Глава I 13 страница

"Во время игры я не мог не заметить, что нога Ларри часто прикасалась к моей ноге. Было ли то мое воображение? Или случайность? Сама возможность того, что это намеренно, гнала быстрее кровь по моим венам. Только наблюдать за тем, как он снимает одну часть одежды за другой, вызывало у меня трепет. Он был высок и крепок, словно статуя: шесть футов худощавых мускулов, с отлично выделенными бицепсами и грудными мышцами, и животом как стиральная доска. Ноги его были покрыты курчавыми волосами, и - о! - промежность! Его член был длинным и толстым; я и в мечтах не мог представить более прекрасного вида!

<...> Мы перетащились на пол комнаты, где Ларри начал трахать свою жену, а я свою, бок о бок. Это было адски возбуждающе наблюдать его разбухшее орудие, скользящее внутрь и наружу. Минут через десять этой работы я вдруг почувствовал, как, пока я продолжал трахаться, некая рука проскользнула между мои лобком и лобком моей жены. Неужто это была его рука? Это что, был мой член, который она ухватила? Я думал, что взорвусь на месте..."

Но идиллия была прервана Сью, которая почувствовала себя плохо от чрезмерной выпивки. Ларри пришлось одеться и увести ее домой. Он обещал тотчас вернуться без нее.

"Мы с женой сидели, всё еще голые, на диване, обсуждая случившееся. "Ты заметил, что Ларри тискал тебя?"- спросила она. "Думаю, да",- ответил я, отчаянно стараясь не показать свое возбуждение. "Что ж, ты говорил, что любопытствуешь. Если вернется, вот тебе и шанс". Я не верил своим ушам. Что, если он в самом деле вернется?

Через десять минут Ларри вернулся; он уложил Сью в кровать в рекордный срок. Без малейшего намека на притворство он ухватил мой член одной рукой и начал двигать вдоль него вверх и вниз. Я легко положил мою руку на его еще одетую промежность. Он не нуждался в большем ободрении. В несколько секунд Ларри снова скинул свои одежды и потянул меня на пол. Моя жена, еще обнаженная, сидела на диване, наблюдая. Она понимала, что наступает мужская ночь, ибо не делала попыток присоединиться.

По тому, как Ларри исследовал и чувствовал мое тело, было ясно, что я не был первым мужчиной, с которым он забавлялся таким способом. Сначала я лежал на спине, предоставляя ему дотрагиваться, ласкать и лизать, где только ему хочется. У меня не было представления, в чем заключается хорошая забава между двумя мужчинами; он был ведущим, я лишь воспринимающим, а моя жена "судила" с трибуны, так я мог научиться тому, как надо.

С той секунды, как он начал дотрагиваться до меня, каждая клеточка моего тела ожила со своим индивидуальным ощущением, почти как если бы они не были никак связаны между собой, а скорее существовали, как ячейки, танцующие сами по себе. Каждый раз, как волосы его груди или ноги касались моей голой кожи, это было как электрическое соединение со взрывом искр. Он массировал меня с головы до ног, потом уселся верхом на моей груди, схватив мой восьмидюймовый член обеими руками и наяривая его вверх-вниз. Он сел между моими ногами, с головой склоненной вниз, изучая ясные капли липкой жидкости, выделяющейся из отверстия на головке моего члена. Он напоминал мне ребенка, изучающего снежинку.

Потом, как ребенок, он медленно высовывал свой язык, чтобы лизнуть, попробовать и затем проанализировать ее. Удовлетворив чувство вкуса, он отвел одну руку и охватил головку члена целиком своим ртом, кружа по головке снова и снова своим языком, а в то же время продолжал нежно работать в основании моего ствола вверх-вниз своей рукой. Я был просто в раю.

В это время я взглянул на мою жену. Я искал знака, какого-то сигнала, что возможно она пересекла грань неодобрения. Вместо этого я увидел, что она сидит неподвижно с выражением заинтересованности и, да, возбуждения. Всё это ее заводило! Это был мой шанс наконец зажить, реализуя некоторые мои давние мечты.

Я сел и перевернул Ларри на спину, потом стал продвигаться языком по его шее, груди, подмышкам, в то время как мои руки гладили его икры, бедра и живот. Это так отличалось от дотрагивания до женщины, это было грубо и щетинисто, но чувство было естественное. Если бы я мог соединить всё возбуждение от всех времен, когда я имел секс с моей женой и свести их в один момент, это бы и близко не подошло к тому, что я испытывал теперь. Я провел десять минут, чувствуя и пробуя его тело, а промежность я хотел сохранить на остаток. Наконец я продвинулся к его середине и ощутил его твердость.

Он был тверд, как стальной столб. Я ухватил его одной рукой, потягивая вверх и вниз сперва робко, потом увереннее. Другой беглый взгляд на мою жену уверил меня, что всё окей, и я придвинул свое лицо ближе. Я положил свою голову на его лоно и зарылся носом в джунгли его курчавых волос, вдыхая впервые мускусный захватывающий аромат мужского пота из промежности. Моя рука, охватившая его ствол, проделывала свои странствия вверх и вниз по всей его длине. Я полизал основание и медленно продвинулся вверх, пока не достиг его славной короны. Нырнув ртом вниз по его стволу так глубоко, как только мог, я подавился, нетренированный в этом. Я постарался как можно скорее выучиться этому делу. Потом мой язык устремился вверх и нашел его отверстие. Оно было большим: я смог всунуть туда кончик языка примерно на четверть дюйма. Я был в экстазе.

Ларри не был согласен просто так лежать. Через короткое время он привел наши тела в удобную позицию, и вскоре мы сосали друг друга одновременно. Это было каким-то неистовством питания: двое мужчин, жадно пожирающих члены и яйца друг друга. Мы стали машиной, в которой головы и промежности сгибаются и ходят в унисон. Темп убыстрялся, быстрее и быстрее, пока я не почувствовал, как его яйца подтягиваются и почти исчезают. Я знал, что именно приближается, но не знал, что делать. Я хотел попробовать его, но приемлемо ли это? Мысль о неизбежном взрыве возбудила меня до точки, из которой уже не было возврата, и я известил, что вот-вот выстрелю. Я ожидал, что он освободит мой член, так что я смогу выпустить свою порцию в воздух, но вместо этого его рот присосался еще более жадно.

Сообщение было ясным. Я начал содрогаться, а мой пульсирующий член стал выбрасывать сгустки горячей жидкости в его рот. В то же самое время я почувствовал, как первый выбрызг его обжигающего семени ударился в мой зев. Я не знал, надо ли глотать, так что я просто дал моему рту заполниться горячей жидкостью. Казалось, мы будем кончать вечно, почти как если бы у каждого из нас было два оргазма вместо одного. Когда спазмы у обоих прекратились, со спермой, вытекающей из углов наших губ мы отправились в ванную комнату и там выплюнули ее.

Ларри оделся и пошел домой, как ни в чем ни бывало. Жена спросила, получил ли я удовольствие, и, естественно, я сыграл свою роль, сказав, что всё было окей, что мое любопытство удовлетворено и я "наверняка никогда не буду это пробовать снова".

Ларри я увидел на следующий день; мне было любопытно поговорить о том, что произошло. Я хотел ему сказать, как я годами сходил с ума по этому виду секса и как я наслаждался им. Я был уверен, что он не новичок в нем и надеялся, что он сможет объяснить мне всё. Чтобы сломить лед, я спросил, получил ли он удовольствие, и ответ был "Всё было окей". Затем я спросил, был ли это его первый раз, вовсе не желая обидеть его подозрением, что это был не первый. Но он ответил, что это был у него действительно первый раз, хотя я уверен, что он врал. После такого ответа я уже не мог решиться развивать эту тему дальше. Внезапно мне стало стыдно и я почувствовал себя грязным".

Всё же у них было еще три тайных сексуальных встречи без жен. Лен отметил, что между ними не было душевной близости и особых эмоций. Просто двое мужчин удовлетворяли свои инстинктивные потребности. Вскоре военные судьбы развели их (Len 1995).

Таковы проблемы, с которыми сталкиваются гомосексуалы в браке с женщиной. Многие, однако, бегут от своей природы не в брак с женщиной, а в воздержание, в целибат.

В польский журнал "Иначэй" пришло письмо от молодого человека, который хорошо сознавал, что гомосексуален, но старался преодолеть свою натуру, боясь реакции окружения и щадя мать.

"Насколько я себя помню, я всегда интересовался парнями. На голландских порно-видео, которые мы смотрели в пятом-шестом классах, меня возбуждали не женщины, а мужские члены, стройные конечности и хорошо скроенные безволосые грудные клетки". Началась типичная жизнь гея, скрывающего свою натуру. Среди знакомых ни одного гея не попадалось. Написал о своих проблемах в организацию геев. Долго не было никакого ответа, и вдруг зазвонил телефон. "Очень милый, теплый мужской молодой голос... спросил, не хотел ли бы я встретиться. Я окаменел, но согласился". Условились, как узнать друг друга по внешности. Но автор письма оделся иначе, а его телефонный знакомый (сейчас уж он не помнит - то ли Даниэль, то ли Доминик) вообще не пришел. Два дня спустя тот снова позвонил, извинился, что не мог прийти, снова назначили встречу, но на сей раз автор письма "не пришел вообще, так боялся ему сказать, что боюсь этой встречи. А боялся я страшно, что не удастся." Условился с матерью, чтобы она ответила на звонок и сообщила, что сын не хочет разговаривать.

"С того времени минуло 7 лет. Мне сейчас 24 и я остаюсь "неосвобожденым" геем. Имел я потом несколько приключений с женщинами. Но никогда не отваживался узнать кого-нибудь нормального, т. е. гея. Живу в зажатости. Я почувствовал это очень болезненно, когда в декабре прошлого года увидел коллегу коллеги - семнадцатилетнего (как я тогда!) гея, который утвердил себя. Гея, который пользуется жизнью, ходит на вечера, имеет знакомых той же ориентации и живет полной жизнью. Я увидел, какой я старый. Какой маленький. Даже то житейское счастье, которым я утешал себя, оказалось ломким.

Другое решение несколько лет назад, и я не был бы одинок. Может, был бы я действительно счастливым. Остановитесь, прежде, чем сказать кому-то "нет". Позже это может очень болеть." (BelAmi 1997: 34).

Таким образом, оба вида бегства от себя сопряжены с фрустрацией и мизантропией, создают неудовлетворенность жизнью.

Ну, у Стефана еще дело поправимое. Это еще не старость.

В следующем номере помещено письмо одного действительно старика, который тоже с юности почувствовал себя гомосексуальным. Он считал тогда, что с этим надо бороться, даже пошел в публичный дом, чтобы испытать наслаждение с женщиной и проникнуться им, но вышел оттуда с чувством омерзения, он был противен самому себе.

В армии влюбился в своего вполне гетеросексуального сержанта, атлетично сложенного блондина с усами. Почувствовав это, тот тоже пытался отучить солдата от этого порока с помощью совместного визита в публичный дом. Разумеется, ничего не вышло, а сержант... сам поддался чарам солдата. Любовь продолжалась в течение всей службы. Они старались всегда квартировать вместе.

Как вспоминает старик, оба не знали рафинированных форм голубого секса: "наши утехи ограничивались чувственными объятиями и поцелуями, ласками, взаимной мастурбацией и сосанием наших членов". Но старик пишет о времени своей солдатской службы: "никогда больше мы не были одарены такой порцией счастья".

"Мы" - это он зря. Его сержант после службы женился, обзавелся детьми. Бывший солдат ездил к нему, был сердечно принят всей семьей, но ничего сверх того.

Вернувшись, он тоже решил поступить по традиции - женился, стал "добрым мужем", потом отцом, потом дедом и, наконец, вдовцом. С точки зрения общественности, он поступил похвально, к нему не может быть никаких претензий, никаких нареканий.

Он преодолел свой порок. Но он пошел против своей природы. Он все еще тоскует по "той дрожи, которую вызывали мужские поцелуи и прикосновения мужского тела". И это мучает его, входит в противоречие с религиозными чувствами, рождает ощущение вины. Между тем, "для меня занавес упал, представление окончено". Позади две операции на простате, старик стал плохо слышать - какой уж тут секс! Даже геевскую прессу он читает украдкой, чтобы не увидели дети и внуки. Читает и тотчас уничтожает.

"Поступаю ли я правильно или неправильно, отправляя Вам это письмо? Не пожалею ли сразу же, как только брошу его в почтовый ящик? Сумеете ли Вы сохранить в секрете мое имя? Я признаюсь Вам в моем огромном беспокойстве, моей фактической удрученности, скрывавшейся все эти годы, и в отчаянии по поводу моих 74 лет".

А оканчивает он письмо объяснением мотива отправки:

"Что ж, я могу лишь надеяться, что этим письмом кто-то заинтересуется, ну, и, может быть, его напечатают. Это будет единственный след от человека, который погубил всю свою жизнь и по-настоящему любил только раз - красивого сержанта из своей роты." ("Edward" 1997: 34).

Из книги Силверстайна: сын бедного фермера Пэт в тринадцать имел любовную связь со своим сверстником Роджером. Три-четыре ночи в неделю они спали вместе дома то у одного, то у другого. Много целовались, осуществляли сношения. -

Когда им было шестнадцать, один из товарищей объяснил Роджеру, что Пэт - гомик, и что надо прервать эту дружбу. Однажды Пэт встретился в кабинете биологии с Роджером, который был с девушкой. Роджер игнорировал приятеля, не разговаривал с ним. Пэт устроил Роджеру скандал, несколько недель был в бешенстве, потом нашел других голубых друзей. Потом уехал.

Через десять лет, когда он был на побывке в родных местах, у него разболелись зубы. Пошел к зубному врачу. В поисках врача, увидел фамилию Роджера и зашел к нему.

"Он взглянул на меня и пригласил в зубоврачебное кресло. Работая над моими зубами, он сказал: "Ты знаешь, я женат. Имею детей. И я совершенно несчастен. Если бы я знал!" <...> Он долго настраивал себя на то, чтобы не быть геем, много лет боролся, и вот женился." (Silverstein 1981: 98).

Видимо, гомосексуальность слишком тесно связана с натурой человека, а брак гомосексуала - это часто бегство от гомосексуальности, от той любви, -которая ему единственно доступна.

Когда я познакомился с этими двумя письмами и повествованием в книге, мне сразу пришел на память мой давний знакомый. Я знал его с юности, с его школьных лет, от меня он не скрывал, что он голубой. Его голубые приключения начались с детдома, интерната.

Но он хотел доказать себе и всем другим, что он не хуже других, что он вполне нормальный. И поэтому рано женился. Очень скоро выяснилось, что жить с женой он может, но это не доставляет ему и сотой доли того наслаждения, которое ему дает общение с мужчинами. Однако родились дети, служебное и партийное положение тоже не позволяло развода. Жена очень скоро узнала причину его постоянных отлучек (нашла у него письма прежних любовников и гомоэротическую порнографию); семейные скандалы, подозрения и оскорбления стали укладом жизни.

Не имея возможности спокойно встречаться с теми, кто ему нужен, он стал хватать мужской секс украдкой, наскоро - разумеется в самых скверных местах. И он, и она стали много пить. Так и прошла жизнь. Он все еще сохранил спортивную фигуру, хотя лицо - просто не узнать.

Между тем, внешне всё хорошо - зажиточный дом, семья, очень удачные дети, мог бы наслаждаться их успехами. Но недавно его встретил один общий знакомый и отшатнулся, прошел мимо: "Понимаете, - сказал он мне, - не решился подойти. На лице Г. было написано какое-то глубокое общее несчастье. От него буквально пахнуло бедой. Что у него стряслось?" Насколько я знаю, ничего особенного. У него теперь всегда такое лицо - изборожденное глубокими бороздами, мрачное, циничное и опущенное. Не соотнести с прежним лицом удалого спортсмена. Просто жизнь не состоялась.

(Корректурное примечание: Недавно он всё-таки сбежал из дома и уехал к своему давнему любовнику на другой конец страны.)

3. Одиночество вдвоем

Еще одна, редкая, вариация брака гомосексуала с женщиной основана на уверенности, что обе формы любви могут уживаться, поскольку у каждой свои собственные функции. Об Андре Жиде у нас в свое время очень много писали, превозносили его до небес: совесть эпохи, величайший писатель современной Франции, великий гуманист. Переводили и издавали его романы. Секрет прост: несмотря на свою религиозность, а может быть, благодаря ей, он проникся убеждением, что будущее принадлежит коммунизму и Советский Союз - надежда всего прогрессивного человечества. Его голос в защиту советской действительности был весьма весом. По приглашению советского правительства он в 1936 г. приехал в СССР еще с несколькими французскими писателями. Конечно, им устроили роскошный прием, водили их по объезженному маршруту - в показательные колхозы и школы, дворцы и парки культуры и т. п. Устроили беседу со Сталиным. Перед Жидом и после него по тому же маршруту проехали Анри Барбюс, Лион Фейхтвангер - и поверили всему. Написали хвалебные книги. Но обмануть Жида показухой не удалось. Он увидел и то, что от него скрывали - серую монотонность и жалкую бедность советских будней, примитивность социалистической культуры, постоянный дефицит всего и длиннющие очереди; увидел сытых функционеров и оболванивание масс трескучей пропагандой, очень похожей на фашистскую; увидел насаждаемое всячески единомыслие, культ вождя, страх и террор. Вернувшись, написал откровенную книгу "Возвращение из СССР". Она сразу стала сенсацией (одноименная песнь "Битлз" была напоминанием о ней - те ведь сами не побывали в СССР). После этого переводить его у нас мигом перестали, он превратился в ренегата и наемника империалистов, в мелкого циника и извращенца.

Между тем, на Западе, несмотря на то, что он громогласно объявил в печати о своей гомосексуальности, да еще древнегреческого плана (педофилии), его продолжали считать авторитетом в области морали (Pollard 1991) и, не отрешаясь от общего настроя против гомосексуальности, а особенно - против педофилии, окружали этого несомненного педераста почетом и уважением. В конце жизни он был удостоен звания доктора Honoris causa Оксфордского университета, и в том же году ему была присуждена Нобелевская премия. Понять эти противоречия трудно. Еще противоречивее была личность самого писателя (Starkie 1960).

Благородный овал лица, правильные черты, миндалевидные глаза делали его в молодости очень красивым человеком. Он оставался красивым и в старости - лысый, с прямым носом, тонкими губами и упрямым подбородком.

Андре Жид (Gide) родился в Париже в 1869 году в богатой семье. Фамилия его никакого отношения к Вечному Жиду и евреям вообще не имеет - это случайное созвучие на русском языке (по-французски "еврей" - juif, "жюиф"). Отец, профессор права Сорбонны, умер, когда Андре было 11 лет. и сын был предоставлен заботам очень набожной и суровой матери. В школу ходил недолго, в основном воспитание было домашним. Вера в Бога и нравственные искания определили путь Жида на всю жизнь. Самопознание - вот основная тема его творчества. У него нет пристрастия к какому-то одному жанру: то он пишет роман, то трактат, то эссе, то пьесу, очерки, но все его вещи чрезвычайно автобиографичны по чувствам и мыслям, которые их пронизывают, а самая знаменитая его вещь, писавшаяся всю жизнь - его дневник.

В 1891 г. он встретился в Париже с Уайлдом, и тот весело, остроумно и цинично расшатывал моральные устои Андре. По-видимому эти устои не были достаточно прочными именно в вопросе о сексуальной ориентации, и Андре с ужасом убеждался в том, что аргументы Уайлда производят на него сильное впечатление. Встреча с Уайлдом так потрясла Андре, он так терзался этим, что страницы в его дневнике, посвященные этим дням, оказались вырваны. Первое свое произведение Жид опубликовал 22 лет, анонимно и очень небольшим тиражом. Это был сборник стихов "Тетради Андре Вальтера". Лирический герой книжки, одноименный с автором, рос вместе о своей кузиной Эмманюэль (в одном варианте имя ее - Мадлен), был в нее влюблен, но она вышла замуж за другого и вскоре умерла. Андре Вальтер утрачивает веру в Бога, сходит ума и погибает. Стихи были слабые и книжку никто не заметил. Ее не стоило бы и упоминать, если бы тема не отражала (частично) реальность. С тринадцати лет Андре Жид был влюблен в свою кузину Мадлен, которая была старше его на два года. Он знал ее тайну: она страдала, обнаружив неверность своей матери. Андре считал ее идеалом чистоты и собирался сделать ей предложение. Книга была предупреждением - вот что может произойти в случае отказа. Предупреждение было тщетным. Прочтя книгу, она всё-таки ответила ему отказом.

Он не умер, но занялся переоценкой ценностей. Позже он как-то признался, что до 23 лет был девственником. То есть до 1892 года - года неудачного сватовства. Но не дольше. В новом произведении, "Любовной попытке". (1893), он отделяет любовь от желания. Любовь духовна, а желание связано с телесным удовольствием.

В конце этого года его школьный друг Лоран, сын художника, отправлявшийся в учебную поездку в Северную Африку, пригласил его с собой. Уезжая, Андре оставил дома свою Библию, с которой был много лет неразлучен. По пути Андре заболел, и в Алжире он отставал от Лорана в вылазках на пленер. Арабский мальчик Али, несший его рюкзак, соблазнил его на гомосексуальные ласки.

"Однажды он разделся догола, тело его было возможно знойным, но в моих руках оказалось освежающим, как тень. В пленительном великолепии вечера, отблески которого одели мою радость!"

Так Андре узнал свои природные склонности. Он, однако, согласился делить с Лораном любовь арабской девушки Меррием. За этим занятием их застала мать Андре, узнавшая о болезни сына и примчавшаяся в Алжир. После скандала девушка перестала ходить к ним - они стали ходить к ней.

В Алжире они встретились с путешествующей парой - Оскар Уайлд с лордом Дугласом. Оба англичанина ни минуты не сомневались, что молодой француз - того же поля ягода, что и они, и в кафе Уайлд широким жестом заказал арабского мальчика, флейтиста Мухаммеда, и для Андре. Андре записал в дневнике, что нашел с этим мальчиком столько радости, сколько не испытывал никогда.

"Теперь я нашел наконец то, что для меня нормально. <...> Мое блаженство было безмерно, я не могу вообразить более полного счастья, даже если бы это было по любви". Это не была любовь: ведь за ласки Мухаммеда были уплачены деньги. "Но как в таком случае я должен назвать тот страстный порыв, который я чувствовал, сжимая своими голыми руками это совершенное маленькое тело, дикое, страстное, чувственное и смуглое?... После того, как Мухаммед ушел, меня еще долго била дрожь ликования, и, хотя с ним я пять раз пережил чувственный восторг, по расставании это повторилось еще несколько раз, и, вернувшись в свой гостиничный номер, я до самого утра жил отголосками этого." (Gide 1932: 415).

Через несколько лет (1895) выходит его роман "Болота", герой которого выступает против однообразия, пошлости и скуки обычной жизни, а автор впервые показывает свою вражду к "нормальному" существованию. Тогда же он завел себе досье, озаглавленное "Педерастия", где стал собирать все вырезки и выписки, относящиеся к этой проблеме.

В том же 1895 г. встревоженная мать приехала за ним в Алжир и забрала его во Францию. Он провел с ней несколько недель, но стоило ему отлучиться, как ее разбил удар и она умерла. Он снова обращается к Мадлен как к единственной надежде на счастье. На сей раз предложение было принято. Ему было 26, ей - 28. Они поселились в его наследственном замке Ла Рок, и Жид был немедленно избран мэром поселка (это был самый молодой мэр Франции). Другим их обиталищем был дом в Кювервилле.

В дневнике позже Жид признавал, что не испытывал физического желания к жене и к любой другой женщине, но он полагал, что женщины вообще не знают сексуального желания, так что оно не требуется в браке. Всю жизнь он почтительно любил ее - по своему, разводя любовь и желание, и вся их жизнь была отчуждением и борьбой характеров. "Мой брак - моя тайная драма" - говорил он. Каждая его книга отныне была написана прежде всего для нее, но она отказывалась читать их, зная, что не сможет их одобрить и не желая напрасных ссор. В журналах она оставляла страницы с его статьями неразрезанными, чтобы он видел, что она их не читает.

Истинным началом своей литературной жизни писатель считал 1897 год, когда вышла его лирическая поэма в прозе "Яства земные", пронизанная ницшеанскими идеями. Здесь автор отринул свое пуританское воспитание и восславил свободу чувств. Это языческая этика, в которой высшая ценность - каждое мгновение жизни, каждый ее плод. Только полнота чувств сделает личность свободной и счастливой. Познавая самого себя, человек должен доверять своим чувствам и отвергнуть конформизм, ханжество, прописи навязанной ему морали. Самое трудное препятствие на этом пути - семья. "Семьи, я ненавижу вас!" - восклицал автор.

"Яства земные" прошли также незамеченными и лишь двадцать лет спустя вдруг оказались в центре литературных интересов и стали оказывать огромное влияние на молодежь.

Между тем, тогда, еще на рубеже веков, автор сам отшатнулся от этих идей. В раскаянии он осознал их опасность и создал психологический роман "Имморалист" - о ницшеанском герое, который ради естественности чувств и свободы преступил человеческую мораль. Молодой ученый Мишель, жаждет освободиться от пуританских предрассудков. Спасенный любящей и любимой женой Марселиной от опасной болезни, он платит ей черной неблагодарностью - когда она заболевает, он увозит ее в Африку и однажды предается там любви с арабской девицей легкого поведения. Как раз в это время жена, как бы почувствовав измену, умирает. Вина перед женой и любовь к ней - это собственные чувства писателя. Роман наполнен восхищенными описаниями арабских мальчиков, хотя прямых указаний на гомосексуальные склонности героя в романе нет.

Но подозрение рождалось. Позже Жид вспоминал, как один знакомый пристал к нему с вопросами: "Теперь, когда мы одни, скажите, месье Жид, ваш имморалист - педераст или нет?" И видя озадаченность писателя, усилил вопрос: "Я имею в виду: практикующий педераст?" Жид сделал вид, что сам не очень уверен: "Он скорее всего неосознанный гомосексуал" (Gide 1956: 210-211). А в Дневнике под 1902 годом появляются такие записи:

"Эмиль X. обычно работает в портняжной мастерской своего отца. Но последние два месяца работа в полсмены оставляет ему свободное время почти каждый день. И каждый день он проводит всю вторую половину дня в бане. Он идет туда в час и остается там до семи. Потому ли это, что он красив, как греческая статуя? Он замечательно плавает; и ничто не придает так ритм и гармонию мускулам, как плавание, которое укрепляет и удлиняет их. Голым он совершенен в вольной позиции, а в одежде он уродлив. В его рабочей робе я едва узнал его. Скорее всего обычаю наготы он обязан тусклостью и блеском своей плоти. Повсюду его кожа светла и мягка; на впадине его крестца, как раз там, где древний скульптор приделывал хвостик своему фавну, эта легкая мягкость становится сильнее. И впрямь, вчера пополудни, в позе Праксителя, прислонившись плечами к стене бассейна, твердо и наиболее естественно утвержденный, подобно Аполлону Саврохтону, с его слегка вздернутым носом и насмешливым лицом, он выглядел, как современный фавн. Ему пятнадцать..." (Gide 1956: 48).

В "Имморалисте" он глядел на мальчиков не столь искушенными глазами, чуть сдержаннее. Именно этот роман, опубликованный в 1902 г., принес автору первый успех у читателя. В 1914 г. вышли французские вариации Жида на тему Достоевского (о Раскольникове) - "Подземелья Ватикана", а в 1926 - "Фальшивомонетчики", сложный по форме психологический роман, срывающий флер благополучия с буржуазного общества и семьи. В нем заметную часть интриги составляет явно подразумеваемое, но не названное прямо соперничество двух взрослых гомосексуалов за подростка Оливье. Один из этих взрослых - отрицательный герой, другой - положительный, и автор ему явно симпатизирует.

В это время Жид уже властитель дум Франции. Не все разделяют его идеи, но все его читают, все о нем говорят. Да и трудно определить, кто его сторонник: в одних его произведениях одни идеи, в других - прямо противоположные. Он всё еще далек от политики.

В следующие годы выходят книги Жида с обличениями деяний колонизаторов в Африке (^Путешествие в Конго", 1927, и "Возвращение с озера Чад", 1928) - вехи на его пути к левой политической активности. В начале 30-х., годов начинается его дружба с СССР, вскоре громко оборвавшаяся, но об этом у уже рассказано. Андре Жид прожил долгую жизнь, был свидетелем поражения Франции во Второй мировой войне, а затем разгрома Германии. Он написал около 80 книг.

И всё это время - от книг рубежа веков и до последних произведений - один аспект самопознания неотступно стоит перед Жидом и проходит сквозь, многие его вещи. Это гомосексуальность и вопрос о том, как с ней жить человеку нравственному. Можно ли примирить нравственность с тем, что религия признает грехом?

Перед Первой мировой войной он поссорился со своим приятелем католиком Клоделем. Тот просил его убрать некоторые рискованные пассажи из книги и добавил:

"Должны ли мы в таком случае считать, а я никогда не желал этого, что вы и сами участвуете в этих тайных утехах? Ответьте мне, вы должны! А если вы не гомосексуал, то откуда эта странная приверженность к сюжетам такого сорта?"

Жид возмутился: по какому праву тот задает такие вопросы в такой форме. Он отписал, что для друзей не делает тайны из своих склонностей.