Глава 10. - Итак, в номинации «Журнал года» побеждает

POV Tom

- Итак, в номинации «Журнал года» побеждает…

Я затаил дыхание, чувствуя, как мой локоть до боли сжимают пальцы Билла. Он слишком нервничает, что вполне объяснимо: мы этого ждали, пять лет труда стоили того, чтобы оказаться здесь и сейчас и услышать…

- «Cinematique».

Я едва сдержался, чтобы не заверещать от восторга, как маленькая девчонка, и повернулся к лицу парня, которое сияло таким безграничным счастьем, что внутри разлилось тепло.

Билл с какими-то нечленораздельными звуками навалился на меня с объятиями, потом его помощница, потом моя, потом Мел, потом еще кто-то, слившись в бесконечную карусель объятий, поздравлений, аплодисментов, писков всей нашей команды, которая почти в полном составе присутствовала здесь.

Наконец-то все это закончилось и я смог снова опуститься в кресло, чтобы молча понаблюдать, как Билл степенно, под тысячей взглядов и шепотков, идет на сцену. Конечно, главный редактор самого успешного (вернее, единственного) журнала о кино, одиозная фигура шоу-бизнеса, самая обсуждаемая и самая загадочная; красивый, умный талантливый, свободный… Я сам не заметил, как улыбка стала на губах еще шире. В реальности мало кто знал, каким был Вильгельм Йост на самом деле, мало кто знал Билла Кернера, который все чаще и чаще в последнее время являл себя моему внимательного взору, замечавшему любое изменение в лице друга. Захотелось горько усмехнуться, хотя… Мог ли я пять лет назад, когда предлагал почти неживому Кернеру у него на кухне основать журнал про кино рассчитывать хотя бы на это? Нет. А сейчас я мог на это не только рассчитывать, но и полноправно назвать себя этим словом – друг.

Пока я думал, на сцене произошло основное действие: вручение странной статуэтки, символизирующей победу, которая, судя по брезгливой физиономии Кернера (настолько брезгливой, что мне захотелось смеяться), действительно была странной, и, что самое важное, сертификат о том, что наш журнал получил звание Журнала года. Кому-то это все покажется глупостью и он фыркнет и скажет, что эти бумажки – полная фигня, но так сделает лишь человек очень и очень далекий от издательского бизнеса. Все остальные прекрасно понимали и знали, что значит это великое и важное слово «статус», статус издания. Теперь мы точно были в списке самых элитных журналов в Америке, и «Vogue» и «Esquire» больше не будут фыркать нам в лицо. Им придется признать, что у нас не только читательская аудитория, бюджет и тираж больше, но и статус вполне тоже ничего. Хотя все это была показуха, и я прекрасно видел сидящую в паре рядов от нас счастливо улыбающуюся Винтур, которая не раз помогала нам. Нам. Так хорошо это слово звучит, словно музыка.

- Я хотел бы сказать спасибо... - голос Кернера, многократно усиленный микрофоном, мешает думать. Я вообще, если он ближе, чем в 500 метрах, думать не могу.

Он сегодня такой красивый, как всегда, впрочем. Только в последний год он стал лучше, что ли... нет, не лучше. Просто он снова начал оживать и уже не так часто пугал пустыми глазами или отсутствующим взглядом в стену, да и ледяная дрянь последние пару лет появлялась крайне редко, что не могло не радовать. Я, конечно, понимал, что моей заслуги в этом почти нет, но все равно чему-то радовался, как ребенок. Наверное, тому, что человеку, которого я люблю, становилось лучше. Тому, что в его глазах редко, но появлялись искорки. И улыбался он иногда искренне, так же, как сейчас, смотря со сцены почему-то на меня.

- … а также Томасу Каулитцу, без которого журнала и не было бы, - он улыбнулся и подмигнул, а журналисты тут же защелкали камерами. Завтра во всех таблоидах появятся снимки с кучей очередных домыслов, которые витали вокруг нас уже все пять лет. Сначала они раздражали, очень сильно, настолько сильно, что хотелось набить морду журналистам, а потом... ко всему привыкаешь, и уже через год я на подобные статьи даже не обращал внимания, предоставляя нашим адвокатам и суду разбираться с этим. - Еще хочу сказать, что очень приятно получить эту награду сейчас, - он брезгливо-нежно посмотрел на «шедевр» современного скульптурного искусства в своей руке, - когда наш журнал готовится к празднованию своего первого серьезного дня рождения. Для тех, кто забыл или не знает, - Кернер усмехнулся, хотя большинство присутствующих в зале прекрасно знали о чем речь, - то через две недели нам исполняется пять лет… - конец его речи утонул в шквале аплодисментов и криков, но больше всех, конечно, разорялась наша команда. Мы столько пережили за эти пять лет, что по праву заслужили этот праздник. Пускай кто-то пришел раньше, кто-то позже, но мы все стали как семья. Еще бы, проводить по 20 часов в сутки – это вам почти самая что ни на есть совместная жизнь, даже если мы проводили их в офисе, то все равно. Иногда мне казалось, что я живу в этом здании, и сейчас даже немного жаль, что таких авралов, как в первый год, уже не случается и нет необходимости сидеть всю ночь вместе и пытаться придумать, что делать…

Рядом раздался шорох и, обдав меня волной запаха дорогого парфюма от Chanel, уже такого знакомого и родного, Билл опустился на свое место.

Едва я повернулся, сразу столкнулся взглядом с карими глазами, в которых плескалось счастье, настолько настоящее и неприкрытое, что я едва не заорал от восторга.

- Смотри, какой кошмар, - хихикнув совсем глупо и по-детски, он протянул мне призовую статуэтку, больше похожую на клубок каких-то железяк, спрессованных после того, как этот хлам сдали в металлолом.

На щеках Билла пылал непривычно яркий румянец – то ли от волнения, то ли от выпитого еще в офисе до сего мероприятия вина, чтобы никто не переживал и все успокоились, хотя мне помог бы, наверно, только коньяк, ведро коньяка с кофе, потому что последние трое суток я не спал, да и перелет из Германии в Америку был слишком утомительным, а с трапа самолета я спустился всего пару часов назад. И сразу в офис холдинга, а потом в редакцию журнала, а потом сюда, потому что так надо, потому что у меня такое расписание, потому что последние годы я привык так жить. Работа, работа, поездки, командировки и еще раз работа, а дом стал чем-то вроде перевалочного пункта: принять душ, побриться, выпить кофе, поспать пару часов и все – для большего я там не появлялся. Завести кота так и не получилось. И от этого немного грустно.

- Не могли на нормальную разориться, - фыркаю и беру ЭТО у него из рук, понимая, что эта бандура весит не меньше трех килограмм. - Ничего себе, - кратко резюмирую и взвешиваю ее в руке, - это не награда, а средство самообороны какое-то, - я опять фыркнул, а ухмылка Кернера стала еще шире, - такую в дамскую сумочку положишь, прогуляешься вечерком по темным переулкам, и поголовье маньяков и грабителей в Нью-Йорке резко уменьшиться, - мы не удержались и хором прыснули, привлекая к себе неодобрительные взгляды почтительной публики, восседающей вокруг нас. Ну да, ну да, тут только вы солидные, а мы обычные раздолбаи, правда, один из них был сейчас самым богатым холостяком Германии и одним из трех самых успешных редакторов в мире, а второй всего лишь скромно и покорно управлял крупнейшим издательским холдингом, проворачивая такие объемы работ в одиночку, что почтенной публике и не снилось, поэтому что-что, а вот уж пару раз фыркнуть не вовремя мы имели полное право и даже спрашивать никого не собирались.

Я перевел взгляд на Билла, лицо которого стало серьезным и сосредоточенным: на лбу пролегла тонкая морщинка – так было всегда, когда он о чем-то напряженно думал. Очень часто меня такая неожиданная задумчивость пугала, потому что я понятия не имел, что у него творится внутри, а спросить боялся – вот тебе и друг, получается.

- Я тут подумал… - начал он, - что вот эту штукенцию, - он кивнул на нечто, имеющее статус призовой статуэтки в моих руках, - как-то стремно в редакции оставлять. Повесим сертификат, и все.

- А это? - я попытался подкинуть железяку в руке.

- Не знаю, - хихикнул он, - можно сдать на металлолом, а вырученные деньги отдать на благотворительность, или подарить русским партнерам. Они же возят нам своих, - он поморщился, вспоминая сложное русское слово, - мат-рош-ка каждый раз, вот и мы им какую-нибудь фигню подарим, - он тихонько рассмеялся, опаляя мне щеку и ухо горячим дыханием.

POV Bill

- Билл, - женский голос позвал меня, заставляя вздрогнуть от неожиданности, а я-то надеялся, что меня на этом пустом, таком очаровательном балконе с совершенно незаметным входом за тяжелыми портьерами никто не заметит.

- Есть такой, - я обернулся, улыбаясь и наблюдая, как девушка осторожно-неуклюже приближается ко мне.

Вряд ли бы сейчас кто-то в этой прекрасной женщине, именно женщине, узнал ветреную и недалекую сердцеедку Амели Каулитц. И я еще раз подумал, что да, время действительно меняет людей. Или люди меняют людей. Но все однозначно меняется: и люди, и окружающая обстановка. Если бы мне пять лет назад кто-то сказал, что Мел может стать кому-нибудь примерной женой и матерью двоих, нет, я усмехнулся про себя, посмотрев на округлый живот девушки, почти троих детей, а также моей хорошей подругой и советчицей, то я бы ему просто рассмеялся в лицо. Но так оно сейчас и было. Амели Каулитц – один из самых талантливых художников современности и человек, который разработал уникальное ручное оформление для нашего журнала, а также просто замечательный человек. Ее сильно изменили замужество и материнство, ее характер трансформировался прямо на глазах, и из грубой, иногда хамоватой и заносчивой эгоистичной девицы она превратилась в мягкую, добрую, удивительно чуткую женщину. А уж когда я увидел ее с сыном на руках, то понял абсолютно и четко, что той Амели, которая делала из меня когда-то популярного парня, уже давно нет да и не будет, наверное.

- Я хотела с тобой попрощаться. Мы с Джейсоном улетаем в Лос-Анджелес сегодня, - мягко улыбнувшись, она подошла ко мне, аккуратно придерживая ладонями так выгодно подчеркнутый вечерним платьем животик. Беременные женщины всегда выглядят очаровательно, а Амели выглядела просто потрясающе.

- А тебе разве еще можно летать? - бросаю красноречивый взгляд на живот.

- Можно, только осторожно, - она рассмеялась, - но я вряд ли вырвусь к вам раньше, чем через год.

- Я сам приеду в гости к крестнику, - я улыбнулся и обнял ее.

- Да знаю я твои обещания, Кернер, - она рассмеялась и пихнула меня кулаком в бок, - обещанного три года ждут – это точно про тебя, ну и про братца моего. Кстати, - она посмотрела на меня неожиданно серьезно … а я подавил в себе очень сильное желание нервно сглотнуть. - Я тебе хотела сказать… - на секунду она запнулась, - хоть он меня за это и убьет, но все равно. Он тебя любит. Ты же знаешь, Билл. Тихо, молчи, - к моим губам прижался палец. - Я понимаю, что тебе нелегко. Из-за Дэвида и всего, что было, но Том изменился. Он совсем другой стал. Из-за тебя и для тебя. Так, может, ты хотя бы попробуешь подумать о нем чуть больше, чем о друге? Не говори мне только сейчас ничего, хорошо? - она подняла глаза и улыбнулась. - Не хочу, чтобы мы плохо прощались.

- Хорошо, - эхом повторяю за ней.

- Вот и умница, - как-то по-матерински она потрепала меня за щеку и, чмокнув, отстранилась. - Я пойду, Билл. Нет-нет, не провожай. Меня Джейсон уже ждет. Я тебя еще раз поздравляю… да почему тебя, - она хмыкнула, - я нас еще раз поздравляю с победой, и не забывай хоть иногда мне звонить не по работе.

Невольно я улыбнулся ей в ответ:

- Я через месяц прилечу на день рождения крестника, - и поцеловал тонкое запястье с изящным браслетом.

- Буду ждать. Ты как всегда галантен, Кернер, - она усмехнулась и, развернувшись, осторожно пошла на выход, обернувшись только у двери, чтобы помахать рукой, и оставив меня наедине со своими мыслями.

Думать не хотелось, но руки сами достали мундштук и сигарету, а в голове вертелся ответ, который я так и не смог произнести вслух при ней: я прекрасно знаю, что чувствует Том ко мне, потому что этого не заметил бы только клинический идиот, и еще лучше я знаю, что он изменился, очень. И каких усилий ему стоили эти изменения, я тоже прекрасно знаю, вот только я еще не могу, не могу предать память о НЕМ…