Равнина Кентербери 1852—1854 11 страница

Готовая картина, написанная маслом, всем очень понравилась. Сам Лукас, как всегда, был не очень доволен своим творением. Молодой человек считал, что не до конца передал «загадочное выражение лица» Гвинейры, да и направление света ему казалось не оптимальным. А вот гости засыпали картину комплиментами. Лорд Брэнниган даже попросил Лукаса написать портрет его жены. Гвинейра узнала, что в Англии ему за это пришлось бы выложить кругленькую сумму, но Лукас, разумеется, считал, что, как джентльмен, он не вправе брать за свою работу даже пенни, если он делал ее для соседа или друга.

Гвин искренне не понимала, чем продажа картины отличается от продажи лошади или овцы, но не стала спорить с мужем и с облегчением отметила, что Джеральд в кои-то веки тоже не упрекал Лукаса за отсутствие у него деловой хватки. Более того, он, кажется, впервые был горд за сына. В доме Уорденов царила атмосфера тепла и гармонии.

Чем меньше времени оставалось до родов, тем больше Джеральд хлопотал о враче для Гвин. Однако все старания «овечьего барона» были напрасными, поскольку Крайстчерч не мог на несколько недель остаться без единственного врача. Гвин не слишком переживала по этому поводу. После того, как ей довелось увидеть Матахоруа за работой, она была готова в любой момент довериться повитухе-маори. Но Джеральду это казалось неприемлемым, а позиция Лукаса была еще более категоричной.

— Я не допущу, чтобы ты оказалась в руках какой-то дикарки! Ты леди и нуждаешься в надлежащем обращении. Кроме того, это слишком опасно. Твои роды должны проходить в Крайстчерче.

Это заявление возмутило Джеральда. Будущий хозяин Киворд-Стейшн, объяснил он, должен появиться на свет в стенах своего особняка и никак иначе!

В конце концов Гвинейра решила поделиться этой проблемой с миссис Кендлер, хоть и опасалась, что та в ответ предложит ей помощь Дороти. Жена торговца так и сделала, но вместе с тем предложила еще лучшее решение.

— У нашей местной повитухи есть дочь, которая часто принимает роды вместе с ней. Насколько я знаю, она уже и сама помогала женщинам разрешиться от бремени. Просто спросите, готова ли она на пару дней переехать в Киворд-Стейшн.

Франсин Хейворд, дочь повитухи, оказалась жизнерадостной двадцатилетней девушкой. У нее были густые светлые волосы, круглое улыбчивое лицо, вздернутый нос и глаза редкого светло-зеленого оттенка. Гвинейра и Франсин быстро нашли общий язык. Они были примерно одного возраста, и уже после второй чашки чая Франсин призналась, что тайно влюблена в старшего сына Кендлеров, а Гвинейра рассказала ей, как, будучи девочкой, бредила ковбоями и индейцами.

— В одном из романов женщина рожает ребенка, в то время как краснокожие окружают дом! А они с мужем и дочерью там совершенно одни...

— Ну, мне это не кажется таким уж романтичным, — призналась Франсин. — Для меня такая ситуация была бы настоящим кошмаром. Представь, что твой муж мечется от окна к кровати, попеременно выкрикивая: «Тужься, любимая!» и «Я прикончу тебя, проклятый краснокожий!»

Гвинейра захихикала. •

— Моему мужу и в голову не пришло бы употреблять такие выражения в присутствии леди. Скорее он сказал бы: «Прости, любовь моя, я на минуточку отлучусь, чтобы устранить еще одного из этих дикарей».

Франсин взорвалась смехом.

Поскольку ее мать тоже не имела ничего против предложения Гвин, девушка в тот же вечер поехала с Гвинейрой в Киворд-Стейшн. Она свободно и без страха сидела на голой спине лошади, пропустила мимо ушей восклицание Лукаса: «Зачем же так рисковать! Мы могли бы забрать юную барышню завтра!» — и с распихнутыми от удивления глазами ступила на порог роскошной гостевой спальни. С этого дня Франсин наслаждалась тем, что от нее не требовалось ничего, кроме как составлять компанию Гвин вплоть до рождения «наследного принца». При этом девушка охотно украшала уже готовые вязаные вещи, вышивая на них маленькие золотые короны.

— Ты ведь из аристократов, — заявила она, когда Гвинейра сказала, что считает это неуместным. — Значит, твой ребенок обязательно будет в бесконечном списке наследников британского трона!

Гвинейра надеялась, что Джеральд этого не слышал. Она знала, что ради внука гордый дедушка вполне способен посягнуть на жизнь королевы и ее наследников. Однако пока что Джеральд ограничился лишь тем, что включил изображение короны в клеймо Киворд-Стейшн. Недавно он купил несколько коров и теперь нуждался в официально зарегистрированном знаке для своей фермы. Лукас по настоянию отца нарисовал герб Киворд-Стейшн, объединяющий корону Гвинейры и щит, который отсылал к имени Уорден — «защитник».

Франсин постоянно шутила и пребывала в отличном расположении духа. Ее присутствие пошло Гвинейре на пользу: у будущей молодой мамы не возникало страха перед родами. Однако вместо этого Гвин начала испытывать приступы ревности — Франсин уже совершенно забыла о юном Кендлере и с утра до вечера бредила Джеймсом МакКензи.

— Он интересуется мной, я уверена! — взволнованно рассказывала юная гостья. — Каждый раз, увидев меня, он начинает задавать вопросы. О моей работе и о том, как ты себя чувствуешь. Такой милый! И видно, что старается говорить о том, что мне интересно. Иначе зачем бы он стал спрашивать, когда ты разрешишься от бремени!

У Гвинейры на этот счет были свои соображения, и она считала, что со стороны Джеймса было довольно рискованно так неприкрыто выказывать свой интерес. С другой стороны, она очень скучала по нему и его близости, которая могла бы хоть как-то ее утешить. Гвин хотелось, чтобы Джеймс мог положить руку ей на живот и разделить с ней радость первых движений, которые ребенок совершал в ее теле. Каждый раз, когда малыш толкался, молодая женщина вспоминала о том, с каким счастливым лицом Джеймс смотрел на новорожденного Рубена, и об их разговоре в конюшне, который произошел незадолго до того, как должна была ожеребиться Игрэн.

— Вы чувствуете жеребенка, мисс Гвин? — с сияющей улыбкой спросил МакКензи. — Он двигается. Поговорите с ним сейчас, мисс Гвин. Тогда, появившись на свет, он уже будет знать ваш голос.

Теперь Гвинейра говорила со своим ребенком, комната которого была уже полностью готова. Рядом с кроватью Гвин стояла колыбель — чудо из голубого и золотисто-желтого шелка, которое под руководством Лукаса соорудила Кири. И даже имя для малыша уже выбрали: Пол Джеральд Теренс Уорден. Пол — в честь отца Джеральда.

— Следующего сына мы можем назвать в честь твоего деда, — великодушно предложил свекор. — Но первым делом мне хотелось бы основать определенную традицию...

Для Гвинейры имя ребенка не имело особого значения. С каждым днем ей становилось все тяжелее носить его в себе, и она не могла дождаться, когда он наконец-то появится на свет. Гвин уличила себя в том, что просчитывает срок, соотнося время рождения ребенка со своими прошлогодними приключениями. «Если он родится сегодня, значит, мы зачали его у озера... — думала она. — А если подождем до следующей недели, то он дитя тумана... маленький воин, зачатый в кругу камней...»

Девушка помнила каждое нежное слово и прикосновение Джеймса, тосковала по нему и порой плакала во сне.

Роды начались утром в один из дней ноября, погода которого соответствовала погожему июньскому дню в далекой Англии. Последние недели почти каждый день шел дождь, но сегодня солнце взошло на ясном небе, в саду распустились розы, а яркие весенние цветы, которые так любила Гвинейра, предстали во всей своей красе.

— Как все это красиво! — промолвила Франсин, накрывая небольшой столик, стоявший перед окном эркера. Они с Гвинейрой как раз собирались завтракать. — Нужно обязательно убедить маму посадить хоть немного цветов, а то на нашей грядке растут одни овощи. Ну и рата, конечно.

Гвинейра хотела сказать, что она с первых дней в Новой Зеландии влюбилась в этот куст, усыпанный яркими красными цветками, как вдруг почувствовала резкую боль и поняла, что у нее отходят воды.

Роды Гвинейры были нелегкими. Будучи здоровой и хорошо развитой девушкой, она все же имела свои трудности. Вопреки опасениям леди Силкхэм, постоянная езда Гвинейры на лошади не привела к выкидышу, но слишком укрепила мускулатуру ее таза, затруднив проход ребенка по родовым путям. Конечно же, Франсин неустанно уверяла Гвинейру, что все в порядке и ребенок лежит как надо, но это не могло удержать роженицу от криков и даже проклятий. Благо, что Лукас их не слышал. К счастью, рядом с Гвин хотя бы никто не рыдал — девушка не знала, как бы она выдержала причитания Дороти, если бы та присутствовала при родах. Кири, которая помогала Франсин, оставалась совершенно спокойной.

— Ребенок здоровый. Так сказать Матахоруа. Она никогда не ошибаться.

А вот за дверью спальни Гвинейры разыгрался настоящий ад. Сначала Джеральд просто ждал, затем начал беспокоиться, а вечером готов был наброситься на каждого, кто попадался ему под руку. В конце концов он напился до полубессознательного состояния и последние часы родов проспал в своем кресле в гостиной. Лукас волновался тихо, пил умеренно, как и подобает джентльмену. Тем не менее Уорден-младший тоже устал от длительного ожидания и задремал. Но его сон был неглубоким. Как только из комнат Гвинейры доносился какой-нибудь шум, Лукас поднимал голову и даже во второй половине ночи требовал, чтобы Кири почаще спускалась и сообщала ему, что происходит наверху.

— Мистер Лукас такой заботливый! — сказала служанка Гвин.

А вот Джеймс МакКензи не мог сомкнуть глаз. Он провел весь день в состоянии крайнего беспокойства, а ночью пробрался в сад под окна Гвинейры. Таким образом, помимо девушек, Джеймс был единственным, кто слышал ее крики. Беспомощный, со стиснутыми кулаками и слезами на глазах он терпеливо ждал. Никто не сообщал ему, простому пастуху, все ли в порядке; от каждого крика Гвинейры он холодел, боясь за ее жизнь.

В какой-то момент Джеймс почувствовал, что к его ногам прижалось что-то теплое и лохматое. Еще одно существо, о котором все позабыли. Франсин безжалостно прогнала Клео из комнат Гвинейры, а Лукасу с Джеральдом не было до собаки никакого дела. Теперь она жалобно скулила, слыша крики хозяйки.

— Мне жаль, Гвин, мне так жаль... — шептал Джеймс, зарываясь лицом в мягкую шерсть Клео.

В итоге, сидя обнявшись с бордер-колли, он наконец-то услышал другой, тихий, но довольно уверенный и немного возмущенный крик. Ребенок приветствовал первые лучи восходящего солнца. Гвин последний раз вскрикнула от боли и облегченно вздохнула.

Джеймс плакал от радости, уткнувшись лицом в мохнатую собачью шею.

Лукас сразу же проснулся, когда Кири с ребенком на руках появилась на лестнице. Она остановилась посередине, словно звезда варьете, преисполненная чувства собственной важности. Лукас спросил себя, почему ребенка вынесла не Франсин, но лицо Кири лучилось радостью, так что сразу было попятно: и мать, и ребенок в хорошем состоянии.

— Все... в порядке? — все же спросил Лукас, повинуясь долгу джентльмена, и встал, чтобы подойти к служанке.

Джеральд тоже кое-как поднялся с кресла.

— Он здесь? Все здоровы?

— Да, мистер Джеральд, — радостно ответила Кири. — Чудесный дитя. Чудесный! Рыжий волосы, как у мама.

— Вот это да! — засмеялся Джеральд. — Он будет первым рыжим Уорденом!

— Я думаю, правильно называть не «он», — поправила хозяина Кири. — Правильно «она». Это девочка, мистер Джеральд. Прекрасный девочка!

Франсин предложила назвать ребенка Полеттой, но Джеральд был против. Имя Пол должно было принадлежать будущему наследнику. Лукас, как истинный джентльмен, через час после родов появился у постели Гвинейры с красной розой из своего сада и степенно заверил ее, что находит малышку очаровательной. Гвин в ответ лишь кивнула. Как еще, если не очаровательным, можно было назвать это маленькое существо, которое она гордо держала на руках? Гвинейра не могла насмотреться на крохотные пальчики, носик пуговкой и длинные рыжие ресницы, обрамлявшие большие синие глаза малышки. На голове новорожденной уже виднелись короткие волосики. Разумеется, такого же огненного оттенка, как и у Гвин. Гвинейра погладила девочку, и она сразу же ухватилась за ее палец. Причем на удивление крепко. Так, как хватаются за поводья... «Пройдет немного времени, и я начну учить ее верховой езде», — подумала Гвин.

Лукас предложил назвать девочку Розой и приказал принести в спальню Гвинейры огромный букет красных и белых роз, который сразу же наполнил комнату пьянящим ароматом.

— Я еще никогда не видел, чтобы розы цвели так прекрасно, как сегодня, любимая. Как будто даже сад празднует рождение нашей дочери.

Франсин передала малышку в руки Лукасу; он держал ребенка довольно неуклюже, не зная, что с ним делать и как себя правильно вести. И все же он спокойно произнес «наша дочь», а значит, скорее всего, не догадывался о правде.

Гвинейра вспомнила ненавистный розарий Дианы.

— Она гораздо красивее любой розы, Лукас! Она самое красивое существо на свете! — возразила она и поспешила забрать дочь обратно. Это было сумасшествием, но Гвин почему-то почувствовала укол ревности.

— Тогда тебе самой придется придумать ей имя, любовь моя, — мягко ответил Лукас. — Уверен, ты найдешь что-нибудь подходящее. А теперь я должен ненадолго оставить тебя и наведаться к отцу. Он все еще не может смириться с тем, что это не мальчик.

Джеральду удалось взять себя в руки и навестить Гвинейру только спустя несколько часов. Он сухо поздравил мать и мельком взглянул на ребенка. И лишь когда девочка по-собственнически обхватила своей крохотной ручкой его палец, Джеральд снизошел до улыбки.

— Ну, хоть что-то, — пробурчал он. — Следующим наверняка будет мальчик. Как это делается, вы уже знаете, так что...

Прежде чем Уорден закрыл за собой дверь, в комнату проскользнула Клео. Обрадовавшись тому, что ей наконец-то удалось это сделать, бордер-колли подбежала к кровати Гвинейры, стала на задние лапы и умостила свою лохматую голову на одеяло.

— Где ты пропадала? — с улыбкой спросила Гвин и погладила любимицу. — Смотри, я хочу тебя с кем-то познакомить!

К ужасу Франсин, молодая мать позволила собаке обнюхать новорожденную малышку. При этом Гвин заметила маленький букетик весенних цветов, который кто-то прикрепил к ошейнику Клео.

— Как оригинально! — воскликнула Франсин, когда Гвинейра осторожно отцепила его и взяла в руки. — Кто бы это мог быть? Один из работников?

Гвин знала, от кого были эти цветы, но ничего не сказала. Ее сердце переполняла радость. Значит, он знал о рождении их дочери и, разумеется, вместо роз выбрал скромные полевые цветы, которые так любила Гвинейра.

Малышка чихнула, когда Гвин провела букетиком по ее носу. Гвинейра улыбнулась.

— Я назову ее Флёреттой, — сказала она.