Тут псалтирь рифмотворная 95 страница

Опыт довольно научает нас, что мы на сей земной шар вступаем, не имея еще никакого ни о чем понятия, а потом постепенно снискиваем идеи вещей телесных, от которых уже наконец отвлекаем понятие вещей бестелесных, то-есть: ум наш по врожденной себе способности невидимые вещи познает из видимых, от особенных вещей отвлекает всеобщие понятия, о будущем рассуждает из настоящего и из бытия вещественных сущих понимает о невещественных. Таким образом, например, из бытия видимых вещей, которые поелику сами собою не могут дать себе бытия, заключаем, что непременно находится такое существо, от которого бы оные, как от первоначальной причины, зависели. Равным образом из преизрядного порядка, наблюдаемого между вещьми в сем видимом свете, заключаем, что бог есть един и премудрый24, идею духа получаем, когда, исключив все те свойства, какие в телах примечаем, яко то разделение на части, фигуру и проч., присовокупляем к оному разум и волю. Равномерно сущего, существа и других вещей чрез отвлечение получаем идею.

Но если спросить того, кто ясно чувствует в себе врожденные идеи, для чего не знают их те, кои, будучи воспитаны между зверями или от природы будучи глухи и немы, после научаются с людьми говорить и сообщать им свои мысли, а о том ничего не упоминают, что они до того времени понимали?25 Поистине ничего не будет ответствовать на сие. Ибо опыт уверяет нас, что младенцы по прошествии некоторого времени начинают получать идеи о вещах, например, получив они сперва себе чрез чувства или чрез отвлечение две идеи, сравнивают оные между собою, а потом постепенно и до того доходят, что и между тремя идеями, помощию сравнения, находят уже новые истины; то-есть ум наш действует в нас наподобие арифметиста. Ибо как желающий знать арифметику должен, во-первых, понять простые числа и оные чрез счисление выговаривать, а потом сносить два числа чрез сложение, вычитание, умножение и деление и, наконец, чрез тройное правило сравнивать между собою три числа, и из известного количества находить неизвестное, так равным образом и ум наш прежде всего понимает простые идеи, например идею луны, идею света, идею видимых тел и проч., потом две идеи - например: свет тела освещает, солнце светит - между собою сравнивает и, наконец, из сравнения трех идей между собою выводит, что когда свет тела освещает, то и солнце или луна, поелику также действуют, суть свет и могут освещать тела26. Из чего явствует, что три токмо суть действия ума нашего, а не больше, то-есть: понятие, рассуждение и умствование, хотя некоторые из новейших французов и англичан к сим трем действиям и присовокупляют четвертое, то-есть способ (methodum), но несправедливо, ибо способ не что иное есть, как образ учреждать идеи, рассуждения и умствования порядочным образом и по правилам27.

Буддей же и Ридигер все действия способности познавательной разделяют на ум, рассуждение и память и чрез то не токмо способности смешивают с действиями, но и надлежащие законы разделения и различения пренебрегают28.

Итак, начало и источник всех способностей душевных, принадлежащих до нижней части познания человеческого, есть могущество, или способность так называемая познавательная (Potentia, sive facultas cognoscendi), то-есть такая способность, помощию которой душа, будучи зависима от телесных органов или внешних или внутренних29, представляет себе разные вещи, и вне ее находящиеся. Но как вещи, которые мы чрез способность познавательную себе представляем, суть или нераздельные или отвлеченные30 и нераздельные суть или присутствующие или отсутствующие, и первые понимаем чувствами, а последние чрез воображение и память, отвлеченные ж умом и разумом, то к нижней части познания человеческого, какое имеем мы общее со скотами, особливо относятся способности чувствования, воображения и памяти. Напротив того, к вышней части познания человеческого принадлежат собственно так названные способности разумения, рассуждения, умствования, внимания и отвлечения, единственно одному человеку, поелику разумом одаренному, свойственные.

Хотя никто и не спорит в том, что человек имеет способность разумения, поелику внутреннее всякого сведение уверяет в справедливости сего, однако великое несогласие имеют между собою философы в рассуждении способа, по которому душа наша обыкновенно производит в себе понятия о телесных и бестелесных вещах. И, во-первых, перипатетики кроме пяти внешних чувств допускают еще четыре внутренние, то-есть: 1) общее чувство, в нижних частях мозга обитающее, которое все внешних чувств предметы, аки бы в одну кучу собранные, в себе вмещает и распознает оные между собою; 2) фантазию, или воображение, которое вещи, чувствами понимаемые, соединяет и почитается сокровищем изображений общего чувства; 3) способность мысленную, которая нечувственные вещи, но отвлеченные, например добродетель, честность, пользу и проч., понимает; 4) чувственную память, которая соблюдает изображения и оные в свое время так, как присутствующие, опять представляет. Ум обыкновенно разделяют они на действующий (agentem) и страждущий (patientem, passibilem, sive patibilem): первый, по их мнению, поелику не имеет никакой в себе изображенной идеи или вида, хотя и почитается выскобленною доскою (tabula rasa)31, однако имеет между тем способность от вещественных воображений, чистейшим некоторым, как Корсин говорит32, и невещественным собственным светом озаренных, отвлекать невещественный некоторый вид, который потом не более уже в мозгу, перемешенном вещественными обстоятельствами, но в самом уме, от таких обстоятельств отделенный, очищенный и точно аки бы в невещественность приведенный изображается. Чрез страждущий же ум33 разумели они тот самый, на котором отвлеченные действующим умом виды изображаются, от которых оный будучи определен производит познания и оные также в себя вмещает. Таким образом, думают они, что внешний предмет, например свет, изображает вид свой или образ в чувственном органе, то-есть в глазу, и душа, обитающая в оном с сим видом, от предмета впечатленным, производит другой вид, то-есть изображенный, помощию которого собственно бывает зрение света.

Но справедливее мне кажется, когда во всяком познании человеческом три степени различаются. Первый из оных, как и выше сего упомянуто, есть общий с бессловесными скотами и состоит в движении или возбуждении телесного органа; второй заключается в некотором понимании оного изображения и почитается собственным души; третий, наконец, познания человеческого степень состоит в рассуждении, которое душа, сделав понятие о вещи, немедленно производит. Таким образом, например, как скоро увижу я какой предмет, тотчас отвлеченный от оного свет доходит до моего глаза и приводит оный в движение; ибо из вещей ничего до наших чувств не доходит, кроме движения или впечатления. Потом такое изображение, впечатленное в самых нижних частях моего глаза, чрез посредство оптических нервов и тоненьких оного жилок к самому мозгу или обиталищу душевному переносится, отчего в дупле и последует понятие о том мною видимом предмете. Наконец, за рассуждением, помощию которого душа почитает тот предмет таким или другим, последует внешнее действие, то-есть движение, которое, начиная от мозгу, во все члены разливается чрез нервы. То-есть душа наша сообщает свои силы собственному своему телу34 не чрез вещественное излияние, но чрез способ соединения своего с телом. Ибо когда душа находится в соединении с телом, хотя сама собою и могла бы исполнять свои действия, однако по причине соединения своего с телом не может исполнять оных без тела, пока не находится в оном; и тело получает от души могущество, или силу, чтоб быть органом или орудием для действий душевных. Таким образом, душа видит глазами телесными, слышит ухом, говорит языком, а для разумения и памяти употребляет в помощь находящийся в голове мозг, чувства и сердце. И обратно, глаза видят, уши слышат, голова разумеет не по естественному своему сложению, пли собственною своею силою, но силою души, сопряженной с телом. Ибо по разлучении души от тела телесные органы ничего такого не оказывают. Равным образом по повреждении телесных органов, хотя душа сама в себе и почитается разумною, токмо действий или не может оказывать, или по крайней мере неисправно оказывает оные.

Итак, мы вещь, сперва глазами усмотренную, а потом в мысли своей представленную, или стараемся получить себе, яко пользу нам приносящую, или отвращаемся от оной, яко не надобной и никакой пользы неприносящей. Впрочем, самое понимание, от движения причиненного в каком органе, весьма должно отличать. Ибо часто случается, что мы нимало не чувствуем того, что видим глазами, когда мысль наша объята бывает другими предметами, а самые чувства тогда по большей части обманывают нас, и мысль наша никакого о предмете, чрез оные представленном, не имеет понятия, когда рассуждение наше вскоре за оным последует. Таким образом, в малолетстве все почти наши рассуждения относятся к чувствам, и ничему мы больше не верим тогда, как токмо тому, что чувствами понимаем. Почему и вещи добрыми или худыми называем для того только, что оные или полезны или вредны нашему телу.

Когда ж во время всякого чувствования должно происходить некоторой перемене в чувственных нашего тела органах и оную перемену, произведенную от вещей, вне нас находящихся, душа должна себе тотчас представлять, то явствует из сего, что ни душа без тела не может иметь понятий о вещах, ни тело без души чувствовать, в чем и состоит крепчайший оный души с телом союз и неразрывное сопряжение, хотя и кажется нам, что будто бы иногда тело, иногда душа порознь чувствуют; однако всегда в одно время и совокупными силами. То-есть тело во время чувствования причиненные перемены и от внешних вещей произведенные в чувственных его органах в себя вмещает, а душа оные себе представляет. Например, когда я слышу гром от выстрела пушечного, то сие бывает таким образом, что причиненный на воздухе звук, от сильного ударения друг об друга тел, пробравшись сквозь тончайшие и сокровеннейшие ушей моих проходы, ударяет во внутреннюю перепонку органа слышания, и как токмо сие происходит, то в ту же самую минуту и душа представляет себе перемену, причиненную в ушах. Впрочем хотя и можем мы воспрепятствовать, чтобы внешние вещи меньше действовали в чувственные наши органы и в оных производили перемены, например, можем мы закрыть глаза, если не хотим видеть лица мертвого и престарелого человека, можем с Улиссом заткнуть уши, если не хотим слышать гласа поющих Сирен, можем также, наконец, ум свой отвратить от одних внешних вещей и в другие вперить так, как Афенодор у Плиния35; однако не в нашей то воле состоит, чтоб, какое ни захотели, такое и могли мы произвести чувствование. Ибо никто не может сделать того, чтоб жесточайшая болезнь подагра тому, кто всегда полагал надежду на ноги, такое приносила увеселение, какое приносят согласная музыка и сладкопение. Из чего явствует, что ум человеческий в рассуждении чувствования таким обязан законом, что по оному, так определенному от бога, всегда должен поступать; то-есть если в чувственные наши органы36 действуют какие внешние предметы и производят в оных какую перемену, то таких перемен не может не представлять себе душа.

Но спрашивается, всегда ли душа человеческая, будучи совокупленная с телом, помышляет, то-есть способность разумения всегда ли оказывает приличествующее себе действие? Утверждает сие Картезий с своими последователями и особливо потому, что он сущность души полагает в действительном и всегдашнем помышлении, а сущность тела в действительном протяжении. Согласует с Картезием и Волф, который, полагая, что сущность души состоит в воображательной силе, в расположении органического тела в сем мире вещественным образом и учреждении чувственных органов формально ограниченном, далее утверждает, что душа и во сне производит понятие о целом свете, но токмо темное или сбивчивое37. Другие ж, напротив того, в рассуждении сего вопроса ничего не определяют, потому что опытом еще не дознано, говорят они, чтоб душа, находясь или в глубоком сне, или во чреве матернем, пли во младенчестве, могла всегда мыслить. Ибо часто случается, что мы, пробудившись от сна, нимало не памятуем того, что пли видели во сне, или о чем помышляли, а о том и никакого сведения другим сообщить не можем, что мы делали, находясь во чреве матернем, или в самом младенчестве. Из чего явствует, что душа хотя и есть существо помышляющее, однако не всегда помышляет так, как, например, человек, хотя и называется животным разумным, однако часто отступает от своего разума и в рассуждении своих дел нередко уподобляется бессловесным животным; или как во власти душевной состоит, что она может на время оставить свое хотение, так равным образом может она оставить на время и свое помышление о вещах. Да и подлинно так, что действительное и всегдашнее помышление не есть сущность души, но токмо свойством и принадлежностию ее должно почитаться38, поелику ум разумной души не всегда оказывает свои действия или по причине поврежденных чувственных органов, или за недостатком воображения, от которого оный во время своего помышления неотменно должен зависеть, хотя и имеет непрерывное стремление каким-нибудь образом изъявлять свое бытие. Почему великое различие должно полагать между могуществом или врожденною способностях) ума нашего и между самым его действием: то-есть в силу первого всегда свойственно и приличествует нашей душе, что она имеет сведение о себе самой и о других вне ее находящихся вещах; в силу ж последнего хотя и не всегда изъявляет она самым делом свое сведение, однако, кто может сказать, что новорожденный, например, младенец не имеет разума, поелику оный еще не изъявляется чрез приличествующие действия? Никто поистине, да и невозможно сего утверждать, ибо причиною того не приведенные его еще в совершенство телесные органы, а самая душа, которая по врожденным себе склонностям и способностям как существо, имеющее уже бытие, имеет всегдашнее и непрерывное стремление к изъявлению своего бытия.

Но как величайшая надобность в том состоит и первым началом всякой истины приемлется знать самого себя, то за весьма нужное почитается прежде всего испытывать, сколь далеко силы способностей душевных простираются, и смотреть, не подвержен ли бывает ум наш каким заблуждениям, дабы созидающим нам великолепное здание для истины и премудрости при окончании оного, как лишенным надлежащих иждивений, не могли другие сказать следующего: Сей человек нача здати и не може совершити39. То-есть всегда мы в мысли своей должны содержать, что ум наш, поелику весьма тесными ограничен пределами, превеличайшим часто и опаснейшим подвергается заблуждениям, так что оные иногда причиняют вред нашему благополучию, лишают всего имения, другим предают на посмеяние и поругание, когда мы от них бываем изобличаемы в оных, а нередко и самую жизнь до крайней опасности доводят. Из чего явствует, что никакой погрешности и никакого заблуждения, происходящего от нашего ума, не должно оставлять в пренебрежении, но стараться по крайней возможности о истреблении оного. Ибо хотя некоторые из оных и кажутся на первый случай маловажными, однако притом то надобно знать, что и от малой искры великие рождаются пожары и маловажные погрешности много препятствуют нам в том, чтоб мы не столь удобно могли доходить до Коринф, где истина и премудрость обитают.

Погрешностию же или заблуждением ума нашего называется, когда мы ложное принимаем за истинное, и хотя такое заблуждение не собственным и формальным, но материальным токмо должно почитаться, поелику в простых понятиях такого не находится, однако по большей части самое наше познание бывает истинною и единственною причиною такого заблуждения, поелику мы, не исследовав надлежащим образом какого понятия, скоропоспешно рассуждение свое отвлекаем от оного и так впадаем в формальное заблуждение, обыкновенно называемое смешением рассуждений. Но гораздо пристойнее разделяются заблуждения на теоретические и практические, из которых первые причиняют вред нашему познанию о вещах, например, заблуждаю я, когда говорю, что душа человеческая есть телесная, а последние развращают свободные наши действия. Почему практические заблуждения причиняют больший вред, поелику все спасение наше ближайше зависит от надлежащего свободных наших действий сообразования. Но как от теоретических заблуждений непосредственно происходят и практические, то и сих весьма должно остерегаться всякому.

Весьма бы продолжительно было, п[очтеннейшие] с[лушатели], если бы я хотел исчислять здесь разные причины, от каких именно какие происходят заблуждения, почему за благо и рассудил изъяснить одни токмо средства, помощию которых можем мы предохранять мысли свои от разных заблуждений. И, во-первых, ничто так не препятствует нашему познанию, как предрассуждения40, полученные во младенчестве. Ибо мы прежде еще созрелого своего разума вперяем в свою голову многие безрассудные мысли, которые с летами нашими вместе возрастают, умножаются и большею частию столь укрепляются и вкореняются, что напоследок оным, как чрез долгое употребление и привычку вкоренившимся в нас, будто бы общим некоторым понятиям, почерпнутым от самой природы, противиться или за непристойное почитаем, или совсем не в состоянии бываем. В особливости ж много вреда причиняет нашему познанию предрассуждение чувств41, которое также с самого начала жизни нашей обладает нами, ибо мы все, что ни находится в свете, первее понимаем чувствами, нежели разумом, и потому скорее повинуемся оным, нежели сему. Но весьма легко можно свободиться от таких заблуждений, если мы будем последовать самому опыту, который точно может уверить нас, что не всегда вещи имеют такое свойство, какими оные на первый случай представляют нам чувства, но при всяком чувствовании должны мы наблюдать особливо все те правила, какие предписывают нам философы42. Должны притом последоватьм наставлениям физиков и математиков, которые подают нам весьма изрядные правила в рассуждении того, каким образом надлежит нам сообразовать своп мысли и приводить оные в согласие между собою; то-есть великое различие должны мы полагать между учеными и неучеными43, особливо чувства свои сообразовать с разумом своим, когда оные представляют токмо то, что грубого в телах находится, и, наконец, во время самых души нашей перемен нечистому своему разумению противополагать чистое и беспримесное разумение; а больше всего, чтоб чувства не могли доводить нас до заблуждения, надобно приятность оных растворять с приятностию всегдашнего рассуждения. Предрассуждение ж воображения, также зависящее от чувств и препятствующее нашему познанию чрез безрассудное соединение идей, удаляют от нас подробные вещей понятия, помощию которых можем мы отделять от вещей все то, что в оных случайным токмо образом находится. Ибо, чем яснее и подробнее какую вещь понимаем чувствами, тем удобнее воображаем себе оную44 и, чем чаще одно и то же чувствование повторяется, тем большие силы получает себе воображение45. Сильнее притом и лучше действует в нас воображение, когда внешние наши чувства находятся в покое, нежели в то время, когда оные пли чувством зрения, или слышания и проч. воспящаются. Ибо самым опытом известно, что виды вещей, которые нам представляются во сне, гораздо сильнее утверждаются в нашем уме, нежели те, коп понимаем мы не во сне, поелику во время сна прочие внешние чувства находятся в покое, а одно токмо воображение тогда действует46. Но чтоб воображения сходственные были с нашим разумением, то не одни токмо те книги, которые наполнены разными увеселительными повестями, должны мы читать, но особливо такие, в которых заключаются разумные наставления, служащие для исправления злых наших нравов и безрассудных мыслей. Ибо, чем чище становится мысль наша, тем ближе подходим мы к познанию бога.

От заблуждений, которых причиною бывает слабая наша память, легко свободиться можем, если мы те вещи, которые надлежит твердо и долго помнить, будем рассматривать многими чувствами чрез долгое время с спокойным духом и надлежащим вниманием. Много также способствует для памяти, соединенной с воображением, и подкрепляет оную означение вещей чрез идеи и слова, нам гораздо известные, а особливо наша память, от которой единственно зависят все науки47, умножается от того, когда мы будем начинать свои упражнения от самых легчайших понятий, как то и математики советуют. Да и слабость ума нашего не дозволяет нам вдруг рассуждать о многих и притом важных вещах. Из чего явствует, что за то токмо должны мы приниматься, что сносно, и смотреть, что могут и чего не могут снести силы наши, по оному: quid valeant humeri, quid ferre recusent [делать посильное, отвергать непосильное], или по мнению апостолову: всякому сущему в нас не мудрствовати паче, еже подобает мудрствовати, но мудрствовати в целомудрии48. То-есть таким только должны мы обучаться наукам, которые нужны и полезны, и таким, которые не превосходят и не превышают нашего понятия или для уразумения которых средства суть легчайшие и известные и притом не отягощают ни разумения, ни памяти нашей как бы порознь рассыпанными предметами или к тому не принадлежащими. Ибо большею частию, как Сенека говорит, не знаем мы много надобного и нужного потому только, что весьма многому излишнему обучаемся. Впрочем, память наша долговременным употреблением и упражнением утверждается и увеличивается, и мы те вещи доле помним, о коих доле больше рассуждаем49. Когда ж память как бы из своих сокровищ, что уделяет нам, то в таком случае прилежно смотреть должно, та ли самая вещь, которую я чрез память желал привести себе на ум, или токмо подобная оной, дабы подобие или сходство вещей не могло нас обмануть, то-есть чтоб подобных или сходственных вещей не могли мы почесть за одни и те же самые вещи. И сие тем удобнее получить можем, если последовательным образом будем рассматривать обстоятельства той вещи, которая нам приходит на память. Ибо чем больше обстоятельств в рассуждении какой вещи рассматриваем со вниманием и нескоропоспешно, тем. яснейшее и подробнейшее об оной понятие наше бывает, и о подобии или сходстве оной с другою без всякой почти погрешности рассуждать можем. Если ж такие обстоятельства совсем не приходят на ум и память никакого не делает вспомоществования, то в таком случае лучше ничего положительным образом не утверждать о той вещи и никакого не делать рассуждения.

Хотя отвлечение всеобщих о вещах понятий много способствует для просвещения нашего разума, и мы чрез сие почти одно отличаемся от бессловесных скотов, однако и такое действие нашего разумения часто отвлекает нас от истинного и надлежащего рассуждения и особливо когда мы что в уме своем представляем в отделенном смысле, а в самой вещи почитаем то же самое соединенным, и действия которые токмо вообще почитаются или добрыми или худыми, относим к особенным случаям. Таким образом поступая, впадаем в заблуждение, происходящее от предрассуждения отвлечения, то-есть когда или о всеобщих, или об особенных вещах несправедливо рассуждаем. Но кто знает, что всякое сущее, действительно находящееся, точно определено, а отвлеченные сущие, поелику неопределенные точно, без дальнего определения не могут иметь бытия, тот легко может избежать заблуждений, происходящих от предрассуждений отвлечения, и особливо если тех же самых свойств, какие приписываются вещам, действительное бытие имеющем, не будет присвоить отвлеченным сущим и притом самые отвлеченные сущие не будет почитать за сущие в отделенности состоящие и имеющие такое ж отношение к вещам, какое имеют между собою особенные и точно определенные вещи50. Ничего здесь не упоминаю я о тех заблуждениях, какие обыкновенно происходят от разных темпераментов или от разных склонностей человеческих. Ибо всяк сам собою может дознать, каким он по своему сложению и по своим склонностям может подвергаться заблуждениям и какие, напротив того, для избавления от оных предохранительные употреблять средства. Вообще ж для всякого человека в рассуждении природных его склонностей может служить сие правило: всяк должен стараться о том, чтоб надлежащим образом познать самого себя и особливо иметь подробное понятие, какая большею частию склонность господствует в нем, а сие спознав, должен иметь в призрении все то, что с склонностями его согласно, и до тех пор не соглашаться на произволение оных, пока надлежащим образом не рассмотрит, каким именно склонностям последовать должно. Что ж принадлежит до прочих предрассуждений и средств, предохраняющих от заблуждений, то я оставляю далее исчислять оные, почитая мое слово продолжительным, но об одном токмо средстве, как бы всеобщем, какое нам предлагает Картезий, кратко упомяну: от предрассуждений, говорит он, не инако свободиться можем мы, как если будем с рассуждением сомневаться о всех в жизни собывающихся таких приключениях, в которых хотя малейшее подозрение в рассуждении несправедливости находим. И так кончится здесь мое предприятое слово...

СЛОВО О РАЗНЫХ ПРИЧИНАХ, НЕМАЛОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ ПРИЧИНЯЮЩИХ В ПРОДОЛЖЕНИИ ПОЗНАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО...

ГОВОРЕННОЕ... ИЮНЯ 30 ДНЯ 1774 ГОДА

Многие люди имеют такое обыкновение, что они о вещах, чувствам их подверженных, рассуждают не инако, как оные им представляются; хотя в самой вещи такое представление их с настоящими свойствами тех вещей совсем не согласует. Так, например, видимые тела, по причине отдаленности представляющиеся чувствам их небольшими, за такие и почитают, хотя оные, напротив того, по настоящему своему составлению преужасной суть величины. Равномерно и о других многих предметах, различные и удивительные в себе заключающих качества, производят такое понятие, что оные ни по чему не следуют подвержены быть рассуждению их, поколику чувства ничего к сведению принадлежащего в оных не обретают. О правильном также и порядочном движении, свойственном телам небесным, имеют такое понятие, что якобы оные такого движения не имеют; причину ж сего ежели изыскивать будут, то найдут, что они зрением своим того постигнуть не могли. И о разных переменах собственного своего ума во многих случаях равномерно рассуждают, то-есть часто приписывают сие и другое действие уму своему, но оно, напротив того, нимало не сходствует с его настоящими свойствами, отчего и происходят нередко многие развратные пристрастия и телом обладающие различные непорядочные действия. Известно, наконец, также и то, что о нравственных действиях другого не всегда по внутренней их доброте, но по внешней, чувствам их в противном виде представляющихся, рассуждают обыкновенно. Из чего, как бы некоторого источника, всякие заблуждения и ложные рассуждения, проистекши и разлившись по всему роду жизни и учения, в превеликие приводят их обманы. Да и не удивительно: ибо как первоначальные наши понятия о вещах темные суть и сбивчивые, а не подробные и не отвлеченные надлежащим образом от самых вещей, то и заблуждения, от таких понятий произростшие, вкоренившись в мыслях наших, как бы некоторую им причиняют преграду в поступлении к дальнейшему познанию, так что, наконец, ни одно действие ума нашего не исправляет должности своей порядочно, будучи при самом начале приведено в такое порабощение. И сие особливо зависит от того, что мы не с должным вниманием рассуждаем о вещах, хотя бы то или от небрежения, или худой привычки происходило, или причиною того было сие, что душа наша, всегда имея склонность далее поступать и как бы перескакивать с одного места на другое, недолго углубляется в рассматривании самых вещей и различении оных между собою.

Но как всякой истины первым началом почитается знание самого себя, то мы легко можем свободиться помянутых болезней душевных, когда, прежде всего испытав свои силы, будем рассматривать, сколь далеко могут оные простираться, чтоб нам, начавшим высокое здание истины и премудрости, в самом продолжении не лишиться нужных и потребных для такого здания иждивений и чрез то не остаться в посмеянии; а особливо ежели надлежащим образом рассмотрим разные причины, доводящие ум наш, теснейшими пределами ограниченный, до разных заблуждений.

Нет нужды пространно доказывать здесь, что род человеческий многим и тяжчайшим подвергается и может подвержен быть заблуждениям, когда толикое множество несогласующих между собою народов нравами, обыкновениями и другими обрядами находится в обширном сем свете. Но одно сие полезно знать, что заблуждения великим суть препятствием внутреннему и внешнему нашему благополучию, так что многие из оных лишают нас чести и всего имения, до великого доводят нас стыда и посмеяния, когда открыты бывают, и нередко самую жизнь нашу в крайнюю ввергают опасность. Из чего явствует, что о искоренении оных всевозможное должны мы прилагать старание. Однакож, как и Буддей утверждает51, прежде всего потребно знать причины оных, давно уже многими разумнейшими исследованные философами, и разделение оных по крайней мере всеобщее.

Заблуждения или первообразные суть, от которых другие происходят, пли производные, то-есть происходящие от других. В числе первообразных заблуждений считаются предрассуждения, как бы рассуждения, еще несозрелые и предваряющие здравый разум. Иные с Цицероном называют оные такими мнениями, когда мы без всякого рассуждения и дальнейшего размышления ложную или не довольно спознанную вещь признаем за истинную. Бакан же Веруламий весьма разумно уподобляет предрассуждения истуканам52, ибо как язычник, не знающий правил истинного богопочитания, воздает честь божескую таким неодушевленным изваяниям, так равномерно многие из смертных, не последуя здравому рассуждению, наблюдают и как бы обожают различные предрассуждения, так что едва ли и свобождаются от оных. Сие ж самое подтверждает и один стихотворец, говоря: Dediscit animus sero, quod didicit diu, то-есть нескоро отвыкаем от того, к чему привыкли чрез долгое время53. Надобно думать, что и престарелые люди по сей же причине упорно стоят в своих мнениях и бесстыдно стараются защищать оные, хотя бы и великому подлежали предосуждению. Изрядно Гораций54 для таких людей воспевает следующее: