Тут псалтирь рифмотворная 139 страница

Никакой человек не может быть ни довольным и счастливым, ни добрым гражданином, если сердце его волнуется беспорядочными пожеланиями, доводящими его либо до пороков, либо до дурачеств; если благополучие ближнего возбуждает в нем зависть, или корыстолюбие заставляет его домогаться чужого имения, или сладострастие обессиливает его тело, или честолюбие и ненависть лишают его душевного покоя, без которого не можно никакого иметь удовольствия, или, наконец, если сердце его столь скудно чувствованиями религии, что помышление о смерти ввергает его в уныние без всякой надежды; а все сие зависит от образования сердца в юношестве. Из сего следует вторая главная часть воспитания, имеющая предметом образование сердца и называемая учеными нравственным воспитанием.

По свойству всякого гражданского класса, к которому человек принадлежит, для пользы государству и для собственного его удовольствия нужно, чтоб он имел большую или меньшую меру познаний, высший или низший степень просвещения; некоторые гражданские классы требуют даже определенной меры познаний в науках; просвещение разума вообще споспешествует высокому степени человеческого благополучия, и, наконец, всякий человек тем полезнее бывает государству, чем просвещеннее его разум. Из сего происходит третия главная часть воспитания, имеющая предметом просвещение или образование разума.

И так имеет воспитание три главные части: воспитание физическое, касающееся до одного тела; нравственное, имеющее предметом образование сердца, то есть образование и управление натурального чувствования и воли детей; и разумное воспитание, занимающееся просвещением или образованием разума. Все сии три части вывели мы из правила, положенного всеобщим и последним предметом воспитания, то есть:

"Воспитывай детей твоих счастливыми людьми и полезными гражданами".

Каждая из сих трех частей имеет особенные свои правила, положения и действия, без которых не может она хорошо быть исполнена и которые впоследствии предложим мы по принятому здесь разделению.

Может быть, нечто из того покажется некоторым из читателей наших странно или совсем смешно, так, как теперь то, что мы образование тела причисляем к науке воспитательной; потому что бывают родители, воображающие себе, что к телесному воспитанию ничто более не нужно, как только хорошо кормить детей. Неприятно, может статься, иным родителям будет и то, что мы, по свойству самой материи, откровенно представляя доброе и похвальное при воспитании или вредное и хулы достойное, упомянем о таких злоупотреблениях, которым и они причастны. Однако предмет наш не есть тот, чтоб сокращать время нашим читателям или усыплять их во вредных предрассудках; но с искренним и чистосердечным намерением стараемся мы сделать известною общеполезную и нужную истину. Посему не можем мы заботиться о всем том и должны еще по совести избегать рачительно всего, могущего споспешествовать сну греховному, столь вредному во всяком пункте нравоучения.

Теперь, при конце первого отделения, повторим вкратце сказанное нами досель. В самом начале видели мы, что воспитание детей весьма важно как для государства, так и для всякой особенной фамилии; видели, что родители троякую имеют обязанность воспитывать детей самым лучшим образом; притом представили как благодетельные следствия доброго воспитания, так и печальные следствия воспитания пренебреженного. Доказавши таким образом необходимость самого лучшего воспитания детей, старались узнать сперва вообще сие самолучшее воспитание. На сей конец старались сыскать то, какое последнее или главное намерение должны иметь родители при воспитании, или, другими словами сказать, какой есть всеобщий и последний предмет воспитания. Сие исследование сперва показало нам, что все особенные намерения, обыкновенно при воспитании бывающие и за главное дело почитаемые, не суть главное дело или главный предмет оного. Оно показало нам, что сии суть посторонние дела, которые по обстоятельствам хотя и могут быть добрыми и похвальными, но как исполнение их не исчерпает еще родительской при воспитании должности, то не суть они главный предмет и, яко посторонние предметы, тогда только могут быть действительно хороши и похвальны, когда употребляются пристойно, то есть сходственно с обстоятельствами родителей и детей, и служат посредством ко главному предмету. Потом открылось нам из сего исследования, что последний главный предмет воспитания есть тот, чтоб "образовать детей своих счастливыми людьми и полезными гражданами". Сие положение признали мы всеобщим главным предметом воспитания и, рассуждая о воспитании как о науке, всеобщим и первым в оной правилом. О справедливости сего положения уверились мы, нашедши при исследовании его то, что оно исчерпает всю родительскую при воспитании детей должность и заключает в себе все главные части воспитания. Сих главных частей нашли мы три (физическое, нравственное и разумное воспитание) и узнали главное содержание каждой из них, или предмет их, и связь его с главным предметом. Чрез сие стала нам известна обширность воспитания в первоначертании; причем также увидели мы, что сии три главные части воспитания и между собою столь же близкую имеют связь, сколь натурально проистекают они из помянутого главного предмета, или из первоначального положения.

И так из сказанного нами до сих пор не более сего только узнали мы о воспитании! В самом деле, это не много, а в сравнении с целым еще и мало. Взявши все вместе, не более еще узнали мы, как только необходимость, главный предмет и обширность воспитания: не знаем еще ничего о подлинном произвождении оного; ничего о том, чему вместе и особенно быть или чего избегать надлежит. И так бесспорно стоим мы еще только при входе. Но либо мы весьма обманываемся, либо всеобщие понятия, которые написали мы здесь наперед в порядке их и связи для проложения себе пути, могут большей части читателей наших быть весьма полезными. Они могут, по мнению нашему, не только объяснить и исправить вообще понятия о важном сем деле, но и довольно ясно показать единый путь, ведущий к цели. Они могут показать, что несправедливо делают все те родители, которые либо стараются образовать один только разум детей своих и пренебрегают столь нужное образование сердца; либо при образовании разума не рассуждают совсем о будущем вероятном определении детей; либо по нерачению или по худым обыкновениям при физическом воспитании воспитывают их нездоровыми; или, наконец, столь неискусно поступают при воспитании, что пренебрегают все существенное оного, а стараются, напротив того, вперить в детей своих только такие познания и способности, которые, падая более всех прочих в глаза, ласкают собственной их суетности, но разум и сердце детей если сами собою не портят, то по крайней мере оставляют без всякого образования. В прочем могут сии всеобщие понятия истребить то заблуждение, будто можно хорошо воспитать детей своих и без знаний, без размышления и без многого попечения. Они сделают, напротив того, понятным то, что для сего дела, столь много объемлющего, столь многоразличных требующего действий и столько лет продолжающегося, нужны не только некоторые знания, но и многое внимание, многое размышление и многая осторожность, если надобно исполнить его хорошо. Наконец, могут предположенные здесь всеобщие рассуждения, а особливо разделение воспитания на три главные его части быть руководством, по которому можем мы удобнее расположить особенные правила оного, а читателям нашим удобнее будет найти их.

Но не можем еще мы последовать сему руководству, видя на пути нашем различные другие камни преткновения, вообще препятствующие воспитанию, так, как и помянутое неведение о важности, предмете и обширности доброго воспитания. И так потребно нам постараться отвратить в особливом отделении сии препятствия, прежде нежели приступим к собственному изъяснению особливых частей воспитания.

О НЕКОТОРЫХ ГЛАВНЫХ ПРЕПЯТСТВИЯХ ДОБРОМУ ВОСПИТАНИЮ

Бывают при воспитании предметы, не составляющие самого воспитания, но принадлежащие только к распорядкам оного, однако имеющие превеликое влияние в образование детей, так, что становятся они действительными вспомогательными средствами или препятствиями доброму воспитанию, по доброму или худому их расположению. Некоторые из них таковы, что влияние их в образование детей всякому видно или видно быть должно; другие ж, напротив того, кажутся столь отдаленными от существенности воспитания, что немногие усматривают связь их с оною или влияние их в образование детей; однакож, несмотря на то, бывает оно велико и не подвержено сомнению.

Мы думаем, что по многим причинам полезно будет собрать все сии предметы в особенном отделении и поставить здесь наперед то, что имеем мы о том сказать, яко нужные предварительные познания о некоторых главных препятствиях воспитанию, хотя и могли бы мы о них говорить порознь при каждой главной части воспитания.

Вообще принадлежат сюда: 1) род жизни родителей, 2) внутреннее учреждение домостроительства, 3) поступки родительские с гофмейстерами и гофмейстеринами и, наконец, 4) выбор сих самых особ.

И так будем мы в настоящем отделении говорить о сих предметах и о связи их с воспитанием. Мы еще предварительно повторяем о них вообще, что все они вместе и порознь по доброму или худому обстоятельству их бывают вспомогательными средствами или препятствиями воспитанию.

Во-первых: род жизни родителей тогда бывает препятствием воспитанию, когда они либо преданы каким-нибудь грубым порокам, либо живут столь рассеянно и легкомысленно, что не имеют времени на полезное и образовательное с детьми своими обхождение. Ничто не действует в младых душах детских сильнее всеобщей власти примера, а между всеми другими примерами ничей другой в них не впечатлевается глубже и тверже примера родителей. Мы желаем, чтоб читатели наши глубоко вкоренили в сердца свои сие положение, подтвержденное опытом во все времена. Оно есть одна из великих истин, касающихся до воспитания, которые весьма полезны для всего нравственного образования детей и которых никогда не можно потерять из вида без великого вреда.

Родители должны быть детям почтеннее всех других особ, которых сии имеют случай видеть; ибо совершенная зависимость от родителей, чувствуемая ежедневно детьми весьма натурально, сама собою приводит их к сей должности, хотя бы родители не употребляли никакого к тому посредства, никакого наставления и увещания. Сие чувствование может утушено быть в детях чрезвычайно только и беспрерывно развращенным поведением родителей, и непочтение их к сим надежно можно почесть неложным знаком весьма худого воспитания; столь натурально детям сие чувствование! Но посему сколь же натуральна и сила примера родительского во младых, всяким впечатлениям отверзтых сердцах детей! Того ради весьма удобно образовать детское сердце, если пример родителей хорош и нравоучителен; того ради опытом изведано, что бедные родители, не могущие употребить никакого или довольного иждивения на воспитание своих детей, часто воспитывают их лучшими людьми, нежели многие богатые и знатные. Но от того ж происходит и великая трудность или паче невозможность вкоренить в детей добродетельные склонности и способности, когда пример родителей ничего им не показывает, кроме грубейших или легчайших пороков. Где отец расточитель или картежник, где мать ведет распутную жизнь или где оба сребролюбивы, несправедливы, немилостивы и жестокосердны к ближнему, там умеренность, бережливость, целомудрие и супружеская верность, справедливость, человеколюбие и щедрость неизвестные суть для детей добродетели, и гофмейстеры и гофмейстерины не воспрепятствуют им предаться еще в детстве тому либо другому из сих пороков, к которому лета их склонять их будут. Однако мы пишем для просвещенного состояния людей; и так предположим лучше, что для таких грубых пороков не нужны наши напоминовения, а особливо когда опасность примера в сем случае всякому самому падает в глаза.

Но и кроме грубых пороков со стороны родителей бывает жизнь их препятствием воспитанию, если провождают они ее в таком рассеянии и легкомыслии, что никогда не упражняются ни в чем важном и не имеют времени на обхождение с детьми своими. Не нужно, чтоб родители всегда упражнялись в трудах или большую часть дня посвящали своим детям; ибо, бесспорно, могут они позволенным образом наслаждаться своим имением и состоянием без противности доброму воспитанию. Но непременно нужно, чтоб все родители подавали детям своим пример полезного упражнения и никогда не были бы образцом проспания своея жизни или проведения ее в безделках и чтоб они хотя один час в день содействовали воспитанию своих детей приличным сему предмету с ними разговором. И так, если сын знает, что отец его на несколько часов в день занимается в кабинете своем важным чтением или письмом либо чем-нибудь иным; а дочь равным образом видит мать свою упражняющуюся в домостроительстве, пристойном рукоделии или тому подобном: то сего довольно уже для отвращения худого примера у таких родителей, которые содержат для детей гофмейстеров и гофмейстерин. Притом если родители, как сказано, хотя один час в день помогают гофмейстеру в воспитании сходственно с предметом и если гофмейстер искусен в своем деле, то может он удобно сделать безвредными прочие рассеяния жизни родителей, к которым их принуждает или прельщает их состояние. Напротив того, где время до полудня препровождается во сне или в безделках, а остаток дня за столом и за карточного игрою, там натурально бывает то, что дети получают отвращение от всякого важного упражнения, что они кушанье, питье, сон, убирание, визиты и карточную игру почитают определением человеков, или по крайней мере своим, и что им смешно кажется, когда гофмейстер хочет уговорить их к другому, несколько труднейшему. От сего происходит то, что утверждается в детях несчастливый тот характер, который особенно часто находится в молодых знатных людях; та сибаритская нежность, расслабляющая человека, делающая его неспособным ко всякому славному делу и заставляющая его сугубо чувствовать всякое несчастие, всякое беспокойство в жизни; та леность, почитающая зон за высочайшее благо и унижающая состояние человеческое до скотского; та рассеянность, отвращающаяся от всякого важного и полезного упражнения, любящая только ненатуральное и маловажное, гоняющаяся всегда за радостями, однако не ведущая истинных радостей и таким образом ввергающая человека в дурачества и распутства, а особливо в несчастное пристрастие к карточной игре, которая разоряет фамилии. - Если б такие родители знали, сколь велика и чиста та радость, когда наблюдаешь младые детские души по всем степеням их развития, испытываешь и управляешь их склонности, берешь участие в невинных их забавах и когда при некоторых случаях справедливо можешь сказать: этот бодрый, трудолюбивый мальчик, эта тихая, кроткая, прелестная девушка воспитана тобою! - тогда бы собственная склонность побудила сих родителей к частейшему обхождению с детьми своими и отвлекла бы их чрез то от рассеянной их жизни. Но как все сердце их занято искусными и шумными утехами большого света, хо не знают они сего, то не в состоянии они чувствовать сии чистые натуральные утехи. И так должны они против склонности своей, по рассуждению и по родительской должности, по крайней мере переменить несколько жизнь свою; самый пример равных им состоянием бездетных людей не может их извинить, ибо родители беспрекословно более имеют причин располагать рачительно жизнь свою, нежели другие.

Во-вторых: внутреннее учреждение домостроительства тогда бывает препятствием воспитанию, когда оно не подает примера известных гражданских или общественных добродетелей, к которым собственно детей воспитывать надлежит. Всякое домостроительство есть небольшое правление, в котором дети могут видеть примеры разных отношений, разных дел, образа исполнения оных и пр. Сии примеры по доброте или худобе своей делают доброе или худое впечатление в детях; а сие впечатление бывает образовательно потому, что пример бывает непременен, беспрерывен и подкрепляем уважением родителей. Мы разумеем здесь наипаче порядок и чистоту. Порядок есть душа всех дел, облегчитель всех трудностей, споспешествователь разным удобностям и приятному жизнию наслаждению и охранитель наш от многоразличных досад. А чистота (во всей своей окружности) утончает вообще чувствования, возвышает красоту тела, споспешествует здоровью и делает человека приятным в обществах. Неопрятным человеком, а особливо женщиною, гнушаются общества, и он бывает всегда человек грубых чувств3. И так порядок и чистота суть два свойства, к которым собственно детей воспитывать надлежит. Сии свойства принадлежат также к обыкновеннейшим ежедневным делам, и потому всякое домостроительство ежедневно показывает либо образец их, либо противность. Невозможно описать всех особенных случаев, при которых в домостроительстве можно подать детям худой пример беспорядка и нечистоты; но нужно нам коснуться до некоторых из них, дабы можно было нас выразуметь и дабы возбудить внимание на некоторые беспорядки, почитаемые обыкновенно малостями. Здесь разумеем мы наипаче беспорядки, которые производят по большей части слуги, а господа либо по небрежению, либо по снисходительности, либо по ложной бережливости просматривают или еще и сами подают оным повод. Они оказываются во многоразличных малостях исполнения домашних потребностей, услужения, присмотра за столом и т. д. Где во всех сих принадлежностях является порядок и чистота, где всякий приказ господ исполняется тщательно, всякая потребность доставляется в надлежащее время, где нет никакого недостатка и пр., там легко приучить и детей к порядку и чистоте, ибо они имеют ежедневно пред глазами подтвердительный пример. Напротив того, где слуга на всякий приказ отвечает: "тотчас", а исполняет его спустя два или три часа или совсем не исполняет, не бывая за то наказан; где дворецкий не прежде покупает дрова, как пока сгорят последние, и тем заставляет гофмейстера и детей полдня зябнуть; где лакей чистит башмаки или сапоги молодого своего господина рукою и слюною, для того что щетку должен бы он купить на свои деньги; где при столе прислуживают мужики, причиняющие всякому благовоспитанному человеку омерзение; где дети вне дома ходят в драгоценных нарядных платьях, а дома в изорванных и запачканных; где постели детские скудны и нечисты; где пол или печь употребляется вместо кровати, а платье вместо одеяла, и т. п. и где, наконец, все сие не однажды только или дважды бывает, но издавна в обыкновении и родителями одобряется, - там можно ли надеяться, чтоб дети если не вообще лишены были всех тонких чувств, то по крайней мере порядок и чистоту не почитали весьма обходимыми и беспокойными добродетелями. Ибо сколь маловажны и низки ни кажутся упомянутые здесь вещи, однако известно, что нет ничего маловажного и низкого, что не споспешествовало бы или не препятствовало достижению великих предметов, и что в воспитании самые большие предметы достигаются чрез множество малых средств. И посему весьма несомненная и преполезная истина есть то, что воспитание подобно сложной машине, в которой составлены многие разные пружины и колеса, которым надобно приводить в движение одному другое, если должно воспоследовать потребное действие.

Третие: поступки родителей с гофмейстерами и гофмейстеринами бывают вспомогательными способами или препятствиями воспитанию, по тому, когда сии особы в своей службе родителями ободряются или подвергаются скуке, а детское к ним уважение либо споспешествуемо и подкрепляемо, либо ослабляемо и совсем истребляемо бывает. Препятствие воспитанию находится особенно в следующих трех случаях:

1. Когда родители не держат гофмейстерам и гофмейстеринам своего слова либо в плате договорных денег, либо в доставлении им прочих небольших потребностей.

2. Когда они по ложной и неблагородной бережливости не хотят доставлять им нужных принадлежностей, касающихся до наставления и воспитания.

3. Когда они презрительно обходятся с сими особами или слуг своих допускают презрительно с ними обходиться.

Рассуждая по нравоучению, первый случай есть не менее, как грубая несправедливость и действительная бесчестность; ибо он есть точно то, что священное писание называет молотящего вола обортати. Гофмейстеры и гофмейстерины, поручая время свое и силы какой-нибудь фамилии, надеются на честь ее. Однако не довольно того, что сей поступок несправедлив и постыден; но и в рассуждении предмета воспитания весьма неблагоразумен: ибо сим особам приносит он неудовольствие и досаду, а чрез то вредит детям и самим родителям. Может быть, никакое дело не требует столь много доброй воли и такого беспрерывного спокойства души, как должность воспитателя и учителя. Без обоих сих свойств не может гофмейстер сделать того, что сделать ему надлежит. Хотя может он и без доброй воли и спокойствия души исполнять свою, должность, ибо всякие должности могут отправляемы быть многоразличными образами: но, без сомнения, будет он во всем поступать худо. Не только наставление будет безуспешно, ибо в оном главное дело есть то, чтоб учение детям облегчить и сделать забавным, что без великого внимания и снисхождения учителя, так, как и сие без доброй его воли не возможно: но и образование сердца подвергнется опасности, ибо оно еще большего требует внимания, нежели учение, и еще более зависит от гофмейстерова с детьми обхождения, нежели от его наставлений.

Но как же можно надеяться, чтоб гофмейстер удержал сии свойства, столь нужные для блага детей, и чтоб не возымел негодования и досады, когда сами родители столь мало доброй воли ему оказывают и строят или допускают строить ковы на первые неоспоримые его права? Чаще всего случается сие при тех небольших потребностях, исполнение которых зависит от дворецкого и от слуг. Невероятным коварствам и непристойностям подвержены при сем в некоторых домах гофмейстеры: либо должны они рачительно снискивать дружбу тех тварей, которую не могут приобресть иначе, как поя их всякий день водкою; либо не могут доставать удобно ни одной потребности. Мы видали контракты, в которых упомянуто было о самых маловажных безделках и положен об оных договор, для того что прежний гофмейстер, не употребивший сея (часто бесполезною бывающей) предосторожности, был их лишен. Поистине непонятно, как могут некоторые родители унизиться до столь же неблагородного, сколь и несправедливого поступка. Не можно извинить оного и тогда, когда худ гофмейстер; ибо худой гофмейстер без доброй воли станет воспитывать еще хуже; а что будет с детьми, когда он унизится до того подлого средства, которым может защититься от скупости или худого домостроительства господ? Если ж он честный и благородномыслящий человек, то такой с ним поступок есть самая грубая несправедливость, ибо он никоим образом не заслуживает лишен быть своих потребностей и того, чтоб честь его отдана была на поругание слугам. Худых гофмейстеров надлежит родителям чем скорее тем лучше высылать из дому и скрытно нести наказание за то, что избрали худого человека. Но всем без изъятия, пока находятся они при детях, должно отдавать принадлежащее им добровольно, порядочно, без ругательства и без коварства.

Еще бывают поступки родительские с гофмейстером препятствием воспитанию тогда, когда родители отрекаются доставать нужные книги и другие орудия воспитания и наставления. Надлежало бы написать целую книгу, если б захотели мы исчислять все вредные следствия, производимые в некоторых домах худо выразуменною бережливостию: здравие, порядок и чистота, воспитание детей, спокойствие домашних - все приносимо бывает на жертву сей безрассудной ложной бережливости. И так остановимся только при предлежащем нам теперь случае. Вред, происходящий от оного, состоит в том, что гофмейстеру наносится досада и делается препятствие тому добру, которое могут и должны произвести требованные гофмейстером орудия воспитания. Никакой художник или ремесленник не может ничего сделать без надобных ему орудий; и есть пословица: ученик без книги, как солдат без ружья. Однако в некоторых домах терпят гофмейстеры и в книгах недостаток. Грамматики и лексиконы почти одни признаются всеми за необходимые без противоречия. - Не трудно вразумить некоторым родителям то, что нужны также книги, касающиеся до наук, и кроме сих всякого рода книги для чтения. Иные родители требуют даже того, чтоб гофмейстер покупал книги на свои деньги; или по крайней мере не могут понять, для чего трем детям не одна надобна грамматика и не один лексикон. Если ж еще требуются другие орудия кроме книг, например: эстампы, земные и небесные глобусы) математические инструменты и тому подобное, то такие родители неотменно полагают, что можно обойтися и без сих вещей или что гофмейстер должен достать их за свои деньги. Даже и тогда, когда надобны для употребления детям самые последние малости, как то: черная доска, письменный столик и тому подобное, отказывают гофмейстеру, почитая сии вещи обходимыми, или поручают купить их дворецкому; что обое равно бывает. Дворецкий, уверен будучи еще более господ своих о ненадобности сих вещей, либо совсем не исполняет приказания, либо исполняет его столь медлительно, что черная доска и столик бывают куплены тогда уже, когда гофмейстер отстанет от того дома. Однако черная доска и крепкий, покойный письменный столик гораздо полезнее и нужнее двадцати других вещей в доме, которые стократно дороже: ибо на такой доске можно многое удобно объяснить детям, что иначе бывает трудно или совсем непонятно; а от писания за столом слишком высоким, или низким, или стоящим не твердо делаются дети нездоровыми. И так весьма несправедливо поступают родители, отказывая гофмейстеру и в таких малостях, требуемых им явно для пользы детей, и подвергая его притом шиканствам такого мужика, которому ни об одном деле гофмейстера судить надлежало бы не позволять. Не только такие малости, но и все, что гофмейстер для детей ни потребует, должны родители охотно и с приязнию ему доставлять по первому его слову и благодарить еще ему, что он печется о том, что к пользе детей служить может. Ибо в противном случае, без сомнения, покинет он сие попечение, будет пробавляться по желанию родителей и детей также оставит пробавляться как-нибудь в учении.4 Но гораздо обыкновеннейшим и важнейшим препятствием воспитанию бывают поступки родителей тогда, когда они презрительно с гофмейстером обходятся и слуг своих презрительно поступать с ним допускают ибо сие препятствует как учению, так и образованию сердца детей. Всякое образование, какое дети от гофмейстера получить могут, основывается на доверенности, которую они к нему имеют; а сия основывается на почтении, любви и уважении их к нему. Без сей доверенности не много может гофмейстер сделать с детьми. Ни наставления его, ни пример не произведут в них впечатления, потому что обое кажется им столько неважным, что не прилагают они к тому внимания; а выговоры его и наказания, не исправя их, раздражат только против его: ибо людям, наипаче ж детям, не свойственно принимать без ненависти и к исправлению своему хулу и наказания от непочитаемого и нелюбимого человека. И так почтение, любовь и основанная на оных доверенность детей к гофмейстеру суть единственные подпоры всего добра, которое он детям сделать может. А родители опровергают сии подпоры, подкапывают совершенно основание всякого наставления и образования, обходясь презрительно с гофмейстером или допуская слуг презрительно с ним поступать. К кому дитя должно иметь почтение, того и отец и мать почитать должны. Сия истина столько же бессомненна, сколько и та, что все люди умереть должны. Но почтение их не в том состоит, чтоб оказывали они ему обыкновенную учтивость, а в том, чтоб поступали они с ним как с высокоценимым другом их фамилии, чтоб они при детях своих никогда презрительно о нем не рассуждали, чтоб не требовали они от него такой униженной покорности, как от домашнего официанта или лакея, и чтоб они не позволяли сим людям никаких презрительных оказывать к нему поступок (которых бесчисленные примеры не возможно нам здесь исчислить). Дитя весьма удобно различает модное притворство обыкновенной учтивости от действительного почтения: оно не слушает увещаний гофмейстера и бывает упорно против его выговоров, как скоро приметит, что родители его презирают или что более уважают они дядьку и дворецкого, нежели его. Но при всем том в некоторых домах сии люди бывают судьями гофмейстеров, и от их приговора зависят все господские с сими поступки!

Но если гофмейстер не такой человек, с которым бы можно было поступать почтительно, так, как с другом фамилии? Мы отвечаем на сие: должно его оставить, а при выборе нового наблюдать то, что мы скажем теперь о избрании гофмейстеров.

Что худой гофмейстер великим бывает препятствием воспитанию, сие, по мнению нашему, столь же удобно усмотреть, как и то, что злая жена великим бывает препятствием домашнему благополучию. Однако никто отрицать не будет, что еще и ныне множество худых людей скитаются по здешним странам под сим именем. Необходимость учиться чужим языкам и не довольное число добрых собственных учителей принуждали родителей давать гофмейстерам великую плату; а сия привлекла в отечество наше множество чужестранцев, которые во всю жизнь свою и не помышляли о воспитании и наставлении детей, а еще менее читали нужные к тому книги, которые сами воспитаны были весьма худо и в отечестве своем питались самыми низкими ремеслами; но; здесь все они принимаются за воспитание юношества, и некоторые знатную за то получают плату5. Бесспорно привлекло сие в отечество наше и многих добрых людей; однако число худых и поныне еще гораздо превосходит число добрых, и потому весьма еще трудно выбрать доброго гофмейстера. Все сие известно родителям; однакож многие поступают при выборе гофмейстеров для детей своих столь легкомысленно, что принимают оных даже без университетского экзамена, по которому могли бы они по крайней мере увериться в том, что выбирают не совсем неспособного к толь важному делу человека. Особливо два предрассуждения приводят родителей в заблуждение при выборе гофмейстеров. Первое из оных то, что они требуют непременно такого гофмейстера, который бы совершенно исправно и чисто говорил по-французски; а другое то, что воображают они, будто всякий урожденный француз имеет сие главное, по мнению их, свойство доброго гофмейстера. Обое суть предрассуждения, и весьма вредные, ибо от них дети часто впадают в руки самых худых людей. По необходимости французского языка не можно опорочить родителей в том, что требуют они от гофмейстеров знания оного; однако если гофмейстер, имея основательное и философическое знание языка, не совсем неправильно произносит и если притом другие нужные знания и свойства доброго гофмейстера ему не чужды: то крайняя тонкость и правильность произношения бывают тогда весьма маловажны, и родителям не должно на них смотреть. Ибо как гофмейстер, так и дети могут исправить выговор свой в светском обхождении; а при прочих свойствах доброго гофмейстера недостаток совершенно хорошего на французском языке произношения есть такая малость, что неразумно оставлять для оного в прочем исправного гофмейстера. Менее всех должны стараться о том такие родители, которые либо сами чисто и правильно говорят по-французски и, следственно, могут сами научить тому детей своих, либо живут в таких городах, где находятся особенные хорошие французского языка учители.