Театр и педагогика. что было там некое недовольство друг другом — режиссера и акте­ров

что было там некое недовольство друг другом — режиссера и акте­ров. И, прежде всего, это были претензии актеров к Эфросу. Прав­да, они вполне скромно бурчали о своих проблемах. Вполне скром­но — никакой дерзости, упаси Бог! В том-то и дело, что это еще не был конфликтный период конца Малой Бронной или Таганки. Нет, это еще был Ленком, был период расцвета творчества Эфроса. И вот где-то, видимо, уже ближе к концу этого почти четырехлет­него периода его работы в Ленкоме я и оказался на репетиции «Мольера». Итак, актеры бурчали. В чем был смысл их «бурча­ния»? Естественно, я сейчас не скажу, кто именно и что говорил, не процитирую точно, но смысл я запомнил очень хорошо: Актеры: «Вы нами мало занимаетесь». Эфрос: «А в чем дело?»

Актеры: «Вот раньше вы с нами делали этюды, вы с нами по­дробнее всем занимались».

Этот актерский тезис я очень хорошо запомнил. И помню, в ка­ком духе был ответ Эфроса. Он сказал примерно так: «Да вы уже сами не маленькие, можете сами обдумывать подробности, а мне более важна сейчас моя режиссерская профессия, мне интересно строить спектакль, находить его музыкальность». То есть, он при­знал, что у него новые интересы. В ответ продолжалось бурчание: «Вы нами не занимаетесь». За всем этим чувствовались неудовлет­ворение и обида. А он опять: «Сами работайте — не маленькие!» Такое вот было противостояние...

Вот теперь мы вольны встать па ту или на другую сторону: па сторону Эфроса или на сторону актеров... А, действительно, сколь­ко можно возиться с актерами, с мастерами, занимаясь подробны­ми этюдными пробами? Это, с одной стороны. С другой же сторо­ны, жизнь показывает, что с актерами, увы, приходится возиться всегда. Нет идеальных актеров. Даже Эфрос не имел труппы, сплошь состоящей из Смоктуновских, юрских или михаил-чеховых. И вот нынче в воспоминаниях Антонины Дмитриевой, которые я продолжу цитировать, нахожу почти полное соответствие моим собственным давнишним воспоминаниям: «В Ленкоме Эфрос по­степенно уходил от этюдного метода. И «Чайку» и «Мольера» он уже ставил по-другому. Мы не понимали, почему, даже упрекали его, помню, я говорила: «Анатолий Васильевич, а как хорошо мы ра­ньше работали...». А ему уже скучно было работать так, как рань­ше, он считал это ученичеством и стремился вперед, уже не очень оглядываясь, поспеваем ли мы за ним. Он приходил к началу работы с уже готовым замыслом, а не придумывал его, работая с нами. И когда я его упрекала, он говорил: «Тоня, да я вас всех обманывал, я