Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика. только делал вид, что вы тоже что-то сочиняете, это был обман»

только делал вид, что вы тоже что-то сочиняете, это был обман». А я ему говорила: «Обманите меня еще, Анатолий Васильевич». Но он уже никогда к этюдному методу не возвращался».

Этот короткий диалог поразителен. Вслушаемся. «Это был об­ман» «Обманите меня еще». Какой здесь подтекст у актрисы...

Приведу все же еще одну цитату из Антонины Дмитриевой, акт­рисы, которую Эфрос создал, которая бесконечно его любила, сде­лала с ним замечательные роли: «В связи с резким изменением его метода работы я стала как-то плохо себя ощущать. Исчезла лег­кость, уверенность, может быть, потому и отношения у нас стали портиться. В «Чайке» я играла Машу и помню, как Эфрос выходил на сцену и показывал. А раньше никогда себе этого не позволял. Я должна была повторять его интонации, а если не повторяла, он был недоволен. В какой-то момент он меня даже с роли хотел снимать. Конечно, не только мне, всем показывал и предлагал интонации и Леве Дурову (он играл Медведенко), и другим. То ли торопился, то ли скучно стало заниматься ученичеством, — не знаю. Ему казалось, что он уже все придумал, а мы теперь только должны это выпол­нять».

Вот ведь как...

Воспоминания Дмитриевой — удивительные, это какое-то лири­ческое излияние. Ее заметки закапчиваются моментом смерти Эф­роса. «Случилось самое страшное, совсем непонятно, как жить да­льше».

Так любила Актриса Режиссера. Но к концу их общения эта лю­бовь, получается, оказалась неразделенной.

Перечитывая воспоминания Антонины Дмитриевой, думаешь о творческой и человеческой судьбе, о творческой дружбе. И, как это пи странно, о творческом методе. Рискну обобщить эту ситуацию: кончился этюдный метод — кончилось сотворчество — кончилась и актриса, та, что написала: «Все замыслы, все мечты о творчестве были связаны с ним, и только с ним».

Тут думаешь опять-таки о соотношении режиссуры и педагоги­ки. Это вещи нераздельные. Талантливейший выдающийся Эфрос в какой-то момент, вероятно, уже не хотел быть педагогом, хотел быть только режиссером, и сразу что-то нарушилось в его творче­стве. Мне кажется, что это так, хотя, разумеется, это только пред­положение. (Я думаю также, что великий Станиславский не слу­чайно до последних дней вел поиски истины не в области режиссуры, а именно в педагогической сфере театра.)

Еще строки из воспоминаний Александра Збруева: «Мы все тог­да «заразились» Эфросом. В чем-то мы стали похожи друг на дру-