Возражения против уголовной давности и ее основания

Давность имела в литературе много серьезных противников, которые не только отрицали ее необходимость, но и возводили на нее упрек как на институт несправедливый и вредный для государства. Так, законодательства и ученые сочинения, построенные на идее устрашения, не могли относиться к ней иначе, как отрицательно.

В их глазах давность, давая преступнику надежду избегнуть заслуженную кару, ослабляла силу закона и умаляла значение института наказания, имеющего целью подчинить волю граждан воле закона. Если у человека есть шанс освободиться от наказания в случае необнаружения в течение известного срока его преступного деяния, то этим самым устрашение уменьшается. Равным образом абсолютные теории не могли мириться с уголовной давностью; с их точки зрения, преступление оставалось неправдой, требующей искупления, сколько бы ни протекло времени с момента ее совершения, и согласно им право преследования преступника должно быть вечно, как вечна сама идея права.

Оставлять без наказания человека, совершившего преступление, только ввиду того, что он в течение определенного времени хитростью и ловкостью мог отклонять от себя подозрение, значит, с точки зрения этих теорий, давать призы-фантомы за обход закона путями предосудительными. Виднейшие антагонисты давности суть Бентам и Генке, первый — по соображениям утилитарным, второй — по соображениям справедливости; в новейшее время к ним присоединился Биндинг, допускающий только давность процессуальную; взгляды Биндинга в русской литературе поддерживает профессор Сергеевский".

Тем не менее история уголовного правосостояния показывает, что уголовная давность прочно укоренилась в положительных законодательствах и в общественном правосознании. Положения, высказываемые теориями устрашения о вреде давности, отпадают, если принять во внимание недостатки самих этих теорий, их односторонность. Надежда преступника на безнаказанность весьма слабо поддерживается институтом давности, если он выбирает длинные сроки и если притом организация суда и строй процесса отличаются достаточным совершенством. Что касается абсолютных теорий, то они забывают исключительно земные цели наказания. Неправда, конечно, остается неправдой, сколько бы ни прошло времени; но из этого не следует, что наказание должно применяться безо всякой зависимости от изменившихся под влиянием времени обстоятельств; неправда наказанная остается также неправдой, но необходимость вторичного наказания ее отсюда не вытекает[6].

Таким образом, весь вопрос сводится здесь к тому, каковы основания давности. При объяснении их повторился обыкновенный факт: все видели его повсеместное существование, все были убеждены в его необходимости, но в приведении оснований этого института доктрина представляла крайнее разнообразие.

Так, теории кары как социальной необходимости выставили следующие процессуально-политические основания давности:

1. Преследование преступлений, совершенных задолго, потребует от государства чрезвычайно больших усилий для собирания доказательств; но, как бы ни были велики эти усилия, все же не будет уверенности, что все доказательства будут собраны, сконцентрированы и появятся в первоначальной их свежести; в них окажутся пробелы, делающие рискованным привлечение виновного к ответственности.

Если пробелы эти оказываются на стороне обвинительных доказательств, то риск преследования всей своей тяжестью падает на органы обвинительной власти, которые при таком порядке вещей легко могут заслужить упрек в несвоевременном или неумелом преследовании; если же, что еще вероятнее, пробелы оказываются на стороне оправдательных доказательств, тяжесть собирания которых лежит главным образом на обвиняемом, то представляется серьезный риск осудить невинного. Это процессуальное основание давности представляется практически наиболее сильным, уловимым, наглядным.

Действительно, исторически институт давности выработался именно под влиянием требований процесса. Однако требования эти вполне объяснить института давности не могут, по следующим соображениям: а) это объяснение применимо только к одному виду давности — к давности процессуальной, и неприменимо к давности наказания, которая погашает постановленный приговор, когда никаких доказательств больше собирать не нужно; б) в настоящее время рядом с долгосрочными есть краткосрочные давности, незначительный срок времени которых устраняет всякую мысль, будто бы они установлены ввиду затруднений, представляющихся в собирании доказательств.

2. С институтом давности пробовали связать исправительные цели, говоря, что безукоризненный образ жизни человека в течение давностного срока создает предположение о его исправлении, а следовательно, об излишности применения к нему карательных мер; при этом взгляде необходимым условием давности ставили, чтобы виновный в течение давностного срока вел себя хорошо; всякое новое преступление прерывало течение давности.

Неубедительность этого основания видна из того уже, что требуемое им условие давности (неучинение нового преступления) проводится далеко не все ми законодательствами. Обыкновенно давность погашает наказание сама по себе, независимо от указанного условия.

3. Пытались иногда оправдать уголовно-юридическую давность теми же соображениями, которые приводятся в пользу давности гражданской, а именно: а) презумпцией, что потерпевший, оставляя преступление в течение известного промежутка времени без преследования, отказался от своего права; но уголовное преследование производится государством и обыкновенно не зависит от частного произвола; б) необходимостью положить какой-либо предел процессу, для устранения той опасности для гражданско-правовой обеспеченности, которая происходит от нескончаемых судебных споров; в) указанием (напр., Тило) на то, что пред судом уголовным человек защищает свои права на жизнь, свободу и честь, и эти высшие блага должны находить на том же основании, как блага имущественные, полную гарантию против всякого преследования, если истек известный срок времени. Два последних замечания имеют долю правды, но в них исключительно видеть основание давности невозможно; гражданская обеспеченность отдельных лиц требует, чтобы тяжбам был положен какой-нибудь конец; но в большей еще степени необходимо, чтобы права общества были неприкосновенны для преступных посягательств[7].

Интерес частного лица требует неприкосновенности его благ — жизни, свободы и чести; но рядом с ним стоит не менее священный интерес общества, гарантирующий эту неприкосновенность только под условием отсутствия преступных действий.

Кроме этих приводились и уголовно-юридические основания давности, а именно:

1. Оставаясь долгое время в постоянном опасении быть открытым и наказанным, человек испытывает такую глубокую нравственную пытку, что подвергнуть его наказанию — значило бы наказывать его дважды и во всяком случае строже того лица, которое немедленно попадается в руки уголовного правосудия. Нередко это соображение подтверждается действительностью: человек, совершивший преступление, подвергается угрызениям совести, внутренним страданиям и т.п.; но бывают случаи, что совершивший преступление вовсе не думает о преследовании и спокойно пользуется плодами своего деяния. Кроме того, угрызения совести и уголовное наказание — понятия несоизмеримые.

2. Говорили также, что институт давности имеет свое основание во всепоглощающей силе времени, которое само по себе имеет юридическое значение. Время сглаживает преступление объективно и субъективно; объективно — потому что воспоминание о преступлении мало-помалу слабеет и со временем совершенно пропадает; субъективно — потому что в долгий промежуток времени, протекший после совершения преступного деяния, виновник его имеет возможность изменить направление своей воли. Но это утверждение смешивает два совершенно различных понятия; время есть необходимое условие давности, но не основание ее.

3. Иногда указывают еще, что в неоткрытии виновного нужно видеть руку Божьего Промысла, который не желал наказания его, или что правосознание народа с течением времени перестает требовать наказания преступника. Первое из этих объяснений неправильно, потому что выражение Божьей воли не может быть принято в основание юридического института; второе же, говоря, что «забытое прощено», сводит основание давности к той же всепоглощающей силе времени.

Вглядываясь в институт давности, мы должны прийти к убеждению, что правильное объяснение его возможно тогда лишь, если отрешиться от взгляда на наказание как на деятельность, направленную на отдельные преступления, и перейти к другому взгляду, по которому объектом карательной деятельности государства является личное состояние преступности. Если стоять на почве отдельных деяний, то трудно говорить о погашении наказания: нельзя сделать существующее несуществующим, нельзя неправду сделать правдой, преступление как внешний факт не может сгладиться никаким промежутком времени.

Иное дело, если смотреть на наказание как на борьбу против личного состояния преступности. Личное состояние человека под влиянием времени сильно изменяется. Один и тот же человек в детстве и в зрелом возрасте представляет больше различий, чем два разных человека одинакового возраста.

Его душевные и нравственные свойства могут в известный промежуток времени измениться настолько, что меры, которые необходимо было применить к нему прежде, непосредственно после совершения им преступного деяния, впоследствии оказываются не имеющими никакой почвы. Это — коренное основание давности, притом оно и самое простое, житейское объяснение главным образом давности долгосрочной, как процессуальной, так и приговора. Этим же объясняется взгляд многих законодательств прежнего времени, согласно которому для давности как фактора, погашающего наказание, необходимо было доказать исправление лица; мало-помалу законодательства связывают с протечением определенного промежутка времени фикцию исправления и не требуют особых доказательств последнего.

Этим же объясняется, что для всех преступлений был первоначально установлен один и тот же срок давности; законодатель не пришел еще к убеждению, что разные преступления свидетельствуют о неодинаковой глубине состояния преступности. Затем к этому юридическому основанию давности присоединяются соображения процессуальные и политические. С одной стороны, время сглаживает доказательства и истечение значительного промежутка его увеличивает опасность судебной ошибки; с другой, — есть множество проступков чисто условных, которые считаются предосудительными и даже опасными для бытия государства лишь при известном направлении политики.

С изменением этого направления они утрачивают свой опасный, преступный характер и становятся деяниями не только терпимыми, но иногда даже и похвальными. Таковы, например, многие проступки печати. Слово, которое не обратило на себя внимание немедленно при появлении его в периодическом издании, может быть спокойно сдано в архив, без опасения, что оно вызовет какой-нибудь вред впоследствии. Вот почему в проступках печати устанавливается давность весьма краткосрочная. То же самое можно сказать относительно многих других полицейских нарушений.