Теперь попросим у читателя позволения объяснить последние происшедствия повести нашей предыдущими обстоятельствами, кои не успели мы еще рассказать.
На станции** в доме смотрителя, о коем мы уже упомянули, сидел в углу проезжий с видом смиренным и терпеливым -- обличающим разночинца или иностранца, т. е. человека, не имеющего голоса на почтовом тракте. Бричка его стояла на дворе, ожидая подмазки. В ней лежал маленький чемодан, тощее доказательство не весьма достаточного состояния. Проезжий не спрашивал себе ни чаю, ни кофию, поглядывал в окно и посвистывал к великому неудовольствию смотрительши, сидевшей за перегородкою.
-- Вот бог послал свистуна, -- говорила она в пол-голоса, -- эк посвистывает -- чтоб он лопнул, окаянный басурман.
-- А что? -- сказал смотритель, -- что за беда, пускай себе свищет.
-- Что за беда? -- возразила сердитая супруга. -- А разве не знаешь приметы?
-- Какой приметы? что свист деньгу выживает. И! Пахомовна, у нас что свисти, что нет: а денег всё нет как нет.
-- Да отпусти ты его, Сидорыч. Охота тебе его держать. Дай ему лошадей, да провались он к чорту.
|
|
-- Подождет, Пахомовна; на конюшне всего три тройки, четвертая отдыхает. Того и гляди, подоспеют хорошие проезжие; не хочу своею шеей отвечать за француза. Чу, так и есть! вон скачут. Э ге ге, да как шибко; уж не генерал ли?
Коляска остановилась у крыльца. Слуга соскочил с козел -- отпер дверцы, и через минуту молодой человек в военной шинели и в белой фуражке вошел к смотрителю -- вслед за ним слуга внес шкатулку и поставил ее на окошко.
-- Лошадей, -- сказал офи<цер> повелительным голосом.
-- Сейчас, -- отвечал смотритель. -- Пожалуйте подорожную.
-- Нет у меня подорожной. Я еду в сторону -- -- Разве ты меня не узнаешь?
Смотритель засуетился и кинулся торопить ямщиков. Молодой человек стал расхаживать взад и вперед по комнате, зашел за перегородку, и спросил тихо у смотрительши: кто такой проезжий.
-- Бог его ведает, -- отвечала смотрительша, -- какой-то фр<анцуз>. Вот уж 5 часов как дожидается лошадей да свищет. Надоел проклятый.
Молодой человек заговорил с проезжим по-французски.
-- Куда изволите вы ехать? -- спросил он его.
-- В ближний город, -- отвечал француз, -- оттуда отправляюсь к одному помещику, который нанял меня за глаза в учители. Я думал сегодня быть уже на месте, но г. смотритель, кажется, судил иначе. В этой земле трудно достать лошадей, г-н офицер.
-- А к кому из здешних помещиков определились вы, -- спросил офицер.
-- К г-ну Троекурову, -- отвечал фр<анцуз>.
-- К Троекурову? кто такой этот Троекуров?
-- Ма foi, mon officier...<<8>> я слыхал о нем мало доброго. Сказывают, что он барин гордый и своенравный, жестокой в обращении со своими домашними -- что никто не может с ним ужиться, что все трепещут при его имени, что с учителями (avec les outchitels) он не церемонится, и уже двух засек до смерти.
|
|
-- Помилуйте! и вы решились определиться к такому чудовищу.
-- Что ж делать, г-н офицер. Он предлогает мне хорошее жалование, 3000 р. в год и всё готовое. Быть может, я буду счастливее других. У меня старушка мать, половину жалования буду отсылать ей на пропитание, из остальных денег в 5 лет могу скопить маленький капитал достаточный для будущей моей независимости -- и тогда bonsoir,<<9>> еду в Париж и пускаюсь в комерческие обороты.
-- Знает ли вас кто-нибудь в доме Троекурова? -- спросил он.
-- Никто, -- отвечал учитель, -- меня он выписал из Москвы чрез одного из своих приятелей, коего повар, мой соотечественник, меня рекомендовал. Надобно вам знать, что я готовился было не в учителя, а в кандиторы -- но мне сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее -- --
Офицер задумался. -- Послушайте, -- прервал оф<ицер>, -- что если бы вместо этой будущности предложили вам 10000 чистыми деньгами, с тем, чтоб сей же час отправились обратно в Париж.
Француз посмотрел на офицера с изумлением, улыбнулся и покачал головою.
-- Лошади готовы, -- сказал вошедший смотритель. -- Слуга подтвердил то же самое.
-- Сейчас, -- отвечал офицер, -- выдьте вон на минуту. -- Смотр<итель> и слуга вышли. -- Я не шучу, -- продолжал он по-французски, --10000 могу я вам дать, мне нужно только ваше отсутствие и ваши бумаги. -- При сих словах он отпер шкатулку и вынул несколько кип ассигн<аций>.
Француз вытаращил глаза. Он не знал, что и думать. -- Мое отсутствие -- -- мои бумаги, -- повторял он с изумлением. -- Вот мои бумаги -- Но вы шутите; зачем вам мои бумаги?
-- Вам дела нет до того. Спрашиваю, согласны вы или нет?
Француз, всё еще не веря своим ушам, протянул бумаги свои молодому офицеру, который быстро их пересмотрел. -- Ваш пашпорт -- -- хорошо. Письмо рекомендательное, посмотрим. Свидетельство о рождении, прекрасно. Ну вот же вам ваши деньги, отправляйтесь назад. Прощайте -- --
Француз стоял как вкопаный.
Офицер воротился. -- Я было забыл самое важное. Дайте мне честное слово, что всё это останется между нами -- честное ваше слово.
-- Честное мое слово, -- отвечал франц<уз>. -- Но мои бумаги, что мне делать без них.
-- В первом городе объявите, что вы были ограблены Дубровским. Вам поверят, и дадут нужные свидетельства. Прощайте, дай бог вам скорее доехать до Парижа и найти матушку в добром здоровьи.
Дубровский вышел из комнаты, сел в коляску и поскакал.
Смотритель смотрел в окошко, и когда коляска уехала, обратился к жене с восклицанием: -- Пахомовна, знаешь ли ты что? ведь это был Дубровский.
Смотрительша опрометью кинулась к окошк<у>, но было уже поздно -- Дубровский был уже далеко. Она принялась бранить мужа: -- Бога ты не боишься, Сидор<ыч>, зачем ты не сказал мне того прежде, я бы хоть взглянула на Дубровского, а теперь жди, чтоб он опять завернул. Бессовестный ты право, бессовестный!
Француз стоял как вкопаный. Договор с оф<ицером>, деньги, всё казалось ему сновидением. Но кипы ассигнаций были тут у него в кармане и красноречиво твердили ему <о> существенности удивительного происшедствия.
Он решился нанять лошадей до города. Ямщик повез его шагом, и ночью дотащился он до города.
Не доезжая до заставы, у которой, вместо часового, стояла развалившаяся бутка, француз велел остановиться, -- вылез из брички, и пошел пешком, объяснив знаками ямщику, что бричку и чамодан дарит ему на водку. Ямщик был в таком же изумлении от его щедрости, как и сам француз от предложения Дубровского. Но, заключив из того, что немец сошел с ума, ямщик поблагодарил его усердным поклоном, и не рассудив за благо въехать в город, отправился в известное ему увеселительное заведение, коего хозяин был весьма ему <знаком>. Там провел он целую ночь, а на другой день утром на порожней тройке отправился во-свояси -- без брички и без чамодана, с пухлым лицом и красными глазами.
|
|
Дубровский, овладев бумаг<ами> француза, смело явился, как мы уже видели, к Троекурову и поселился в его доме. Каковы ни были его тайные намерения (мы их узнаем после), но в его поведении не оказалось ничего предосудительного. Правда, он мало занимался воспитанием маленького Саши, давал ему полную свободу повесничать, и не строго взыскивал за уроки, задаваемые только для формы -- зато с большим прилежанием следил за музыкальными успехами своей ученицы, и часто по целым часам сиживал с нею за фортепьяно. Все любили молодого учителя -- Кирила Петрович за его смелое проворство на охоте, Марья Кириловна за неограниченное усердие и робкую внимательность, Саша -- за снисходительность к его шалостям, домашние за доброту и за щедрость повидимому несовместную с его состоянием. Сам он, казалось, привязан был ко всему семейству и почитал уже себя членом оного.
Прошло около месяца от его вступления в звание учительское до достопамятного празднества, и никто не подозревал, что в скромном молодом французе таился грозный разбойник -- коего имя наводило ужас на всех окрестных владельцев. Во всё это время Дубровский не отлучался из Покровского, но слух о разбоях его не утихал благодаря изобретательному воображению сельских жителей, но могло статься и то, что шайка его продолжала свои действия и в отсутствии начальника.
Ночуя в одной комнате с человеком, коего мог он почесть личным своим врагом и одним из главных виновников его бедствия, -- Дубровский не мог удержаться от искушения. Он знал о существовании сумки, и решился ею завладеть. Мы видели, как изумил он бедного Антона Пафнутьича неожиданным своим превращением из учителей в разбойники.
В 9 часов утра гости, ночевавшие в Покровском, собралися один за другим в гостиной, где кипел уже самовар, перед которым в утреннем платье сидела Марья Кириловна, -- а Кирила Петрович в байковом сертуке и в туфлях выпивал свою широкую чашку, похожую на полоскательную. Последним появился Антон Пафнутьич; он был так бледен и казался так расстроен, что вид <его> всех поразил, и что Кирила Петрович осведомился о его здоровии. Спицын отвечал безо всякого смысла и с ужасом поглядывал на учителя, который тут же сидел, как ни в чем не бывало. Через несколько минут слуга вошел и объявил Спицыну, что коляска его готова -- Антон Пафнутьич спешил откланяться и не смотря на увещания хозяина вышел поспешно из комнаты и тотчас уехал. Не понимали, что с ним сделалось, и Кирила Петрович решил, что он объелся. После чаю и прощального завтрака прочие гости начали разъезжаться, вскоре Покровское опустело, и всё вошло в обыкновенный порядок.
|
|