Песнь пятая

Второй уступ Предчистилища – Нерадивые, умершие насильственною смертью

Вослед вождю, послушливым скитальцем,

Я шел от этих теней все вперед,

Когда одна, указывая пальцем,

Вскричала: «Гляньте, слева луч нейдет

От нижнего, да и по всем приметам

Он словно как живой себя ведет!»

Я обратил глаза при слове этом

И увидал, как изумлен их взгляд

Мной, только мной и рассеченным светом.

«Ужель настолько, чтоб смотреть назад, –

Сказал мой вождь, – они твой дух волнуют?

Не все ль равно, что люди говорят?

Иди за мной, и пусть себе толкуют!

Как башня стой, которая вовек

Не дрогнет, сколько ветры ни бушуют!

Цель от себя отводит человек,

Сменяя мысли каждое мгновенье:

Дав ход одной, другую он пресек».

Что мог бы я промолвить в извиненье?

«Иду», – сказал я, краску чуя сам,

Дарующую иногда прощенье.

Меж тем повыше, идя накрест нам,

Толпа людей на склоне появилась

И пела «Miserere»^[580], по стихам.

Когда их зренье точно убедилось,

Что сила света сквозь меня не шла,

Их песнь глухим и долгим «О!» сменилась.

И тотчас двое, как бы два посла,

Сбежали к нам спросить: «Скажите, кто вы,

И участь вас какая привела?»

И мой учитель: «Мы сказать готовы,

Чтоб вы могли поведать остальным,

Что этот носит смертные покровы.

И если их смутила тень за ним,

То все объяснено таким ответом:

Почтенный ими, он поможет им».

Я не видал, чтоб в сумраке нагретом

Горящий пар^[581] быстрей прорезал высь

Иль облака заката поздним летом,

Чем те наверх обратно поднялись;

И тут на нас помчалась вся их стая,

Как взвод несется, ускоряя рысь.

«Сюда их к нам валит толпа густая,

Чтобы тебя просить, – сказал поэт. –

Иди все дальше, на ходу внимая».

«Душа, идущая в блаженный свет

В том образе, в котором в жизнь вступала,

Умерь свой шаг! – они кричали вслед. –

Взгляни на нас: быть может, нас ты знала

И весть прихватишь для земной страны?

О, не спеши так! Выслушай сначала!

Мы были все в свой час умерщвлены

И грешники до смертного мгновенья,

Когда, лучом небес озарены,

Покаялись, простили оскорбленья

И смерть прияли в мире с божеством,

Здесь нас томящим жаждой лицезренья».

И я: «Из вас никто мне не знаком;

Чему, скажите, были бы вы рады,

И я, по мере сил моих, во всем

Готов служить вам, ради той отрады,

К которой я, по следу этих ног,

Из мира в мир иду сквозь все преграды».

Один сказал: «К чему такой зарок?

В тебе мы верим доброму желанью,

И лишь бы выполнить его ты мог!

Я, первый здесь взывая к состраданью,

Прошу тебя: когда придешь к стране,

Разъявшей землю Карла и Романью,

И будешь в Фано, вспомни обо мне,

Чтоб за меня воздели к небу взоры,

Дабы я мог очиститься вполне.

Я сам оттуда; но удар, который

Дал выход крови, где душа жила,

Я встретил там, где властны Антеноры^[582]

И где вовеки я не чаял зла;

То сделал Эсте, чья враждебность шире

Пределов справедливости была.

Когда бы я бежать пустился к Мире^[583],

В засаде под Орьяко очутясь,

Я до сих пор дышал бы в вашем мире,

Но я подался в камыши и грязь;

Там я упал; и видел, как в трясине

Кровь жил моих затоном разлилась».^[584]

Затем другой: «О, да взойдешь к вершине,

Надежду утоленную познав,

И да не презришь и мою отныне!

Я был Бонконте, Монтефельтрский граф.

Забытый всеми, даже и Джованной^[585],

Я здесь иду среди склоненных глав».

И я: «Что значил этот случай странный,

Что с Кампальдино ты исчез тогда

И где-то спишь в могиле безымянной?»^[586]

«О! – молвил он. – Есть горная вода,

Аркьяно;^[587] ею, вниз от Камальдоли,

Изрыта Казентинская гряда.

Туда, где имя ей не нужно боле,^[588]

Я, ранен в горло, идя напрямик,

Пришел один, окровавляя поле.

Мой взор погас, и замер мой язык

На имени Марии; плоть земная

Осталась там, где я к земле поник.

Знай и поведай людям: ангел Рая

Унес меня, и ангел адских врат

Кричал: «Небесный! Жадность-то какая!

Ты вечное себе присвоить рад

И, пользуясь слезинкой, поживиться;

Но прочего меня уж не лишат!»^[589]

Ты знаешь сам, как в воздухе клубится

Пар, снова истекающий водой,

Как только он, поднявшись, охладится.

Ум сочетая с волей вечно злой

И свой природный дар пуская в дело,

Бес двинул дым и ветер над землей.

Долину он, как только солнце село,

От Пратоманьо до большой гряды^[590]

Покрыл туманом; небо почернело,

И воздух стал тяжелым от воды;

Пролился дождь, стремя по косогорам

Все то, в чем почве не было нужды,

Потоками свергаясь в беге скором

К большой реке,^[591] переполняя дол

И все сметая бешеным напором.

Мой хладный труп на берегу нашел

Аркьяно буйный; как обломок некий,

Закинул в Арно; крест из рук расплел,

Который я сложил, смыкая веки:

И, мутною обвив меня волной,

Своей добычей^[592] придавил навеки».

«Когда ты возвратишься в мир земной

И тягости забудешь путевые, –

Сказала третья тень вослед второй, –

То вспомни также обо мне, о Пии!

Я в Сьене жизнь, в Маремме смерть нашла,

Как знает тот, кому во дни былые

Я, обручаясь, руку отдала».^[593]