвела взгляд в сторону.

— Просто забудь обо мне. Пока еще все хорошо.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Серьезно. Что тебе не нравится?

— Лучше оставь меня в покое.

— Ты считаешь себя самой необычной девушкой в мире?

— Нет. Но... я действительно особенная.

Она повернулась, чтобы уйти. Я нерешительно дотронулся до ее плеча. Вечернее солнце ласкало нас теплыми лучами. Под тканью чувствовались ее выступающие кости. Она казалось мне такой же хрупкой, как в том сне о падении. Но потом Лена обернулась — и я поразился ее внутренней силе. От былой хрупкости не осталось и следа. Возможно, дело было в ее взгляде. Прошло несколько секунд, и она наконец повернулась ко мне полностью. Я сделал еще одну попытку.

— Послушай. С нами что-то происходит. Сны, песня, запах, медальон. Я думаю, нам суждено стать друзьями.

— Ты сказал — запах? — встревожилась она. — Из-за этого мы подружимся?

— Ну, можно понять и так. Хотя я выразился иначе.

Лена взглянула на мою руку, и я торопливо убрал ее с плеча. Мне не хотелось расставаться. Я посмотрел ей прямо в глаза — наверное, впервые за все эти дни. Зеленая глубь ее взора, казалось, не имела дна. Я мог потратить целую жизнь, но так и не достичь предела. Наверное, Эмма, говоря о «глазах — окнах души», имела в виду что-то подобное.

«Слишком поздно, Лена. Я уже подружился с тобой».

«Мне так не кажется».

«Нас связали обстоятельства».

«Прошу тебя! Поверь мне! Мы не можем быть друзьями».

Она отвела взгляд в сторону, прислонилась к стволу лимонного дерева и печально улыбнулась.

— Я знаю, ты не похож на остальных. Но ты понятия не имеешь, кто я такая. Хотя меня тоже удивляет возникшая связь. Я не могу объяснить, почему мы видим одни и те же сны.

— Скажи, ты против нашей дружбы, потому что...

— Через пять месяцев мне исполнится шестнадцать лет.

Она приподняла ладонь, на которой, как обычно, было написано число. На этот раз 151.

— Сто пятьдесят один день.

Столько осталось до ее дня рождения! Вот что значит постоянно уменьшающееся число на тыльной стороне ладони. Она вела обратный отсчет.

— Ты не понимаешь, что это означает, Итан! Ты ничего не знаешь! Я больше не могу находиться здесь.

— Но ты находишься здесь.

Она перевела взгляд в сторону дома и отстраненно спросила:

— Тебе нравятся стихи Буковски?

— Да, — смущенно ответил я.

— Даже не пытайся.

— Не понял...

— Эта фраза написана на его могильной плите.

Она побежала к арочному проходу и скрылась из виду. Пять месяцев. Я действительно не знал, что означает этот срок. Но живот свело судорогой от недоброго предчувствия — от какой-то необъяснимой паники. Я выбежал за ограду, однако Лены уже не было. Как будто не было вообще! Остался едва уловимый запах лимонов и розмарина. Забавно! Чем больше она убегала от меня, тем сильнее мне хотелось следовать за ней.

«Даже не пытайся».

Я знал, что на моей могиле будут другие слова.

12.09

СЕСТРЫ

Мне повезло, что к моему приходу домой кухонный стол еще не был накрыт — Эмма убила бы меня, если бы я опоздал на ужин. Но я не учел одного обстоятельства. В ту самую минуту, когда я покинул класс английского языка, городская телефонная сеть пришла в активное состояние, и в течение дня Эмме позвонило не меньше половины жителей Гэтлина.

— Итан Уот? Это ты? Потому что, если это ты, тебя ожидают огромные неприятности.

Из кухни доносился знакомый стук ножа. Она шинковала овощи. Похоже, ситуация была еще хуже, чем я предполагал. Пригнув голову, я поднырнул под дверной косяк. Эмма стояла у углового стола. Ее фигуру украшал брезентовый заводской фартук с четырнадцатью карманами для гвоздей и четырьмя крючками для различных электрических инструментов. В руке она держала широкий нож. На столе возвышалась горка моркови, кабачков и прочих овощей, трудно сказать каких. Китайские «весенние рулеты» готовились из большого количества ингредиентов. Это был самый трудоемкий рецепт из тех, что хранились в ее синей пластмассовой коробочке. И если Эмма, никогда не отличавшаяся пристрастием к китайской пище, делала «весенние рулеты», то мои дела действительно оставляли желать лучшего. Я попытался придумать правдоподобное объяснение, но в голову ничего не приходило.

— После полудня мне позвонил твой тренер. А еще звонили миссис Инглиш и директор Харпер, мама Линка и леди из ДАР. Ты же знаешь, как я ненавижу этих дам. Они злые, как грех во плоти.

Гэтлин наводняли различные женские общества, и все они отпочковались от ДАР. Чтобы добиться членства в организации с таким названием — Дочери американской революции, — претенденткам следовало сначала доказать, что они имеют родственные связи с настоящими патриотами американского Юга. Зато, став членами ДАР, они обретали множество неоспоримых прав. Например, могли советовать своим соседям с Речной улицы, в какой цвет красить фасады своих домов, или судить и донимать любого жителя города. Кроме Эммы, естественно. Хотел бы я посмотреть на них, если бы они не сделали такого исключения.

— Все эти люди говорили одно и то же. Что ты якобы ушел из школы посреди урока. Что ты, как маленький щенок, побежал за девочкой Дачанис.

Еще одна морковка была изрублена на мелкие куски.

— Я знаю, Эмма, ты права. Но...

Острый нож рассек кабачок на две половинки.

— А я им ответила: «Нет, мой мальчик не покинул бы школу без разрешения! И он не пропустил бы тренировку! Наверное, тут какая-то ошибка. Наверное, кто-то другой проявил неуважение к учителям и запятнал фамилию своей семьи. Тот мальчик, которого я вырастила, не мог совершить подобного проступка!»

На разделочную доску полетел зеленый лук. Я расстроил Эмму тем, что совершил непростительное преступление: выставил ее в плохом свете в глазах заклятых врагов — миссис Линкольн и женщин из ДАР.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание? Почему ты убежал из школы, словно тебе хвост подпалили? Только не говори мне об этой девчонке! Я не хочу больше слышать о ней!

Как тут можно было объясняться? Я печально вздохнул. Признаться ей, что я несколько месяцев видел сны о таинственной девушке? Что эта девушка вдруг появилась в нашем городе и оказалась племянницей Мэкона Равенвуда? Что в дополнение к ужасающим снам я пережил видение и повстречал в нем женщину, которая, похоже, жила во время Гражданской войны? Из такой ситуации меня мог вытащить только взрыв солнца с одновременной гибелью всех ближайших планет.

— Эмма, это не то, что ты думаешь. Ребята в нашем классе начали издеваться над Леной и говорить, что ее дядя возит трупы в своем катафалке. Она расстроилась и выбежала из класса.

— Я жду объяснений, которые касались бы твоих поступков!

— А разве ты не учила меня ходить перед взором Бога? Тебе не кажется, что это он побудил меня заступиться за обиженную девушку?

Зря я так сказал. В ее глазах вспыхнул праведный гнев.

— Не смей использовать имя Божье, чтобы оправдать свои нарушения школьных правил! Иначе я, клянусь Небом, выйду во двор, найду прут и выжгу истину на твоей заднице! И меня не волнует, сколько тебе лет. Ты понял меня, мальчик?

Эмма ни разу в жизни не била меня, хотя несколько раз гонялась за мной с прутом в руке, чтобы привить уважение к старшим. Но сейчас все было по-другому. Ситуация стремительно ухудшалась, превращаясь из плохой в кошмарную. Требовался отвлекающий момент. Я вспомнил о медальоне в моем заднем кармане. Эмма любила загадки и тайны. Когда мне было четыре года, она учила меня читать по детективным романам. А сколько кроссвордов я помогал ей разгадывать, подсматривая из-за плеча! В детском саду я единственный читал на черной доске любые слова, начинавшиеся на «экс-», потому что был знаком с «экспертизой» и «эксгумацией». Старинный медальон мог сослужить мне неплохую службу. При этом рассказывать Эмме о пережитом видении времен Гражданской войны было вовсе не обязательно.

— Да, Эмма, ты права. Я виноват. Мне не следовало убегать из школы. Но я хотел убедиться, что с Леной все в порядке. У нее за спиной разбилось окно, и она порезала руку до крови. Я поехал за ней только для того, чтобы посмотреть, не опасна ли рана.

— Ты входил в их дом?

— Нет, мы встретились с Леной снаружи. Насколько мне известно, ее дядя очень застенчивый.

— Только не говори мне о Мэконе Равенвуде с таким видом, словно ты знаешь о нем больше меня.

Она бросила на меня свой особый взгляд.

— О-т-у-п-е-н-и-е.

— Что?

— Ты совсем потерял разум, Итан Уот.

Я вытащил медальон из кармана и подошел к ней поближе.

— Мы гуляли по полю за их домом и нашли вот эту вещь.

Разжав кулак, я показал ей камею.

— Там внутри надпись.

Лицо Эммы исказила гримаса ужаса. По моей спине пробежал холодок. Мне показалось, что у нее начался приступ удушья.

— Эмма, ты в порядке?

Я хотел подхватить ее под руку на тот случай, если она потеряет сознание. Но Эмма отдернула локоть, будто обожглась о ведро с кипятком.

— Где ты взял эту вещь? — спросила она зловещим шепотом.

— Мы нашли ее на поле около Равенвуда.

— Нет, ты нашел ее не там!

— О чем ты говоришь? Ты знаешь, кому она принадлежала?

— Стой здесь, — прокричала она, выбегая из кухни. — Не двигайся!

Пропустив эти указания мимо ушей, я последовал за Эммой в ее комнату. Небольшая спальня скорее походила на аптеку. Низкая кушетка с белым покрывалом терялась среди дюжины шкафов. На полках хранились аккуратно сложенные газеты с заполненными кроссвордами (Эмма никогда не выбрасывала их) и банки с ингредиентами для магических амулетов — солью, цветными камнями и травами. Имелась и особая коллекция: банка с черными корешками и упавшие с деревьев птичьи гнезда. Одна полка была уставлена бутылками с землей.

Эмма вела себя странно — даже по ее стандартам поведения. В коридоре нас разделяла всего пара шагов. Но когда я вошел в комнату, она уже рылась в ящиках буфета.

— Эмма, в чем дело?

— Разве я не велела тебе оставаться на кухне? — закричала она, увидев меня. — Не вноси это сюда!

— Почему ты так расстроилась?

Она сунула несколько предметов в карман своего заводского фартука и выбежала из спальни. Я вновь последовал за ней.

— Эмма, что происходит?

— Вот! Возьми!

Стараясь не касаться моей руки, она передала мне потрепанный носовой платок.

— Оберни эту вещь. Да, правильно. И еще один раз.

Ее нынешнее «помрачение» превосходило все мыслимые границы. Казалось, она повредилась рассудком.

— Эмма...

— Итан! Делай, как я говорю!

Она никогда не называла меня просто по имени.

Когда я завернул медальон в носовой платок, она немного успокоилась. Покопавшись в нижних карманах фартука, вытащила небольшой мешочек и склянку с темным порошком. Я тут же понял их предназначение. Очередной оберег. Ее рука слегка дрожала, когда она насыпала в мешочек магический порошок.

— Ты хорошо завернул эту штуку?

— Ну, — ответил я, ожидая нагоняй за такой фамильярный ответ.

— Уверен?

Ошибка! Недопустимый объект гиперссылки.

— Тогда засунь ее сюда.

Кожаный мешочек оказался неестественно теплым и гладким на ощупь.

— Быстрее!

Я сделал, как она велела. Зловещий медальон был помещен в надежный контейнер.

— Завяжи его вот этим, — сказала Эмма, передав мне обычный на вид шнурок, хотя все, что она использовала для оберегов, обладало магической сутью. — Теперь отнеси вещь туда, где ты нашел ее. Зарой медальон в землю. И сделай это как можно быстрее.

— Эмма, объясни, что происходит?

Она подошла, схватила меня рукой за подбородок и отбросила волосы с моих глаз. Впервые с тех пор, как я вытащил медальон из кармана, она смотрела прямо на меня. Это была самая длинная минута в моей жизни. Я никогда прежде не видел у нее такого выражения лица.

— Нет, — наконец прошептала она, опуская руку. — Ты не готов.

— К чему я не готов?

— Сделай все, как я сказала. Отнеси мешочек туда, где ты нашел эту вещь. Закопай его в землю и вернись домой. О той девочке забудь! Я не хочу, чтобы ты общался с ней, понял?

Она сказала мне только то, что посчитала нужным. Никакие дальнейшие расспросы не привели бы ни к чему хорошему. Эмма прекрасно гадала на картах и решала кроссворды. Однако лучше всего она хранила свои секреты.

— Итан Уот, ты проснулся?

Сколько времени? Половина десятого. Обычно по субботам я вставал с постели пораньше. Но вчера вечером после двухчасового кружения по полям вокруг города я едва держался на ногах от усталости. Мне хотелось, чтобы Эмма поверила, будто я вернулся в Гринбрайр и закопал медальон.

Выбираясь из кровати, я наступил на коробку засохших орео[15]. Моя спальная всегда напоминала свалку — в ней было столько всякой всячины, что отец, поднимаясь ко мне, обычно предупреждал: «Сынок, однажды ты спалишь весь дом!» Впрочем, он уже давно сюда не заходил. В дополнение к карте стены и потолок были обклеены плакатами с видами тех городов и областей, где я надеялся побывать: Афины, Барселона, Москва, Аляска. Вдоль стен возвышались штабеля коробок из-под обуви. Некоторые поднимались на три-четыре фута в высоту. Могло показаться, что коробки стоят в хаотичном порядке, но я мог точно указать расположение любой из них, начиная от белой, с надписью «Адидас», где хранилась коллекция зажигалок, собранная в пироманиакальный период в восьмом классе, и кончая зеленой коробкой «Нью беланс» с пустыми гильзами и клочком флага, который мы с мамой нашли в форту Самтер.

Мне нужна была желтая коробка «Найк», с медальоном, который подействовал на Эмму словно нокаутирующий удар. Я открыл крышку и вытащил кожаный мешочек. Вчера вечером мне показалось, что я спрятал его вполне надежно, но сегодня решил на всякий случай сунуть медальон в карман.

Снизу донесся крик Эммы:

— Вставай или опоздаешь к Сестрам.

— Спущусь через минуту.

Каждую субботу я проводил полдня с тремя самыми старыми в городе женщинами: моими двоюродными бабушками Мерси, Пруденс и Грейс. Жители Гэтлина называли их Сестрами, словно они представляли собой одно существо — что, по сути, так и было. Приблизившись к столетнему возрасту, они уже не помнили, кто из них был старше остальных. Сестры многократно выходили замуж, чем очень гордились. Пережив всех своих супругов, они в конце концов поселились вместе в доме бабушки Грейс. Я считал их не столько старыми, сколько сумасшедшими.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, мама начала приводить меня к ним, чтобы я помогал им. С тех пор я навещал их по субботам. Самой неприятной обязанностью было сопровождение бабушек в церковь. Сестры, южные баптистки, посещали церковь по субботам и воскресеньям, а также в другие дни.

Обычно я воспринимал визиты к ним как тяжкое бремя. Но сегодня все было иначе. Я принял душ еще до третьего окрика Эммы. Мне не терпелось выбраться из дома. Сестры знали все о каждом жителе Гэтлина. Благодаря своим бракам они успели обзавестись родственными связями почти с половиной горожан. После пережитого видения я был уверен, что буква Ж в Ж. К. Д. означала Женевьеву. А кто мог расшифровать остальные инициалы? Только три самые старые женщины в городе.

Открыв верхний ящик комода, где лежали мои чистые носки, я заметил маленькую куклу, похожую на обезьянку. В ее лапах был зажат крохотный мешочек с солью и голубым камнем. Еще один оберег Эммы. Они предназначались для изгнания злых духов, против неудачи и даже простуды. Когда отец перестал ходить в церковь и начал запираться в своем кабинете, она по воскресеньям подсовывала кукол ему под дверь. Хотя папа никогда не обращал внимания на ее обереги, Эмма говорила, что добрый Господь дает людям небольшой кредит веры за демонстрацию намерения. Однако через пару месяцев отец заказал в интернет-магазине кухонную ведьму и повесил её над плитой. Эмма так рассердилась, что целую неделю подавала ему холодную кашу и пережаривала кофейные бобы.

Обычно я, натыкаясь на ее «подарки», не придавал им никакого значения. Но про этот подумал, что он явно связан с медальоном — точнее, с той информацией, которую Эмма пыталась скрыть от меня.

Когда я прибыл в дом Сестер, там царил настоящий хаос. Дверь открыла бабушка Мерси. Она еще не успела снять бигуди.

— Итан! Слава богу, ты пришел! У нас случилось непредвиденное!

Она произнесла приставку «не», как будто та была отдельным словом. Обычно я вообще не понимал половинy из того, что говорили Сестры. Виной тому был сильный акцент бабушек и плохая грамматика. Для Гэтлина такое типично: вы можете определить возраст людей по их речи.

— Мэм?

— Харлон Джеймс ранен, и я не думаю, что он... поправится.

Последнее слово старушка произнесла очень тихо, почти прошептала, словно нас подслушивал сам Господь Бог и она боялась подать ему плохую идею. Харлон Джеймс был йоркширским терьером бабушки Пруденс, названным так в честь ее последнего покойного мужа.

— Что случилось?

— Я скажу, что случилось! — ответила бабушка Пру, возникшая из ниоткуда с аптечкой в руке.— Грейс попыталась убить бедного Харлона Джеймса. Он едва цепляется за жизнь.

— Я не хотела убивать его, — прокричала из кухни бабушка Грейс. — Не рассказывай сказки, Пруденс Джейн. Это был несчастный случай!

— Итан, позвони Дину Уилксу и скажи ему, что у нас непредвиденный инцидент, — проинструктировала меня бабушка Пру, доставая из аптечки два широких бинта и капсулу с нюхательной солью. — Мы теряем его!

Травмированный Харлон Джеймс лежал в кухне на полу. Он выглядел напуганным, но отнюдь не умирающим. Увидев хозяйку, терьер вскочил на ноги и попытался удрать. Его задняя лапа была подогнута и волочилась по полу.

— Грейс, Бог свидетель, если Харлон Джеймс умрет...

— Он не умирает, бабушка Пру, — успокоил ее я. — У него, похоже, сломана нога. Что произошло?

— Грейс пыталась убить его шваброй.

— Это неправда! Я же говорила! Я забыла надеть очки и приняла его за корабельную крысу. А он бегал по кухне, туда-сюда...

— Откуда тебе знать, как выглядит корабельная крыса? Разве ты когда-нибудь была в порту? Да ты за всю жизнь ни одного корабля не видела!

Одним словом, я подогнал к крыльцу принадлежавший Сестрам «кадиллак» 1964 года, усадил в него старушек, находившихся в состоянии полной истерики, затем вынес из дома корзинку с Харлоном Джеймсом, которому, возможно, действительно хотелось умереть, и отвез всю эту компанию в офис Дина Уилкса. Мистер Уилкс был владельцем зоомагазина, то есть почти ветеринаром. К счастью, Харлон Джеймс отделался лишь сломанной ногой, и Дин Уилкс сумел ему помочь.

К тому времени, когда мы вернулись в дом Сестер, я уже не верил, что мне удастся выведать у бабушек какую- то полезную информацию. На подъездной аллее стоял пикап Тельмы. Мой отец нанял эту женщину для присмотра за старушками после того, как десять лет назад бабушка Грейс устроила пожар, забыв выключить газовую плиту, на которой готовился лимонный пирог. Сестры ушли в церковь, а через пару часов к их дому примчались пожарные машины.

— Ну, девочки, — прокричала из кухни Тельма, — куда вы ездили?

Старушки, расталкивая друг друга, пытались поскорее прорваться в кухню, чтобы рассказать Тельме о своей беде. Я переждал эту битву у порога, затем сел в плетеное кресло рядом с бабушкой Грейс, у которой сейчас был очень подавленный вид. Еще бы! Она снова стала посмешищем для всего города. Я вытащил медальон из кармана и принялся раскачивать его на цепочке.

— Эй, красавчик, где ты достал эту штуку? — спросила Тельма, вытаскивая из консервной банки какую-то подозрительную снедь.

Она поднесла ложку ко рту. Выглядело это несколько странно, потому что Тельма была не лишена некоторой изысканности и напоминала Долли Партон[16].

— Это какой-то медальон. Я нашел его на плантации Равенвуда.

— Равенвуда? Какого черта ты там делал?

— Там живет одна моя знакомая.

— Ты имеешь в виду Лену Дачанис? — спросила бабушка Мерси.

Конечно, она была в курсе городских новостей. Гэтлин есть Гэтлин.

— Да, мэм. Мы с ней учимся в одном классе.

Мне удалось привлечь их внимание!

— Мы нашли этот медальон в лимонном саду неподалеку от их дома. Я не знаю, кому он принадлежал раньше, но выглядит довольно старым.

— Тот сад никогда не был собственностью Мэкона Равенвуда, — без тени сомнения сказала бабушка Пру. — Это участок Гринбрайра.

— Дай-ка мне взглянуть, — попросила бабушка Мерси, доставая очки из кармана халата.

Я положил медальон на носовой платок и протянул его старушке.

— Там есть надпись.

— Я не могу прочитать ее. Грейс, не разберешь ли эти буквы?

Она передала медальон бабушке Грейс.

— Я вообще ничего не вижу, — прищуриваясь, ответила та.

— Тут две группы инициалов, — сказал я, указывая на желобки, прорезанные в металле. — И. К. У. и Ж. К. Д. Если вы откроете крышку, там будет дата — одиннадцатое февраля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года.

— Какая-то знакомая дата, — заметила бабушка Пру. — Мерси, что случилось в тот день?

— Одиннадцатого февраля? Это же дата твоей свадьбы, Грейс.

— Я вышла замуж в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, а не в тысяча восемьсот шестьдесят пятом!

Их слух был ничем не лучше зрения.

— Одиннадцатое февраля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года...

— Я вспомнила! — вскричала бабушка Грейс. — В тот год федералы едва не сровняли Гэтлин с землей. У нашего прадеда сожгли все владения. Неужели вы забыли эту историю, девочки? Генерал Шерман и его армия промаршировали по Югу, сжигая все на своем пути. В том числе и наш город. Они назвали это «великим возмездием». Все плантации в Гэтлине были частично или полностью разорены. Кроме Равенвуда. Мой дед говорил, что той ночью Абрахам Равенвуд заключил сделку с дьяволом.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— А как же иначе! Это единственное объяснение, почему их плантация осталась нетронутой. Федералы жгли все усадьбы вдоль реки — одну за одной, пока не добрались до Равенвуда. А затем они прошли мимо чертова особняка, как будто вообще его не заметили!

— Я тоже помню рассказы нашего деда, — добавила бабушка Пру, подкармливая Харлона Джеймса кусочками бекона. — Той ночью случилось множество странных вещей. У Абрахама был брат, который жил вместе с ним. Так вот, он исчез в ночь пожарищ. Никто его больше не видел.

— И что тут странного? — поинтересовался я. — Возможно, его убили солдаты. Или он погиб в огне.

Бабушка Грейс загадочно приподняла брови.

— Или, возможно, с ним случилось что-то иное. По крайней мере, его тела так и не нашли.

Я понял, что уже несколько поколений Гэтлина судачат о Равенвудах. Похоже, эта традиция появилась задолго до Мэкона Равенвуда. Но что еще знали Сестры? Я решил прояснить этот вопрос.

— А Мэкон Равенвуд? Что вам известно о нем?

— У этого парня никогда не будет шансов на легитимность.

В Гэтлине «нелегитимными» обычно называли коммунистов или атеистов.

— Его папаша Сайлас сошелся с матерью Мэкона после того, как от него сбежала первая жена. Он, кажется, привез ее из Нового Орлеана. Это была очень красивая женщина. Вскоре у них родились два мальчика: Мэкон и его брат. Но Сайлас так и не женился на ней. Поэтому женщина собрала свои вещи и тоже уехала.

Бабушка Пру перебила ее:

— Грейс Энн! Ты не умеешь рассказывать! Сайлас был таким же подлым и ненормальным, как и все их семейство. В поместье Равенвудов происходили жуткие вещи. По ночам в их доме горел свет, и люди часто видели, как по полям плантации бродит мужчина в черной шляпе.

— И еще волк! — подсказала бабушка Мерси. — Расскажи ему о волке.

Мне не хотелось, чтобы они рассказывали об этом животном. Я сам его видел. Хотя вряд ли это был тот же самый пес. Собаки или даже волки не живут так долго.

— У них в доме жил волк. Сайлас держал его вместо домашней собаки.

— Бедные дети, — покачав головой, произнесла бабушка Мерси. — Они жили то с Сайласом, то с матерью. Отец обращался с ними как со скотиной. Он бил их все время и не выпускал из дома. Он даже не позволял им ходить в школу.

— Так вот почему Мэкон Равенвуд никогда не покидает свой дом, — догадался я.

Бабушка Мерси отмахнулась от моих слов, будто это была самая глупая фраза, которую она когда-либо слышала.

— Он довольно часто приезжает в город. Я сотни раз встречала его по вечерам у здания ДАР.

Как же, как же! Она встречала его у здания ДАР!

С Сестрами это происходило постоянно. Какое-то время они сохраняли контакт с реальностью, но потом отправлялись в плавание по волнам фантазий. Я точно знал, что никто из горожан не видел Мэкона Равенвуда.

И мне как-то не верилось, что он захаживал к Дочерям американской революции в надежде полюбоваться на их раскрашенные чипсы или чтобы поболтать с миссис Линкольн.

Бабушка Грейс поднесла медальон ближе к лампе и присмотрелась к нему более внимательно.

— Могу сказать вам кое-что еще! Этот платок принадлежал Салли Трюдо. Ее часто называли Салли Пророчицей. По рассказам знающих людей, она могла видеть будущее.

— Она гадала по картам Таро? — спросил я.

— А разве есть другие карты?

— Да, игральные, — ответила бабушка Мерси. — Географические карты, медицинские и эти... Кредитные карточки!

Мне снова пришлось вмешаться в ход беседы.

— А как вы узнали, что платок принадлежал той пророчице?

— Здесь на краешке вышиты ее инициалы. Видишь? А это ее знак.

Она указала на крохотную птицу, вышитую под тремя буквами.

— Ее знак?

Мне ответила Тельма:

— Гадалки часто используют такие знаки. Они помечают ими свои колоды, чтобы никто другой не мог подменить карты. Гадалка только тогда хороша, когда имеет свою меченую колоду. Уж я-то знаю!

Она плюнула, со снайперской точностью попав в небольшую урну, стоявшую в углу комнаты.

— Трюдо, — задумчиво произнес я. — Насколько мне помнится, это фамилия Эммы. Та пророчица была ее родственницей?

— Ну да. Она была ее прапрабабкой.

— А инициалы? И. К. У. и Ж. К. Д.? Вам что-нибудь о них известно?

Конечно, я палил наугад. Кстати, трудно было припомнить, когда в последний раз период ясного сознания длился у Сестер так долго.

— Итан Уот! — возмутилась бабушка Грейс. — Ты насмехаешься над старыми женщинами?

— Нет, мэм. Клянусь!

— И. К. У. Итан Картер Уот. Он был твоим прапрадедушкой. Или прапрапрадедушкой.

— Тебе, сестричка, никогда не давалась арифметика, — прокомментировала бабушка Пруденс.

— В любом случае, он был братом твоего прапрапрапрадедушки Эллиса, — констатировала бабушка Грейс.

— Брата Эллиса Уота звали Лоусон, а не Итан, — возразил я ей — В его честь мне дали среднее имя.

— Эллис Уот имел двух братьев: Итана и Лоусона. Тебя назвали в честь их обоих. Итан Лоусон Уот.

Я представил себе наше фамильное древо, которое видел тысячу раз. Если южанин и знает что-то хорошо, так это свое семейное древо. В нашей столовой висел лист бумаги в рамке, и там не было никакого Итана Картера Уота. Я, похоже, переоценил ясность сознания моей столетней бабушки Грейс. Наверное, вид у меня был настолько скептическим, что бабушка Пру поднялась с кресла.

— В моей генеалогической книге имеется фамильное древо Уотов. Я веду хронику наследия всех Сестер Конфедерации.

Сестры Конфедерации были младшими кузинами ДАР — таким же ужасным сообществом вышивальщиц, хранительниц пережитков времен Гражданской войны. В наши дни члены СК проводили свободное время, выискивая свои исторические корни по старым документам и телесериалам типа «Синих и серых».

— Вот она.

Бабушка Пру вернулась к кухонному столу, неся в руках огромный альбом в кожаном переплете. На желтых страницах из наклеенных уголков торчали потускневшие фотографии. Старушка начала листать страницы, роняя на пол закладки и старые газетные вырезки.

— Вы только взгляните! — вскричала Пру, показывая нам потрескавшийся снимок. — Бартон Фри! Мой третий муж! Самый красивый из всех моих муженьков!

— Пруденс Джейн, не отвлекайся, — обиженным топом произнесла бабушка Грейс. — Этот мальчик проверяет нашу память.

— Одну минуту! Его древо где-то здесь... сразу после Стэтхамов.

Я вглядывался в имена, которые знал по фамильному древу, висевшему в нашей столовой. Имени Итан Картер Уот там не было. Выходит, Сестры обладали другой версией этого древа? И я догадывался, какая из них была верной. У меня имелось подтверждение, завернутое в платок стопятидесятилетней прорицательницы.

— Почему его имени нет на нашем семейном древе?

— На Юге многие такие документы являются подделками, — ответила бабушка Грейс, захлопнув альбом и послав в воздух серое облако пыли. — Но я бы удивилась, если бы Уоты отметили его на своем фамильном древе.

— Только мои честные записи хранят память о его существовании, — сказала бабушка Пру и гордо улыбнулась, показав нам вставные челюсти.

Мне пришлось вернуть Сестер к исходной теме разговора:

— Бабушка Пру, почему его удалили из фамильного древа?

— По рассказам, он был дезертиром.

Я не уследил за ходом ее мыслей.

— Что вы имеете в виду?

— Господи, чему они учат молодежь в этих современных школах?

Бабушка Грейс, лениво вынимавшая претцел[17]из «Чекс-смеси», дала мне краткий ответ:

— Дезертиры — это конфедераты, убежавшие во время войны от генерала Ли.

Почувствовав мое смущение, бабушка Пру решила разъяснить слова своей сестры.

— Во время войны наши солдаты разделились на две группы. Первые поддерживали создание Конфедерации, а вторые поступали на службу по велению своих семей.

Бабушка Пру поднялась с кресла и начала вышагивать взад и вперед, как учительница на уроке истории.

— В тысяча восемьсот шестьдесят пятом году разбитая армия Ли испытывала голод и нехватку живой силы. Некоторые солдаты теряли веру в успех. Они собирали вещи и уходили из своих полков. Их называли дезертирами. Одним из таких солдат был Итан Картер Уот.

Старушки опустили головы, словно не знали, куда деться от стыда.

— Вы хотите сказать, что его удалили из нашего фамильного древа только по этой причине? Из-за того, что он не хотел умирать от голода и сражаться на стороне проигравших?

— Какой странный способ интерпретировать мои слова! — возмутилась бабушка Пруденс.

— Ты говоришь такие глупости, мальчик, что я просто не хочу их слышать!