Глава 8. Мариетта бежала со всех ног по коридору и едва не столкнулась с Рафаэлем, который вышел из своей спальни с намерением налить в графин бренди

Мариетта бежала со всех ног по коридору и едва не столкнулась с Рафаэлем, который вышел из своей спальни с намерением налить в графин бренди, чтобы выпить стаканчик на сон грядущий. Волосы Мариетты были растрепаны, губы распухли после поцелуя Леона, тело было едва прикрыто измятым ночным одеянием. Рафаэль оценил ситуацию одним взглядом и гневно прищурился. Он схватил Мариетту за руку и остановил ее неистовый бег.

– Отпустите меня! Это не то, о чем вы подумали, Рафаэль.

– Этого достаточно. Я знал, что вы были его любовницей, но теперь, когда я предложил вам стать моей женой…

– А я вам отказала!

– Из-за Вильнева? – Синие глаза Рафаэля потемнели. – Он намерен жениться и не выразил протеста при мысли, что теряет вас. Он не любит и никогда не полюбит вас. Все в Версале, где он провел годы, считали и говорили, что Лев Лангедока не способен на любовь. Он похож на Генриха IV. Пьет. Сражается. Занимается любовью, но не любит. Спросите об этом любую из сотни женщин. Одна только ангельская вдова Сент-Бев владеет его сердцем, но даже она его не получит.

Взгляд синих глаз Рафаэля стал беспощадно жестоким. Он внезапно отпустил Мариетту, быстрым шагом вернулся в свою спальню и выхватил из ножен свою шпагу.

– Нет! Рафаэль! Выслушайте меня!

Мариетта повисла у него на руке, пытаясь удержать. Лицо ее побелело от страха.

– Это вовсе не то, о чем вы думаете, Рафаэль! Поверьте! Между нами ничего не было. Я знаю, что Леон никогда не любил меня.

– И тем не менее вы пробрались к нему в спальню среди ночи? – язвительно спросил Рафаэль.

– Не за тем, чтобы заниматься любовью! Матерь Божья, если бы вы только знали! Как раз теперь, когда я обратилась к нему за помощью, он оттолкнул меня! Леон всегда обращался со мной, как обращается любой знатный мужчина с самой ничтожной из своих крестьянок.

– И вы это терпели?

Рафаэль вдруг ощутил приступ такой острой ревности, на какую не считал себя способным.

Голос Мариетты едва не сорвался в рыдание.

– Нет, только нынче ночью. Всего на минуту… а потом он назвал меня шлюхой.

– С чего бы это, если вы всегда ему отказывали?

– Из-за вас, – ответила она. – Потому что он считает, будто я приняла предложение выйти за вас замуж.

– А вы не приняли?

– Нет. – Глаза ее были полны такой боли, что у Рафаэля де Мальбре дрогнуло сердце. – Поймите, я люблю Леона. Я всегда буду любить только его.

Гнев Рафаэля утих. Даже ревность его поблекла. Он понял, что получил чистую отставку.

– Бедная вы моя малютка! Я больше не причиню вам боли, даю слово! Идите и ложитесь в постель. Вы вся дрожите.

– А Леон? – спросила Мариетта, и в глазах у нее промелькнула искорка страха.

Рафаэль позволил себе улыбнуться – кривовато, если сказать по правде.

– Я не стану пронзать его шпагой, если вы именно этого боитесь. Спокойной ночи, дорогая.

Он наблюдал за тем, как Мариетта идет к себе в комнату по коридору, полному теней, – одинокая фигурка с поникшими плечами. Потом захлопнул дверь своей спальни и направился к комнате друга.

Леон стоял и смотрел на темные стекла окна, когда вошел Рафаэль. Он еще не был готов улечься в постель. Тело его блестело от света еще не погашенных свечей, и Рафаэль, глянув на его массивные плечи и мощные бицепсы, вздохнул с облегчением: хорошо, что он явился сюда не с намерением сразиться.

Леон обернулся, и лицо его помрачнело. Рафаэль де Мальбре был последним из тех, кого он сейчас хотел видеть. Слова Мариетты все еще звучали у него в ушах, полные такой жестокости и правды, что он не мог не поверить им.

– Я хотел бы поговорить с тобой, друг мой, – заговорил Рафаэль, непринужденно усаживаясь в кожаное кресло и наливая себе бренди. На столике поодаль он заметил несколько пустых графинчиков. Выходит, не только он захотел при помощи спиртного заглушить свои чувства.

Леон молча ждал, расправив плечи.

– Кажется, мне не удастся соблазнить очаровательную Мариетту титулом герцогини де Мальбре.

В ответ последовало молчание.

– Кажется, сердце ее принадлежит другому, и это очень преданное сердце. Жаль, что с ним обращаются столь жестоко, дружище.

Леон медленно перешел в центр комнаты и посмотрел на Рафаэля.

Тот покачал головой и продолжил:

– Господи Милостивый, да ты просто глупец, Леон! Жениться на таком стариковском утешении, как Элиза, в то время как ты мог бы взять в жены Мариетту. Ты что, спятил? Элиза никогда не станет хозяйкой Шатонне, а Матильда только и может, что привести твой дом в упадок, лишить его порядка и уюта. – Рафаэль выразительно передернул плечами. – Сколько лет мы с тобой знаем друг друга? Двадцать? Двадцать два? Я знаю, чего ты хочешь от жизни. Воспитывать своих детей здесь, под солнцем юга. Ездить вместе с ними на соколиную охоту. А Элиза доверит своих детей плаксивой няньке, а потом им придется жить в каком-нибудь аристократическом доме в Париже. Ни на что иное Элиза не способна. Она устает, протанцевав всего один танец. Она устает от езды верхом очень скоро, не говоря уж о соколиной охоте. Она утомляется даже от игры в шахматы.

Немного погодя, хоть и не сразу, он готов был добавить, что Элиза с легкостью откажется и от интимной близости. Однако есть вещи, о которых говорить не положено, и Рафаэль сообразил, что едва не переступил допустимую границу. Он налил себе еще бренди.

– К чему, собственно, такая стойкая привязанность к Элизе Сент-Бев, если есть женщина, которая тебе гораздо больше подходит? Женщина, которая тебя глубоко любит.

Леон прижал пальцы обеих рук к пульсирующим вискам.

– Боже милостивый, Рафаэль, это продолжалось шесть лет! Долгие шесть лет я бережно хранил память об Элизе. Она воплощала в себе все, чем я дорожил. Шатонне… Лангедок… Я строил планы нашей совместной жизни здесь… – Леон вдруг умолк, и на лице его появилось выражение такой душевной муки, что Рафаэль протянул ему свой стаканчик бренди. – Если бы я не встретил Мариетту, я женился бы на Элизе.

– И умер бы от скуки, – закончил вместо Леона фразу его друг.

Леон улыбнулся, но улыбка эта была полна горечи.

– Несомненно, – сказал он. – Я и теперь в ужасе от нескончаемых разговоров о моде и прочей чепухе, которые мне приходится вести в Лансере. Чем занимается король, знает ли королева о связи его величества с мадам де Монтеспан – меня это никогда не занимало и не будет занимать.

– Тогда зачем на ней жениться?

– Я и не женюсь. Завтра же поеду в Лансер и сообщу ей об этом. Элизе это причинит непереносимую боль, но иного выхода у меня нет. Я понимаю теперь, что не люблю ее и никогда не любил. То была мечта… или мираж, назови как хочешь.

– В таком случае я предлагаю, – сказал Рафаэль, вставая, – чтобы ты сообщил Мариетте об этом факте, а также еще об одном.

– Каком же?

– Что ты любишь ее.

С этими словами он вышел из комнаты Леона, думая о том, что друзья при дворе не поверят этой истории. Он, Рафаэль де Мальбре, отказался от такого приза, как Мариетта Рикарди, даже без намека на борьбу. Он сам этому удивлялся, но вдруг припомнил, с какой душевной мукой смотрела на него Мариетта своими блестящими зелеными глазами, когда произнесла: «Я люблю Леона и всегда буду любить только его».

Возможно, один этот бескорыстный поступок зачтется ему во искупление того, сколько женских сердец он разбил, скольких мужей обманул.

Мысль была забавной, и Рафаэль усмехнулся, задув свечу и укладываясь в постель. Уже засыпая, он подумал о том, что Селеста тоже хорошенькая девушка и что глупо горевать о любви, которая недоступна.

* * *

Мариетта добралась до постели совершенно измученная эмоционально. Шлюха. Она, Мариетта Рикарди, шлюха!

Уткнувшись лицом в подушку, она подумала, хватит ли ей всей оставшейся жизни на то, чтобы забыть презрительное выражение на лице Леона, когда он оттолкнул ее от себя. Его поведение непростительно. Да, непростительно, иначе не скажешь. И почему она, Рикарди, должна так мучиться оттого, что этот высокомерный, заносчивый мужчина не любит ее?

Она закрыла глаза, и ей пришло в голову, что уж лучше бы ему оставить ее в Эвре, на волю судьбы.

Леону тоже не спалось. Рафаэль сказал, что Мариетта любит его, Леона, однако возможно ли, чтобы она продолжала питать к нему какие-то чувства после того, как он повел себя с ней?

Он застонал и запустил пальцы в волосы. Время покажет, только так, и не иначе. Он поговорит с ней утром… однако до этого еще несколько часов.

Леон натянул на себя полотняную рубашку, надел кожаную куртку и спустился по лестнице, негромко посвистывая своим собакам, после чего, прихватив мушкет, покинул замок, прошагав через подъемный мост в темноту.

Было уже раннее утро, когда он вернулся. Бросил двух цапель и шесть кроликов на деревянный кухонный стол, но Мариетта, которая как раз в это время достала из духовки первый противень с пшеничными булочками, ничем не показала, что замечает его присутствие. Она держалась прямо, высоко подняв голову. Лицо чуть бледнее обычного, но никаких следов от слез, которые она проливала всю ночь.

– Благодарю вас, господин граф, – сказала Сесиль, убирая со стола добычу.

Леон, казалось, даже не слышал ее. Он с напряженным вниманием наблюдал за тем, как Мариетта разделывает тесто для следующей порции булочек.

Сесиль вдруг почувствовала себя неловко. С чего это граф так уставился на Мариетту? Она ни разу не видела, чтобы он на кого-то смотрел с таким выражением. Почти умоляющим.

Сесиль встряхнулась и поспешила уйти, прихватив с собой убитых птиц. Лев Лангедока не должен унижать себя, умоляя о внимании какую бы то ни было женщину. Даже самую знатную в стране. Ей это просто почудилось. И тем не менее обстановка в кухне какая-то странная, и надо быть слепой, чтобы не заметить глубоких царапин на лице графа. Ведь ему так или иначе придется объяснить появление этих царапин очаровательной мадам Сент-Бев.

Проходя через двор, Сесиль не могла удержаться, чтобы не оглянуться через плечо с неукротимым любопытством. Мариетта что-то чересчур долго разделывает тесто, к тому же Сесили показалось, что ни она, ни Леон не двинулись с места.

Наконец булочки были отставлены в сторону, и Мариетта с подчеркнутым достоинством прошествовала мимо Леона к кладовке.

– Мариетта, я пришел поговорить с тобой.

– Я занята, господин граф, – сухо ответила она.

– Я пришел извиниться, Мариетта.

Она налила во фляжку уксус, добавила розмарина и лаванды.

– Ваши извинения приняты, господин граф.

– Ради Бога, брось ты эти твои «господин граф»! – рявкнул Леон со злостью.

Она посмотрела на него, высоко подняв голову.

– Но ведь вы и есть господин граф, а я, как вы сказали прошлой ночью, всего-навсего шлюха.

Она заткнула фляжку пробкой и прошагала мимо него во двор, где уже стояла наготове ее лошадь.

Леон с трудом подавил порыв схватить ее за плечи и как следует встряхнуть. В конце концов, он заслужил ее гнев. Вряд ли она захотела бы оказаться в его объятиях после того, как он вел себя по отношению к ней накануне вечером.

– Мариетта! – Леон бросился за ней.

Но Мариетта была уже в седле, а голос матери, раздавшийся за спиной, удержал Леона от попытки силой стащить Мариетту с седла на землю.

Он нетерпеливо обратился к Жанетте:

– Да? Что случилось?

– Селеста в сопровождении дворецкого Элизы отправилась приветствовать одного из свадебных гостей, прибывшего в Монпелье.

– Господи помилуй! Если это неразумное дитя откроет рот в Монпелье, мы через несколько часов увидим охотников за ведьмами у себя в Шатонне! Попроси Анри передать мои извинения Элизе. Пусть скажет ей, что я не могу повидаться с ней сегодня, что у меня неотложные дела в Монпелье.

Жанетта подняла на сына глаза и только теперь заметила царапины на щеке.

– Что с твоим лицом?

– Я охотился, – коротко ответил Леон, показывая на лежащих на столе кроликов.

– Но это еще не причина…

– Если я хочу попасть в Монпелье до того, как Селеста натворит бед, мне надо поспешить.

Он схватил свои перчатки, натягивая их на ходу, и быстро зашагал через двор к конюшне, даже не подумав сменить свою кожаную куртку на более соответствующий случаю наряд.

– Что за беда? – спросил Анри у Жанетты, когда Леон верхом на Сарацине пронесся галопом по двору мимо них к подъемному мосту.

– Себялюбивые мысли, – коротко ответила Жанетта, понимая, что не может рассказать ему о своей тревоге о безопасности Мариетты и о счастье сына. – Леон просил, чтобы вы передали от него несколько слов Элизе. Он должен был поехать в Монпелье и не сможет сегодня повидаться с ней.

Герцог просиял, не в силах скрыть удовольствие от возможности побывать в обществе мадам Сент-Бев без такой помехи, как ее будущий муж. Жанетта подумала было спросить у герцога о его чувствах по отношению к будущей невестке, но решила этого не делать. Жизнь и без этого становилась достаточно сложной.

– Быть может, Мариетта согласится сопровождать меня? – спросил Анри, надеясь на отрицательный ответ.

– Мариетта уже уехала к Бриссакам.

– Но я полагал, что дочь Бриссаков выздоровела?

Герцог слегка приподнял брови. Жанетта беспомощно развела руками.

– Я тоже так считала, – сказала она. – Но ведь у каждого из нас свои причуды. Леон, например, провел всю ночь на охоте, а Селеста отправилась в Монпелье с дворецким Элизы.

– За каким дьяволом?

– Поприветствовать свадебного гостя и сопроводить его в Лансер.

– Или поглазеть на охотников за ведьмами, – со смехом произнес Анри.

Жанетта принужденно улыбнулась.

– Надеюсь, что даже Селеста умнее этого, – сказала она, от души желая, чтобы слова ее прозвучали более убедительно.

– Господин герцог! – с придыханием произнесла Элиза, когда Анри вошел в комнату, держа в руке душистый цветок дягиля, который иногда именуют ангеликой.

– Увы, я принес плохие новости, а не хорошие, – добродушно произнес Анри. – У Леона дела в Монпелье, и потому он не сможет посетить Лансер сегодня.

Элиза издала слабый возглас неудовольствия, после чего заговорила с детской радостью:

– Ангелика! Я так люблю этот душистый цветок! Как вы добры!

– Если бы мы были в Париже, я прислал бы вам сапфиры под цвет ваших глаз, – галантно сказал герцог. – Но в этих краях я похож на самого бедного крестьянина и могу преподнести вам только ангелику.

У Элизы порозовели щеки.

– Мне кажется, что мадам де Монтеспан носит сапфиры, – произнесла она застенчиво.

Герцог припомнил завуалированные намеки Мариетты на ее знакомство с мадам де Монтеспан и мысленно отругал себя за то, что до сих пор не успел повидаться с ней и расспросить обо всем. Он сделает это сегодня же вечером, а сейчас ему нужна только Элиза.

Он держался по отношению к ней с подчеркнутым вниманием и встретил с ее стороны ответную любезность. Разговор, как обычно, вертелся главным образом вокруг Версаля. Элиза в присутствии герцога расцветала, как цветок в лучах теплого солнышка, ее нежный смех слышен был не только на террасе, но и в саду. Слуги переглядывались. Они ни разу не слышали смеха своей госпожи во время визитов Льва Лангедока. В его присутствии она почти все время молчала и выглядела не слишком веселой, что казалось весьма странным, поскольку он был ее возлюбленным и будущим мужем.

Элиза и Анри продолжали радоваться миру и покою приятного вечера, не зная, что всего в нескольких милях от них Мариетта встретилась лицом к лицу со смертью в обличье старейшего из врагов человека.

Разгневанная донельзя, Мариетта пришпорила кобылу и понеслась рысью по дороге к дому Бриссаков. На глазах у нее не просыхали слезы. Будь он проклят! Вообразил, что одного извинения достаточно, чтобы она забыла такие оскорбления? Наверное, решил, что она расскажет Элизе о его домогательствах. Именно это, а вовсе не угрызения совести, вынудило его принести ей так называемые извинения.

Пряди волос Мариетты развевались от ветра, а она все пришпоривала и пришпоривала каблуками кобылу, гнала ее быстрее и быстрее по залитой солнцем земле.

У нее не было никакой необходимости навещать Нинетту. Девочка совсем выздоровела. Поездка была лишь поводом уехать из замка, улучить время для того, чтобы обдумать происшедшее спокойно, не в присутствии Леона.

Если охотники за ведьмами явились в Монпелье, то ее присутствие в Шатонне опасно для всех его обитателей. Жанетте, Селесте… и Леону. Настало время сделать то, что она считала должным с самого начала, – покинуть замок, который стал для нее родным домом. Покинуть Жанетту, которая отнеслась к ней как мать. Покинуть Леона, чтобы никогда больше не видеть его.

Свадебное платье для невесты де Вильнева никогда не будет окончено. Она уедет сегодня, тихо и незаметно.

Мариетта направила лошадь на дорогу к холмам. Отсюда, сверху, ей была видна дорога в Монпелье. Скоро, очень скоро, на ней появится всадник в черном, направляющийся в Шатонне. Но когда он туда доберется, Мариетта Рикарди будет уже далеко от этих мест.

Она соскользнула с лошади, отпустила ее пастись свободно, а сама присела в тень возле высокого нагромождения камней. Прыткая ящерица перебежала через дорогу. Мариетта прикрыла глаза ладонью и задумалась.

Неужели Леон тоже отправился с Монпелье? Только он мог с такой легкостью и уверенностью скакать на коне, и не много найдется в Лангедоке жеребцов, столь же быстрых, как Сарацин.

Неожиданно до Мариетты донесся звук, от которого у нее из головы мгновенно вылетели все мысли о далеком всаднике. Звук, от которого она в ужасе застыла на месте: неужели это рычит волк?

– Господи помилуй, – прошептала Мариетта, с трудом поднявшись на ноги. – Только не это! Клотильда! Клотильда!

Но у кобылы слух был поострее, чем у Матильды, и она в безумном страхе уже мчалась вниз по склону холма.

У Мариетты вспотел лоб. Если она побежит, волк набросится на нее, но если затаится, замрет, то зверь, вполне вероятно, пройдет мимо.

– Святая Мария, Матерь Божья, – еле слышно зашептала Мариетта, – молись за нас, грешных, ныне и в час нашей смерти…

Мариетта услышала приближающийся стук копыт, и в то же мгновение потревоженный зверь выскочил из-за деревьев.

Мариетта закричала. Единственной надеждой на спасение была для нее возможность спрятаться в щели среди камней, куда разъяренный зверь не сможет проникнуть. Она лихорадочно шарила руками по груде валунов, но всюду натыкалась на гладкую поверхность. Спрятаться совершенно негде!..

Мариетта слышала свистящее дыхание зверя, смотрела в его налитые кровью глаза. Ей не спастись!

Мариетта прижалась спиной к камням, почти в обмороке от ужаса. Крики ее разносились по пустынной округе. Пустынной, если не считать рычащего зверя. Он приближался к ней, даже не слыша и не замечая Сарацина, который бешено скакал вверх по склону холма в туче пыли и разлетающихся по сторонам камней.

Мариетта была не в силах шевельнуться. Зверь приготовился к прыжку…

– Господи, молю тебя! Господи, смилуйся!

Сердце у Мариетты неистово билось. Неужели она спаслась от костра для того, чтобы быть растерзанной волком?

Волк напрягся, а Мариетта зажмурилась и вскрикнула в последний раз…

Она не видела, как он появился. Минутой раньше здесь не было никого, кроме нее и волка, и вдруг вот он – Леон. Спрыгнул с Сарацина и держит в руке занесенный кинжал. Зверь повернулся, злобно рыкнул и бросился на Леона, но тот успел вонзить в него кинжал. Оба упали. Оба – человек и зверь – были залиты кровью. Волк еще бился в предсмертных судорогах.

Казалось, прошла вечность – Леон, пошатываясь, встал на ноги, а волк так и остался лежать неподвижно.

– О Боже мой! О Леон! Леон! – Мариетта бросилась к нему в объятия, не страшась крови, ничего больше не страшась. – Он тебя ранил? Ты цел? Ответь мне, Бога ради! Заклинаю тебя, ответь!

Леон прижимал к себе Мариетту так крепко, что она едва могла дышать.

– Разве я больше не господин граф? – спросил он ее, не разжимая объятий.

Мариетта обратила к нему измученное лицо и сказала:

– Как ты можешь так говорить? Ты же знаешь, что я не это имела в виду!

– Я знаю только то, что ты хотела этим показать. Свой гнев и презрение.

– Нет! Это ты только и делал, что гневался! Обозвал меня шлюхой, а я… а я… – Она запнулась, вдруг осознав, что он впервые держит ее вот так в своих объятиях и не собирается отпускать.

– Да? – спросил он ласково.

Кровь была у него на лице и на куртке. Он был ранен, он истекал кровью, но все, что она могла сделать, – это прижаться к нему всем телом, ощущая тепло его крови, от которой промок лиф ее платья. Сердце у Мариетты сжалось, когда она увидела прямо перед собой темные глаза Леона.

– Я полюбила тебя, – произнесла она наконец.

– А я тебя.

У Мариетты подогнулись колени, она упала бы, если б Леон не поддерживал ее.

– А как же Элиза? – прошептала она еле слышно.

– Элиза почувствует боль, но не такую сильную, какая мучила бы ее, если б она вышла замуж за человека, который ее не любит.

– О, Леон, ты правда так считаешь? – Она едва могла дышать. Вся ее жизнь зависела от его ответа.

– Я так считаю, – охрипшим вдруг голосом произнес он. – Мужчины из Эвре были правы, ты настоящая колдунья. Ты околдовала меня в ту минуту, когда я впервые увидел тебя, и это колдовское очарование продлится всю жизнь и даже после смерти, я уверен.

Леон поцеловал Мариетту нежно, и потом еще раз с возрастающей страстью. Она ответила на поцелуй с неистовой радостью – обняла Леона за шею и запустила пальцы в его густые кудри.

– Каким же я был глупцом, – заговорил Леон, когда губы их разомкнулись, и он взглянул на обращенное к нему лицо Мариетты. – И надо же, чтобы меня образумил Рафаэль де Мальбре! Простишь ли ты меня когда-нибудь, драгоценная любовь моя?

– Тут нечего прощать, – ответила Мариетта, все еще чувствуя на губах сладость его поцелуя. – Ты вел себя так по велению чести.

Леон чуть заметно улыбнулся.

– Не совсем, – сказал он. – Ты и святого заставила бы забыть о чести. – И он поцеловал ее снова, на этот раз с жаром и желанием изголодавшегося человека.

Мариетта прижалась к нему всем телом. Казалось, вся его сила перешла к ней, и она поняла, что больше никогда не почувствует страха.

– Чудо, – проговорила она тихо, когда губы Леона коснулись ее лба почти с благоговением.

– Только ведьмы могут творить такие чудеса, – сказал он беспечно, глядя на нее смеющимися глазами.

Мариетта покачала головой:

– Случается, что Бог в доброте своей дарит чудеса тем, кто молит о них.

– И о чем ты молила его, любимая?

– О муже, который так будет любить меня, что ради моего спасения сразится даже с диким зверем.

– Выходит, твоя молитва была услышана и исполнена, – с улыбкой сказал Леон. – Кроме диких зверей, она разумеет также охотников за ведьмами и змей. А меня она приблизила к смерти.

Ужаснувшись, Мариетта глянула на пятна крови на его одежде и только теперь заметила, что куртка Леона и его рубашка изорваны в клочья.

– Ой, ведь ты ранен! Почему ты мне не сказал?

– Потому, что был слишком занят, ведь я целовал тебя, – ответил Леон – и не солгал.

– Откуда течет кровь? Покажи скорее!

Поморщившись от боли, он обнажил грудь, изодранную когтями волка.

– Боже милостивый! – прошептала Мариетта, широко раскрыв глаза, и тотчас принялась осушать раны подолом своей нижней юбки.

– Сначала досталось моей физиономии, теперь очередь дошла до груди, – сказал он, поморщившись.

– Я не хотела расцарапать тебе лицо, это вышло нечаянно, поверь!

Леон помолчал, потом сказал:

– Я предпочел бы заниматься с тобой любовью подальше от останков этого мерзкого зверя и в более уютной обстановке. Где твоя лошадь?

– Эта трусиха сбежала.

– Ничего, дорогу домой она найдет. Давай сядем на Сарацина. Ему не привыкать везти нас обоих.

Леон крепко обнял Мариетту за талию, и они пошли туда, где их ждал Сарацин. С гримасой боли Леон вскочил в седло; Мариетта села на коня позади Леона, обхватила его обеими руками и прижалась головой к его широкой спине, как и тогда, когда они убегали из Эвре.

Ни Леон, ни Мариетта не вспоминали сейчас ни об охотниках за ведьмами в Монпелье, ни о Селесте, которая, приветствуя свадебного гостя Элизы Сент-Бев, непринужденно и безыскусно рассказывает о поселившейся в Шатонне красивой незнакомке, приехавшей откуда-то издалека.