Глава XL

Римские драмы Бена Джонсона. В том же самом году знаменитый сотоварищ по перу Шекспира, Бен Джонсон,пытался также воссоздать в драматической форме картину древнеримской жизни.В 1601 г. он обработал и поставил свою пьесу "Рифмоплет". Это былатенденциозная драма, которой он хотел уничтожить своих двух литературныхпротивников - Мидлтона и Деккера. Действие происходит в эпоху императораАвгуста. Помимо сатиры на современные нравы Бен Джонсон думалвоспользоваться своей обширной начитанностью в области античной литературы,чтобы нарисовать картину староримского быта. Подобно тому, как Шекспирнаписал после "Юлия Цезаря" еще две драмы из римской истории, "Антоний иКлеопатра" и "Кориолан", так точно Бен Джонсон создал еще две пьесы наримские темы, трагедии "Сеян" и "Каталина". Если сравнить писательскуюманеру Бена Джонсона с шекспировской, сопоставляя между собой упомянутыепьесы, то последняя выступит особенно рельефно и ярко. Но прежде чемприступить к сравнению их художественных приемов в столь ограниченнойобласти, необходимо провести вообще параллель между обоими поэтами. Бен Джонсон был на девять лет моложе Шекспира. Он родился в 1573 г.,месяц спустя после смерти отца, пастора, предки которого принадлежали книзшему дворянству. Если Шекспир - дитя деревни, то Бен Джонсон, напротив, -дитя города, хотя в то время город и деревня не представляли две такиекрайности, как теперь. Когда Бену минуло два года, мать его вышла вторичнозамуж за честного каменщика, который не щадил ничего, чтобы только дать сынухорошее образование. После того, как мальчик пробыл несколько лет внебольшой частной школе, отец послал его в вестминстерское училище, гдеученый Вильям Кэмден посвятил его в классические литературы. Он оказалвместе с тем, по-видимому, не очень благотворное влияние на будущуюлитературную деятельность своего ученика: он советовал ему записыватьсначала прозой все то, что пожелает облечь в стихотворную форму. Так былоуже в школе положено основание его двоякому честолюбию: прослыть ученым ипоэтом или, вернее, ученым поэтом, а также его тяжеловесному, риторическомуи неуклюжему стиху. Как ни ценил Бен ученость, как ни презирал он ремесло,как бы ни был он непригоден к практической деятельности, однако нуждазаставила его прервать свои ученые занятия и сделаться второстепеннымархитектором под надзором отца. Это обстоятельство доставило ему в егопоследующих литературных распрях ругательный эпитет "каменщика". Недолгоисполнял Бен Джонсон эту должность. Он поступил на военную службу вНидерландах, убил на поединке на виду у всех солдата из противного войска,вернулся в Лондон и женился 19 лет, почти так же рано, как и Шекспир. 26 летспустя он называл, беседуя с Друммондом, свою жену "строптивой, но честнойженщиной". Бен Джонсон отличался крепким телосложением, некоторой грубостью,самосознанием и воинственными инстинктами, он имел самое высокоепредставление о значении ученого и о призвании поэта, презиралнепросвещенную толпу, легкомысленных и низких людей и всегда стремился всвоих произведениях, как истинный классик, к спокойному развитию своихмыслей по стройному, заранее обдуманному плану. Но, с другой стороны, он былнастоящим поэтом. Он вел беспорядочную жизнь, тратил легкомысленно своиденьги и был подвержен галлюцинациям: однажды он видел, как турки и татарысражаются из-за большого пальца его ноги, другой раз ему представился сын скровавым крестом на лбу, предвещавшим как будто его близкую смерть. Подобно Шекспиру Бен Джонсон видел в театре средство к жизни и сделалсяактером. Подобно ему он переделывал и подновлял старые пьесы репертуара. Такон прибавил еще в 1601 г. (или в 1602 г.) несколько прекрасных сцен в стилеархаической драмы к пьесе Кида "Испанская трагедия", носившейся передШекспиром, когда он создавал "Гамлета". Работу эту заказал ему Генсло, длятруппы которого он стал писать с 1597 г., а эта труппа конкурировала сшекспировской. Вместе с Деккером он написал семейную трагедию, сочинил затемкомедию "Чехол переменили" в фантастическом стиле, столь популярном в этостолетие, словом, оказался в высшей степени полезным театральнымсотрудником. Однако он не добился до конца своей жизни обеспеченногоположения и зависел всегда от щедрости знатных меценатов. Конец 1598 г. имелдля Бена Джонсона двоякое значение. В сентябре месяце он убил на дуэлиодного из актеров труппы Генсло, некоего Габриэля Спенсера, который его,по-видимому, вызвал: в наказание ему выжгли на пальце позорное клеймо, букву"Т" (Tybern). Он должен был на время выйти из состава труппы Генсло.Несколько месяцев спустя актеры лорда-камергера разыграли его первуюсамостоятельную пьесу "У каждого человека - свои причуды". По в высшейстепени правдоподобному преданию, сохраненному Роу, пьеса уже былазабракована, когда на нее обратил внимание Шекспир, устроивший так, что онабыла принята. Пьеса имела успех, и имя автора сделалось с тех пор известным.В этой пьесе (по крайней мере, в ее древнейшей редакции) он влагает в устамолодого Ноуэлля восторженную защиту поэзии, святого дара творчества ицарственного величия искусства. Он нападает также на профанацию муз. Он и впоследствии часто восставалпротив нее. Но этот протест нигде не отличался такой резкостью и такимвозвышенным полетом, как в пьесе "Рифмоплет", где юный Овидий восхваляетискусство, преданное поруганию его отцом и другими. Так как Бен Джонсон былвсегда убежден, что он жрец искусства и Аристарх вкуса, он никогда незаискивал у публики, а относился к ней грубо и свысока; он, как воспитатель,старался внушить читателям и жителям ту мысль, которую Гете выразилизвестными словами: "Я нишу не для того, чтобы вам нравиться; я хочу, чтобывы чему-нибудь научились". Мысль о святости и неприкосновенности искусства он часто переносил насобственную особу и обрушивался на своих посредственных соперников скорееядовитыми, чем остроумными, и всегда беспощадными колкостями. В своихпрологах и эпилогах он устраивает апофеоз своей личности. У Шекспира совсемне было этой наклонности. Такие фигуры, как Аспер в пьесе "У каждогочеловека - свои причуды" (1599), или Крите в "Забавах Цинтии" (1600), илиГораций в "Рифмоплете" (1601), представляют ряд снимков с самого автора,который преднамеренно восхваляет себя и ставит себя прямо на пьедестал. А людей, унижавших в его глазах искусство, он выводил в карикатурномвиде. В последней из перечисленных пьес он изобразил в лице порочноготорговца рабами Гистриона своего патрона Генсло и осмеял под римскимиименами своих коллег Марстона и Деккера, как назойливых и презренныхбумагомарателей. Их нападки на великого поэта Горация - в лице этого малопохожего на него певца Бен Джонсон вывел самого себя - вытекают из гнусныхмотивов и наказуются позорной казнью. Но на эти литературные стычки неследует смотреть очень серьезно. Честный Бен Джонсон был не тольконегодующим моралистом, но и добродушным собутыльником. Он вскоре опятьпоступил в труппу Генсло, которого только что осмеял презрительнойнасмешкой. В 1601 г. Марстон и Деккер отвечают на его вызов выходкой противнего в пьесе "Satiromastix". А в 1604 г. Бен Джонсон благодарит Марстона запосвящение ему комедии "Недовольный", в 1605 г. он пишет вместе с этимнедавно осмеянным коллегой и вместе с Чапманом пьесу "Eastward Но!" Все этиподробности казались бы смешными, если бы Бен Джонсон не обнаружил при этомсовсем не будничное геройство. Так как Марстон и Чапман позволили себе вэтой пьесе выходки против шотландцев, то они были брошены в тюрьму.Распространился слух, что им отрежут нос и уши. Тогда Бен Джонсон отправилсявслед за ними в темницу и заявил, что он был их сотрудником. Потом всех ихвыпустили на свободу. Бен Джонсон устроил пирушку. Чокаясь с ним, матьпоказала ему порошок; если бы он в самом деле был осужден к вышеупомянутойказни, она дала бы ему выпить этот яд. Она прибавила, что не пережила бы егои также приняла бы часть этого порошка. По-видимому, мать была такая жехрабрая и веселая особа, как ее сын. В то время, когда Бен Джонсон сидел в тюрьме, один патер, навещавшийего, побудил его принять католицизм. Это обстоятельство дало его противникам повод и материал длявсевозможных колкостей и острот. Однако он не чувствовал особенной симпатиик католицизму: двенадцать лет спустя он снова меняет религию и возвращаетсяв лоно протестантской церкви. Друммонд сохранил нам, со слов Бена Джонсона,эпизод, прекрасно характеризующий как его самого, так и современную емуэпоху Ренессанса. Когда он причащался в первый раз опять по протестантскомуритуалу, он наполнил чашу до краев вином в знак своего искреннеговозвращения к тому учению, которое не лишает ее и мирян, и выпил ее залпом.Некоторым "humor'ом", выражаясь любимым словом Бена Джонсона, дышит такжерассказ о том, как молодой сын Вальтера Рэлея, которого поэт сопровождал вкачестве ментора в 1612 г., когда отец находился в Тауэре, любил напаиватьсвоего гувернера самым жестоким образом и развозить его в таком виде натачке по улицам Парижа, показывая его на всех перекрестках. Великий Бен,оберегавший так ревниво свое нравственное достоинство, обращал мало вниманияна свое внешнее поведение. Но, несмотря на все свои недостатки, он отличался смелостью, энергией ивеликодушием, обладал выдающимся, независимым и очень обширным умом. Начинаяс 1598 г., когда он впервые вступает в кругозор Шекспира, и вплоть до концасвоей жизни он является - насколько мы можем судить - тем из современниковвеликого поэта, имя которого упоминается чаще всего рядом с именем Шекспира.Это последнее затмило в глазах потомства, особенно вне Англии, соединенное сним имя Бена Джонсона, но в тогдашних литературных кружках оба поэтасчитались главными драматургами столетия, хотя Бен Джонсон никогда непользовался такой всеобщей популярностью, как его великий соперник. Ноособенно любопытно то обстоятельство, что Бен Джонсон принадлежал к числутех немногих людей, с которыми Шекспир находился в постоянных дружескихотношениях, и который исповедовал определенные эстетические принципы,совершенно противоположные шекспировским. Хотя, вероятно, его разговорымогли легко утомлять, тем не менее, они должны были казаться Шекспирупоучительными и интересными, так как Бен далеко превосходил его своимиисторическими и филологическими познаниями и преследовал совершенно иныехудожественные идеалы. Бен Джонсон отличался большим драматическим умом. Онникогда не драматизировал, подобно современным ему поэтам, какую-нибудьновеллу, не обращая внимания на отсутствие единства и цельности в сюжете ина противоречия с местными, географическими и историческими условиями. Какистинный сын каменщика-архитектора он создавал с архитекторскойправильностью весь драматический план изнутри самого себя, и так как онобладал притом большими познаниями, то старался избегать, по меревозможности, ошибки против местного колорита. Порою он как бы отступает отнего (в его пьесе "Volpone" можно подумать, что действие происходит не вВенеции, а в Лондоне, а пьеса "Рифмоплет" напоминает иногда не древний Рим,а Англию), но все эти отступления вызваны сатирическими выходками противсовременности, а вовсе не равнодушным отношением к подобным деталям,характеризующим всех прочих современных драматургов и в том числе Шекспира.Основной контраст между ними можно выразить короче всего следующим образом:Бен Джонсон разделяет мировоззрение классической комедии и латинскойтрагедии. Он не рисует характеры в их внутреннем развитии и с их неизбежнымипротиворечиями, а выводит типы, отличающиеся лишь немногими основнымикачествами. Он рисует, например, хитрого паразита или чудака, не выносящегошума, хвастливого капитана, порочного анархиста (Каталина) или строгогоревнителя чести (Катон), и все эти личности являются всегда, при какихугодно условиях, тем, что выражено в самых этих словах. Карандаш, которым онобводит их контуры, отличается некоторой сухостью, но рисунок исполнен тактвердо, что переживает столетия. Вы не забудете его, несмотря на всю егостранность, вы не забудете его, потому что автор клеймит с неподдельнымнегодованием низость и злобу, создает карикатуры и фарсы с неистощимойвеселостью. Фарсы Бена Джонсона напоминают иногда мольеровские, но что касаетсябеспощадной силы сатиры, отмечающей его пьесу "Volpone", то вы ее найдетеразве только в комедии Гоголя "Ревизор". Не над его колыбелью склонилисьграции, а над колыбелью Шекспира, и тем не менее и он, этоттяжеловооруженный поэт, возвышался порой до истинной грации, позволял иногдаотдыхать рассудку, который все так стройно обдумывал, и логике, котораясозидала такие солидные постройки, и возносился, как истинный поэт эпохиРенессанса, в волшебное царство чистой фантазии с его разреженнойатмосферой. Он писал в высшей степени свободно и быстро аллегорические"маски", представлявшиеся во время придворных празднеств, и доказал своейпастушеской идиллией "Грустный пастушок", написанной, по-видимому, насмертном одре, что мог легко конкурировать с лучшими современными писателямидаже в области чисто романтической поэзии. Но он обнаружил свою самобытностьне в этой сфере, а в своем умении наблюдать современную действительность исовременные нравы, на которые Шекспир не обращал обыкновенно никакоговнимания, описывая и рисуя их только косвенным путем. В пьесах Бена Джонсонакишит город Лондон, характеризуются верхние и нижние слои общества, особеннопоследние, выступают те люди, которые посещали таверны и театры, которыенаполняли берега Темзы и площади города, шутники, поэты, актеры,перевозчики, скоморохи, медвежатники, торговцы, жены богатых мещан,фанатики-пуритане, помещики из деревни, чудаки всех видов и всяких сословий,и каждый говорит своим языком, своим наречием, своим жаргоном. НикогдаШекспир не воспроизводил так добросовестно будничную жизнь. Особенно основательная, филологическая ученость Бена Джонсона должнабыла казаться в высшей степени назидательной Шекспиру. Бен обладалэнциклопедическими познаниями. Но его знакомство с древними писателямиподавляло положительно своей всесторонностью и точностью. Давно былозамечено, что он не ограничивается добросовестным изучением главнейшихгреческих и римских писателей. Он знает не только великих историков, поэтови ораторов вроде Тацита и Саллюстия, Горация, Вергилия, Овидия и Цицерона, атакже софистов, грамматиков и схоластов, писателей вроде Атенея, Либания,Филострата, Страбона, Фотия. Он знает фрагменты эолийских лириков и римскихэпиков, греческих трагедий и римских надписей, и - что в высшей степенихарактерно - он пользуется всеми этими знаниями. Все красивое, умное или интересное, что он находил у древних, онвплетал в свои пьесы. По этому поводу Драйден говорит: "Величайшийпредставитель прошлого столетия был во всех отношениях поклонником древних;он считался не только безусловным подражателем Горация, но также ученымплагиатором всех остальных. Вы найдете следы его ног повсюду в снегуантичной литературы. Если бы Гораций, Лукиан, Петроний Арбитр, Сенека иЮвенал потребовали бы у него обратно то, что он у них взял, то в егопроизведениях осталось бы мало новых и оригинальных мыслей. Но он совершалсвои кражи так открыто, как будто совсем не боялся кары законов. Онвторгается в царство того или другого писателя, как король в подвластную емупровинцию, и то, что у других казалось бы кражей, у него похоже на победу!" Несомненным остается тот факт, что удивительная память и необыкновеннаяученость снабжали его массой мелких подробностей, риторических и поэтическихдеталей, и что он чувствовал постоянно потребность пользоваться этим запасомдля своих драм. Однако его богатые познания носили не только формальный илириторический характер: они касались самой сущности. Говорит ли он обалхимии, или о вере в кудесников и ведьм, или о средствах, употребляемыхримлянами эпохи Тиберия для крашения лица, он всегда компетентен и прекраснознаком с литературой вопроса. Можно сказать, что он становитсяуниверсальным, хотя в другом смысле, чем Шекспир. Шекспир знает, во-первых,все то, что узнается не из книг; далее, все то, что гений постигает изброшенного на лету выражения, из разумного намека или разговора с развитым ивыдающимся человеком. Он обладает, затем, той начитанностью, которой могдобиться способный и прилежный человек того времени, не отличавшийсяспециальным образованием. Напротив, Бен Джонсон - специалист. Он знает изкниг все то, чему могли книга, состоявшие главным образом из не оченьмногочисленных древних классиков, научить человека, стремившегося кучености. Он знает не только факты, но также их источники; он способенцитировать параграфы и страницы, и он снабжает свои пьесы столькими ученымипримечаниями, как будто он пишет докторскую диссертацию. Тэн сравнил этого громадного, неотесанного, сильного и всегданаходчивого человека с его солидным ученым багажом - с одним из тех слонов,которыми древние пользовались для войны: он носит на спине башенку, многонарода, оружия и даже целые машины и передвигается, несмотря на всю этувоенную поклажу, так же быстро, как легконогий конь. Для тех, кто присутствовал в клубе "Сирена" при дебатах между Джонсономи Шекспиром, было, вероятно, очень интересно слышать, как эти двавыдающихся, столь различно одаренных и разнообразно воспитанных поэтаспорили в шутку или всерьез о тех или других вопросах эстетики или истории.Так же интересно для нас теперь сопоставить те пьесы, в которых ониодновременно воспроизвели картину древнеримской жизни. Казалось бы, что вэтом отношении Шекспир, знавший, по приписываемому Джонсону выражению,"немного по-латыни и еще меньше по-гречески", должен уступать своемусопернику, который чувствовал себя в древнем Риме так же дома, как у себя вЛондоне, и который имел, благодаря своему мужественному таланту, некотороесходство с древним римлянином. И тем не менее Шекспир превосходит и в данном случае Джонсона, так какпоследний не обладал при всей своей учености и при всем своем прилежанииспособностью великого соперника схватывать чисто человеческое, которое самопо себе ни добро и не зло; так как у него, далее, нет тех непредвиденных,гениальных мыслей, которые составляли силу Шекспира и вознаграждали за егоповерхностные сведения; так как, наконец, он не владеет мягкими, нежнымитонами и вместе с тем способностью рисовать истинно женственное. Тем не менее было бы очень несправедливо интересоваться Джонсоном - какэто принято, например, в Германии - только в смысле фона для Шекспира.Простая справедливость требует показать, когда и где он действительно велик. Хотя действие пьесы "Рифмоплет" происходит в древнем Риме, в эпохуимператора Августа, она не годится для сравнения с римскими драмамиШекспира, так как представляет до известной степени маскарад: Бен Джонсонзащищается здесь против своих современников Марстона и Деккера, переодетых вримские костюмы. Однако и в данном случае он сделал все, чтобы нарисоватьдостоверную картину древнеримских нравов; но он пользовался больше своейученостью, чем своим воображением. Так, например, он взял юмористическиефигуры назойливого Криспина и глупого певца Гермогена из сатир Горация, новдохнул в эти забавные карикатуры жизнь и силу. Бен Джонсон сплел в этой пьесе три самостоятельных действия вместе,причем только одно носит символический характер и не находится во внутреннейсвязи с сюжетом. Он рисует сначала, как Овидий добивается позволенияотдаться поэтической деятельности, затем его мнимую связь с Юлией, дочерьюАвгуста, и, наконец, его изгнание, когда император узнает о романе молодогопоэта со своей дочерью. После этого автор вводит нас в дом богатогофилистера Альбия, женившегося неосторожно на знатной эмансипированнойженщине того времени по имени Хлоя и получившего, благодаря ей, доступ впридворные кружки. В доме этой дамы собираются все поэты, воспевавшиелюбовь: Тибулл, Проперций, Овидий, Корнелий Галл и те красавицы, которыепротежируют им. Бену Джонсону удается сравнительно недурно воспроизвестицаривший в этих кружках свободный тон, который считался, вероятно, в эпохуРенессанса модным также в некоторых лондонских салонах. В конце концов впьесе описывается - для Бена Джонсона это было самое главное - заговоржалких, завистливых поэтов против Горация, заканчивающийся форменнымобвинением. При дворе Августа составляется нечто вроде судилища, в которомучаствует сам император со знаменитейшими поэтами. Горация оправдывают повсем пунктам обвинения, а обвинителей приговаривают к наказанию совершенно вдухе аристофановской комедии, столь чуждой гению Шекспира. Криспин долженпринять порядочную дозу чемерицы, которая заставляет его разразиться всемитеми странными, манерными, вновь образованными и им употребляемыми словами,которые Бен Джонсон находит смешными. Тем не менее некоторые из них,например, два первых: retrograde, reciprocal - вошли в современныйанглийский язык. Хотя эта сцена и носит характер аллегории, однако онаотличается вместе с тем, пожалуй, даже слишком резким реализмом. Римским духом проникнуты особенно те сцены, где молодые кавалерыухаживают за молодыми женщинами. Напротив, те сцены, где выступает Август вкругу своих придворных поэтов, не производят в той же мере этоговпечатления. Поэт не постарался обрисовать характер императора, а реплики,вложенные в уста поэтов, носят слишком явственно характер апофеоза поэзии иапофеоза личности самого автора. Обвинения, взводимые то и дело на Бена Джонсона его противниками,гласили: "самолюбие, высокомерие, бесстыдство, насмешливость и наклонность клитературному воровству". В апологическом диалоге, присоединенном к пьесе,автор обещает показать, что Вергилий, Гораций и другие великие поэтыдревности также не избежали подобных обвинении. Он заставляет поэтомуглупцов отыскивать в самых невинных стихотворениях Горация ядовитые намекина самих себя и даже оскорбления по адресу всемогущего единодержавногомонарха. Император приказывает наказать клеветников кнутом. Как поэт Горацийнаходился в такой же зависимости от греческой литературы, как сам БенДжонсон - от латинской. Для нас особенно интересно то место в начале пятого действия, где поэтывысказывают свое мнение о Вергилии до его появления, и где, между прочим,Гораций, горячо протестуя против ходячего мнения, будто поэты завидуют другдругу, присоединяет свои похвалы к остальным похвалам его великомусопернику. Тогда как некоторые из этих панегирических слов, произносимыхГаллом, Тибуллом и Горацием, подходят к Вергилию, - иначе автору пришлось быслишком нарушить стиль своей пьесы - другие из этих похвальных речейнамекают, по-видимому, мимо него на какого-то знаменитого современника.Обратите внимание на следующие реплики (приводимые прозой): Тибулл. Все то, что он написал, проникнуто таким умом и такприноровлено к потребностям нашей жизни, что человек, способный запомнитьего стихи, говорил бы и поступал бы во всех серьезных случаях совершенно вего духе. Цезарь. Ты думаешь, что этот человек мог бы привести для каждогопоступка и для каждого события цитату из его произведений? Тибулл. Да, великий Цезарь! Гораций. Его ученость не отзывается школьными фразами. Он не желаетбыть эхом таких слов и искусных оборотов, которые легко доставляют человекупустую славу. Он не гордится также знанием ничтожных, мелочных случайностей,облеченных в форму туманных общих мест. Нет, его ученость состоит в знаниивеличия и влияния искусства. Что же касается его поэзии, то она отличаетсятакой жизненностью, которая будет со временем все более увеличиваться.Грядущие поколения будут благоговеть перед его поэзией больше нашего. Ужели допустимо, чтобы Бен Джонсон не имел в виду Шекспира, когда писалэти реплики, так хорошо подходящие к нему? Правда, такой знаток Шекспира,как Ч. М. Инглби, почтенный издатель "Skakespeare's Centime of Prayse",высказался против такого предположения и санкционировал своим авторитетомоднородный взгляд Николсона и Фернивалля. Однако все их возражения ненастолько вески, чтобы лишить нас права применять эти реплики к Шекспиру, -вместе с поклонником Бена Джонсона Джиффордом и его беспристрастным критикомДжоном Сеймондсом. Нельзя же, в самом деле, постоянно ссылаться на то местов пьесе "Возвращение с Парнаса", где говорится о слабительном, данномШекспиром Бену Джонсону, в доказательство происходившей между ними открытойраспри, тогда как не существует никаких фактических данных, что Шекспирполемизировал с ним. Кроме того, та настойчивость, с которой в пьесеподчеркивается мысль, что Гораций не завидует своему знаменитому ипопулярному сопернику, позволяет угадать, что упомянутый панегирик не имел ввиду исключительно настоящего Вергилия, к личности и поэзии которого он несовсем подходит. С другой стороны, не следует видеть в каждом похвальномэпитете намек на Шекспира. Автор набросил преднамеренно на все реплики дымкукакой-то неопределенности, так что их можно отнести одинаково к древнему и ксовременному поэту; но из тумана выделяются отдельные контуры, которыесоздают в своей совокупности резко очерченную физиономию великогонаставника, богатого не книжной ученостью, а жизненной мудростью; мудростьего может пригодиться всегда и повсюду, а поэзия его так жизненна, чтодолжна со временем приобретать все больше значения и силы; это - такаяфизиономия, которая нам прекрасно известна, и которую мы тотчас узнаем,физиономия великого гения с глубоким взором и высоким обнаженным лбом. Пьеса"Сеян" (1603), появившаяся через два года после "Рифмоплета", представляетисторическую трагедию из эпохи Тиберия, где поэт задумал охарактеризоватьнравы римского двора, воздерживаясь при этом от всяких намеков насовременные личности. Но он рисует эту картину, как археолог и моралист,совсем в другом духе, нежели Шекспир. Бен Джонсон обнаруживает не толькосолидное знакомство с тогдашними бытовыми условиями и формами, но ипроникает сквозь них в самый дух столетия. Пером его водит высокоморальноенегодование на порочную и предприимчивую личность главного героя трагедии,однако оно мешает ему нарисовать рядом с остроумными, подчас гениальнымиэпизодами твердый образ этого человека в его отношениях к окружающей среде.Правда, Бен Джонсон не дает нам, подобно Шекспиру, психологию этого смелогои бессовестного авантюриста, но он показывает, как и какие обстоятельстваего создали, и как он действует. Различие между приемами Бена Джонсона и Шекспира не заключается в том,что первый старается с педантической точностью избежать тех анахронизмов,которыми кишат драмы последнего. В трагедии "Сеян" упоминаются так же, как в"Цезаре" - часы. Но иногда Бен рисует такую точную картину древнеримскойжизни, которую можно встретить только у живописца Альмы Тадемы или в романеГюстава Флобера. Если он, например, описывает жертвоприношение в доме Сеяна(V, 4), то мельчайшая подробность исторически достоверна: после того, какжрец (flamen) попросил через герольда всех нечистых (profani) удалиться ираздались последние звуки рожков и флейт, он произносит известную формулу,что все пришли с чистыми руками, в чистых одеждах и с чистой душой;прислуживающие жрецы дополняют эту формулу разными изречениями; затем подзвуки инструментов главный жрец берет с алтаря мед, пробует его и раздаетмежду присутствующими; так точно поступает он с молоком в глиняных сосудах,которым он окропляет затем алтарь; он сжигает благовония, обходит вокругалтаря с курильницей в руках, и когда в нее кладут цветы мака, он ставит еена алтарь. В подтверждение этих немногих данных Бен Джонсон приводит не менеетринадцати примечаний со ссылками на римских писателей. Вся пьеса снабжена291 таким примечанием. Упомянутая сцена служит как бы вступлением к другой,где приносят жертву Матери-Фортуне: она отворачивает свою главу от Сеяна,предвещая его падение, а он в ярости опрокидывает статую и алтарь. Другая не менее прекрасная и более значительная сцена обнаруживаеттакую же ученость. Она открывает второе действие. Врач Ливии, Эвдем,которого Сеян упросил устроить ему свидание с принцессой и приготовить яддля ее мужа, отвечает на ее беглые вопросы относительно того, кто поднесетДрузу яд, и кто побудит его выпить напиток, в то самое время, когда он ейпомогает нарумянить лицо и рекомендует ей разные зубные порошки и помады,придающие коже мягкость и нежность. Если Эвдем замечает, что свинцоваякраска на щеках Ливии потускнела от солнца, то Бен приводит в примечаниицитату из Марпиала, доказывающую, что эти румяна в самом деле портились отжары. Но в данном случае все эти мелочи исчезают в гнетущем впечатлении,производимым тем бесстрастным и деловым тоном, с которым обсуждается средитуалетных тайн убийство. Бен Джонсон обладает достаточно бесстрашным взглядом и достаточноздоровым пессимизмом, чтобы нарисовать без прикрас и без декламации картинуримского нахальства и зверства. Положим, он не может обойтись без хорачестных римлян, но последние выражаются обыкновенно сжато и сильно. У негодостаточно здравого смысла и исторического чутья, чтобы не заставлятькаяться своих негодяев и куртизанок. Здесь он порою достигает такой же высоты, как и Шекспир. Та сцена, гдеСеян подходит к Эвдему с шутливой болтовней и полунамеками, знакомится с ними подкупает его; где этот последний показывает с рабской услужливостью, чтопонимает его туманные выражения и готов разыграть свободно и убийцу, этасцена ничем не уступает известной сцене в шекспировском "Короле Джоне", гдекороль упрашивает Губерта убить Артура и получает его согласие. Но лучше всех остальных десятая сцена пятого действия. Сенат собрался вхраме Аполлона, чтобы выслушать волю Тиберия, обитающего на острове Капри. Впервом письме, которое читается, император передает Сеяну, не безкомплиментов, власть и чин трибуна, и сенат приветствует счастливцаликованием. Затем читают второе письмо. В нем слышится какая-тонеестественная нотка. Сначала идут общие политические размышления,отзывающиеся лицемерным характером. Затем подчеркиваются очень настойчиво, кудивлению присутствующих сенаторов, низкое происхождение Сеяна и егоблестящая карьера. Все приходят в недоумение. Однако новые лестные фразыослабляют это впечатление. Далее приводятся неблагоприятные суждения иотзывы о фаворите, которые тут же опровергаются, потом снова упоминаются ина этот раз в самом враждебном тоне. В эту минуту сенаторы, сгруппировавшиеся было вокруг Сеяна, отступают;около него образуется во время чтения пустое пространство; входит Лако состражей, чтобы схватить и увести доселе всемогущего фаворита. Единственной аналогией к сцене чтения письма, производящего кореннойпереворот в поведении рабских сенаторов, является речь Антония над трупомЦезаря, вызывающая такой же перелом в настроении и взглядах римского плебса.Шекспировская сцена написана более свежими красками и блещет юмором. Сцена уДжонсона отделана с мрачной энергией и негодованием моралиста. Но как подпером моралиста, так и под пером поэта в драматической картинности этих сценоживает древний Рим. Пьеса "Каталина" появилась в 1611 г. с посвящением Пемброку. Онанаписана по тем же эстетическим принципам, но уступает в целом трагедии"Сеян". С другой стороны, она напрашивается на сравнение с шекспировским"Юлием Цезарем", так как действие происходит в ту же эпоху и в ней такжевыступает Цезарь. Второе действие этой трагедии в своем роде совершенство.Но как только Бен Джонсон доходит до изображения политической картинызаговора, он списывает у Цицерона бесконечные речи и становится нестерпимоскучным. Зато когда он описывает нравы и рисует бытовые картины, чуждыевсякого пафоса (как в своих комедиях), он обнаруживает всю свою силу. Второе действие происходит в доме Фульвии, той куртизанки, которая, посвидетельству Саллюстия, выдала тайну заговора Цицерону. Вся обстановкаописана с безусловной точностью. Она прогоняет сначала назойливого друга ипокровителя, союзника Каталины, Курия, но когда он приходит в гнев и грозитей, что она раскается в своем поступке, так как лишится своей доли вгромадной добыче, в ней просыпается любопытство, она зовет его назад,становится вдруг любезной и кокетливой, выманивает у него тайну и решаетсяпродать ее Цицерону: эти деньги надежнее тех, которые она получит привсеобщем государственном перевороте. Сцены, когда она приходит к Цицерону, ион допрашивает сначала ее, а затем ее возлюбленного, которого он превращаетв шпиона, заслуживают особенной похвалы. Эти сцены содержат как бы экстракттого духа, которым проникнуты книга Саллюстия о Каталине и речи и письмаЦицерона. Цицерон стоит здесь гораздо выше шекспировского, который произноситлишь несколько реплик. Но личность Цезаря не понята и Беном Джонсоном. Поэтхотел, по-видимому, обнаружить свою самостоятельность, отступив от оценкиЦезаря и Цицерона, сделанной Саллюстием, которому он следовал в основныхчертах, а Саллюстий - враг Цицерона и защитник Цезаря. Добрый Бен увлекался Цицероном уже просто как представителемлитературы. Он считал, напротив, Цезаря холодным и хитрым политиком,пользовавшимся Каталиной для достижения собственных целей и отрекшимся отнего, как только его дело пошло плохо, и слишком могущественным человеком,чтобы Цицерон мог его уничтожить после открытия заговора. Великий Гай Юлий не мог воспламенить и мужественное сердце Джонсона. Онкрайне несимпатичен. Ни одна реплика, ни одно слово не позволяют угадать егобудущего величия. По-видимому, и Джонсон не оценил этого величия. Как это ни странно, новсе поэты и ученые эпохи Возрождения, раз они интересуются старой распреймежду Цезарем и Помнеем, стоят без исключения на стороне последнего. Дажееще в XVII в. ученые французы, жившие в эпоху более безусловногоабсолютизма, чем цезарский, и занимавшиеся древней историей, были всепротивниками Цезаря. Только в наш век, столь враждебный принципунеограниченного самодержавия и видевший столь блестящие успехи демократии,гений Цезаря был, наконец, оценен в его полном объеме, и была выяснена тапольза, которую человечество извлекло из его жизни. Личные отношения между Беном Джонсоном и Шекспиром до сих пор еще невыяснены. Долгое время они считались безусловно плохими. Ввиду известныхобстоятельств не сомневались в том, что Бен Джонсон преследовал великогосоперника своей завистью в продолжение всей его жизни. Впоследствии, однако,поклонники Бена Джонсона отстаивали настойчиво и страстно ту мысль, что егов этом отношении кровно оскорбили. Насколько мы можем судить, Бен Джонсонпризнал и оценил великие достоинства Шекспира, хотя никогда не мог поборотьнекоторого злобного чувства при мысли, что Шекспир как драматург популярнееего, а он считал - совершенно естественно и простительно - свое собственноелитературное направление гораздо более истинным и ценным. В предисловии к трагедии "Сеян" (издание 1605 г.) Бен Джонсонупотребляет одно выражение, которое долгое время считали намеком наШекспира, так как пьеса была разыграна труппой, к которой он принадлежал, итак как великий человек сам исполнял в ней роль. Бен Джонсон пишет: "Ядолжен в заключение заметить, что пьеса не является в том виде, в которомбыла поставлена. В первой редакции принимало участие другое перо. Япредпочел заменить написанные им части собственными, более слабыми и менееудачными, чтобы не лишить такого гения его прав столь дерзким похищением".Особенно выражение "a happy genius" (счастливый гений) в связи с другимиобстоятельствами наводило на мысль о Шекспире. Однако Бринсли Николсондоказал в критической статье, что здесь говорится не о Шекспире, а об одномочень второстепенном поэте Самуэле Шеппарде. Изысканные вежливости,встречающиеся в этом отрывке, объясняются тем, что Джонсон обижал, дажеоскорблял своего прежнего сотрудника, уничтожая часть его работы и неупоминая его имени на заглавном листе. Что Шеппард в самом деле обиделся,видно из того обстоятельства, что он 40 лет спустя подчеркнул своесотрудничество над пьесой "Сеян" в строфе, являвшейся похвальным словомДжонсону. Если же Сеймондс утверждает в своей книге о Бене Джонсоне, чтопредисловие к "Сеяну" имеет в виду Шекспира, то ему следовало быпредварительно опровергнуть тщательно обоснованный взгляд Николсона. Однакоон не упоминает о нем ни одним словом. Впрочем, для нас неважно, что в том или другом предисловии БенаДжонсона встречаются вежливости по адресу Шекспира, так как теплые слова иумеренная критика в его "Discoveries" и восторженное стихотворение,являющееся вступлением к первому изданию in-folio, доказывают наглядно, чтоБен, проведший, как известно, с Шекспиром последний веселый вечер, питал впоследние годы поэта и после его смерти самые хорошие чувства к нему.Разумеется, это не мешало ему нападать иногда шутливо, иногда ядовито на тестороны в творчестве Шекспира, которые ему казались слабыми. Конечно, мнение Фейса, будто в том месте пьесы "Рифмоплет", гдеосмеивается герб Криспина, содержится намек на Шекспира - нелепо. Нетникакого сомнения, что эта фигура является карикатурой на Марстона. Этотпоследний ведь никогда в этом не сомневался. Вот достоверные ипредполагаемые намеки на Шекспира, встречающиеся у Бена Джонсона. В прологе к комедии "У каждого человека - свои причуды", которого мы некоснулись, говоря о постановке пьесы труппой лорда-камергера, реалистическоеискусство прославляется не только как истинное в противоположностьромантической поэзии Шекспира. Здесь встречаются также очень определенные посвоему смыслу выходки против тек поэтов, которые "думают воспроизвестипродолжительную ссору между Йоркским и Ланкастерским домами при помощи трехржавых мечей и нескольких аршинных слов" и довольно оскорбительная критикапроизведений, принадлежащих другим драматургам. Они рисуют чудовища, Бен -людей. Мы уже упомянули о выходке Джонсона против шекспировской пьесы "Как вамугодно" в комедии "У каждого человека - свои причуды". Эта выходка оченьневинного характера. Много говорили о том известном месте в пьесе "Volpone"(III, 2), где леди Politick Would-Be восклицает: "Наши английские писателибудут вскоре так же обкрадывать "Pastor Fido", как раньше обкрадывалиМонтеня!" Это обвинение в литературной краже относили то к "Буре" Шекспира,где он заимствует несколько строчек из "Опытов" Монтеня, то к Гамлету,который имеет в самом деле некоторые точки соприкосновения с французскимфилософом. Но "Буря" написана, без всякого сомнения, гораздо позже"Volpone", а соотношение между Гамлетом и Монтенем не позволяет говорить окраже. Здесь, по-видимому, обвинили Бена Джонсона опять без всякогооснования в зависти. Если Фейс усмотрел в песне Нано о гермафродите Андрочини бесстыдныйнамек на Шекспира только потому, что имена Пифагора и Эвфорба встречаютсякак здесь (Volpone I, 1), так и в известном отрывке Миреса о Шекспире, тоэто обвинение висит в воздухе. Так же нелепо мнение Фейса, будто то место впьесе Джонсона, Марстона и Чапмана "Eastward Hoe!" (III, 2), где встречаютсяневинные намеки на Гамлета, содержит циническое оскорбление по адресуОфелии. Фейс вообще любит неосновательные гипотезы. Таким образом, остаются в действительности только некоторые места в"Варфоломеевской ярмарке" (1614). Мы видели, что кукольная пьеса "Пробныйкамень дружбы" осмеивает сонеты Шекспира. Во вступлении встречается, безсомнения, выходка против "Бури" и "Зимней сказки", фантастическую поэзиюкоторых грубоватый Джонсон никак не мог оценить. Ему не нравился ни Калибан,ни чародейство в "Буре", а "Зимняя сказка" так же, как "Перикл", оскорблялаего классическое чутье и аристотелевские принципы: эти пьесы охватываютпромежуток времени в 20 лет, и действующие лица, которые находились в одномакте в самом нежном, детском возрасте, появляются потом взрослыми девушками. Но за этими слегка ограниченными взглядами и мелкими недоразумениями неследует забывать, что никто иной как Бен Джонсон написал следующие сильные истрастные выражения: "Сладкий лебедь Эвона! Душа века! Ты звезда среди поэтов!"