Дорогая, любимая, желанная королева моего сердца прекратила земное существование незадолго до того, как я окончил школу. Она никогда не отличалась крепким здоровьем; что касается меня, то я склонен верить, что ее ранняя карьера на сцене высосала из нее всю жизненную силу. В конце концов, жизнь преуспевающей актрисы, физическая, эмоциональная и душевная, требовала полностью посвятить ей тело и душу (любое настоящее искусство требует этого от каждого, кто преклонился у его алтаря), следовательно, вполне следовало ожидать, что страдание будет неминуемым спутником творческих гениев. Я сам страдаю геморроем на протяжении многих лет.
А тогда я был абсолютно не готов к ее уходу. Отец был первым, кто сообщил мне о том, что с ней случилось что-то серьезное.
— Тебе лучше сесть, старина Орландо, — сказал он, его лицо было серьезным.
— Почему? Что не так? Разве что-то случилось?
— Да. С твоей матерью.
Я весь задрожал, охваченный электрическим током дурного предчувствия.
— Мама больна? Где она? Если она больна, то я нужен ей…
|
|
— Нет, Орландо, нет. Она наверху, но доктор Сильверманн сказал, что ее категорически нельзя беспокоить.
— Почему ты раньше мне не сказал? — заплакал я, беспомощно грозя отцу маленьким кулаком. Я не мог вынести мысли о том, что он делил эту тайну с матерью, не дав мне возможности узнать о ее состоянии; на самом деле, я не желал и помыслить возможность того, что он знал о ней что-нибудь такое, чего не знал я.
— Мы просто ке понимали, — отвечал он, беспомощмо пожимая плечами. — Ты же знаешь, что твоя мать предпочитала ни на что не жаловаться. Она… в общем, она обратила на это внимание слишком поздно, вот и все. Бедная женщина.
— Моя мать не женщина, — вскричал я, — она леди!
— Не расстраивайся, старина. Посмотрим, что скажет доктор Сильверманн.
Как выяснилось, доктор Сильверманн сказал следующее: моя мать умирала. Мне так и не сказали, от чего именно она умирала, вместо этого мне оставалось довольствоваться грубыми бессердечными выражениями вроде «полностью истощена», или «не осталось сил для сопротивления», и «просто хочет спать». Но, во имя Бога, разве кто-нибудь когда-нибудь умер от спа, за исключением (как я где-то прочитал) голодающих местных жителей в удаленных, болотистых районах африканской глубинки, где зарождались всевозможные ядовитые испарения и ужасные ползучие твари. Но никто не умер от сна в Хайгейте, вот в чем я был уверен. Мои усилия узнать правду были безжалостно и беспощадно разрушены отцом, и каждый вопрос, который я задавал ему, встречал безыскусную отговорку.
— Почему бы тебе не рассказать мне?
— Здесь не о чем рассказывать, старина, поверь мне.
— Как это нечего рассказывать? Что с ней не так?
— Она умирает, Орландо.
— Я уже знаю это. Я хочу узнать, почему она умирает?
— Бедная женщина. Она совсем не может сопротивляться.
Снова услышав эту фразу, я разворачивался и выбегал из комнаты, мои щеки горели от нспрекращающихся слез.
Неделю спустя моя мать умерла.