Шестнадцать

Мне 16 и внимание становится моей вожделеннейшей мечтой. И я, как никогда, хочу трахаться! В то время, как полный сюрпризов мир расставлял всё новые и новые ловушки, я смотрел на лица людей окружавших меня. На лица этих напыщенных и показушно целомудренных женщин, в горделивом спокойствии которых, отчетливо читалось желание, чтобы какой-нибудь «грязный мужлан» грубо и без особых предисловий отодрал их где-нибудь на столе дешёвой забегаловки. Я видел лица этих солидных мужчин, которым надоели, как им кажется, их уже «не те» жёны, и которые уже не находят кайфа в продажном уличном минете. Возможно, всем им на самом деле вовсе и не нужен секс, они просто грезят почувствовать эту безумную к себе страсть, это желание себя в чьих-то глазах, хотя бы на один короткий миг, ощутить, столь необходимую им долю внимания, без которой мир не может трахаться. Без которой, у него не течёт и не стоит! Хотя, впрочем, возможно, мой подростковый максимализм заставляет меня думать обо всем этом с таким остервенением, как будто это нечто истинное. Но я знаю также что, просыпаясь, каждое утро с этим бугром в трусах, я мучаюсь вопросами, - «Где мой, «Play Boy», и как скоро освободится ванная?». Возможно проникнувшись своей собственной мнимой проблемой, ты начинаешь видеть её во всех окружающих тебя людях, будь то, даже пожелтевший от времени пожилой мужчина или с трудом самостоятельно переходящая через дорогу старушка! Я был ещё девственником, и на успокоение моего члена, мне приходилось тратить четыре раза по пятнадцать минут ежедневно. Я занимался этим в туалете, в ванной, в своей комнате. И вскоре уже не мог без этого, онанизм стал моим наркотиком, моим сладким героином. Каждый раз, когда я встречал на улице красивую женщину, мой вечер был плотно занят. Я был робким и не умел общаться с ними. Меня пугала, даже мысль о знакомстве, о том, что мне придётся, что-либо говорить, чем-то завлекать, каким-то образом соблазнять. Я боялся своей неловкости, своей неуверенности, своего безумного взгляда. Я боялся их взгляда, боялся смотреть на них, потому что на те места, которые привлекали мои неискушённые глаза, нельзя пялиться так, как это делал я. Мой разум не позволял мне понять, о чём можно говорить с женщиной, при одном взгляде на которую ты исходишь слюной, словно бешеный пёс. И моим единственным аргументом был мой дымящийся член. Тогда я ненавидел женщин за то, что они не вешались мне на шею. Я подобно любому другому тинэйджеру ежедневно исследовал собственную внешность, рассматривая себя в зеркале, и находил себя привлекательным. Поэтому меня всякий раз удивляло то, что женщины не одаривали меня, даже коротким взглядом, а если и одаривали, то, как бы лишь вскользь, небрежно, случайно. И я никак не мог понять, что же им нужно, что же они хотят от моей внешности, чтобы безо всяких слов ложиться со мной в постель, просто потому что я красив. Я не мог понять этого и поэтому ненавидел их, потом, будто бы придя в себя, моя ненависть обращала свой гневный взор на меня, и я ненавидел себя самого за непонимание. Меня удивляло, как красивейшая женщина, может спать со страшнейшим типом, вроде моего знакомого Пита. Он был невысокого роста, полноватым и, на мой взгляд, вовсе не привлекательным, но я почти каждый день видел, как к нему ходят бабы. Красивые женщины! К этому чёртову уроду! И сейчас сидя у окна, я вижу, как две упругие, плотно обтянутые мини-юбкой ягодицы, плавно пошатываясь, направляются, к дому Пита. Мне хочется рыдать от зависти и собственной беспомощности! Почему он, мать его? Нет, женщины для меня загадка!

И, примерно, в это же самое время: Алик Оганесян получает московскую прописку; Ванесса Паркер без памяти влюбляется в актёра Роберта Редфорда; Ричард О’Доннелл впервые прыгает с парашюта, а Сара Гольденштадт с размахом празднует своё тридцати четырехлетие.