Глава V. Юродивый

В комнату вошел человек лет пятидесяти, с бледным, изрытым оспою продолговатым лицом, длинными седыми волосами и редкой рыжеватой бородкой. Он был такого большого роста, что для того, чтобы пройти в дверь, ему не только нужно было нагнуть голову, но и согнуться всем телом. На нем было надето что-то изорванное, похожее на кафтан и на подрясник; в руке он держал огромный посох. Войдя в комнату, он из всех сил стукнул им по полу и, скривив брови и чрезмерно раскрыв рот, захохотал самым страшным и неестественным образом Он был крив на один глаз, и белый зрачок этого глаза прыгал беспрестанно и придавал его и без того некрасивому лицу еще более отвратительное выражение.

- Ага! попались! - закричал он, маленькими шажками подбегая к Володе, схватил его за голову и начал тщательно рассматривать его макушку, потом с совершенно серьезным выражением отошел от него, подошел к столу и начал дуть под клеенку и крестить ее. - О-ох жалко! о-ох больно!.. сердечные... улетят, - заговорил он потом дрожащим от слез голосом, с чувством всматриваясь в Володю, и стал утирать рукавом действительно падавшие слезы.

Голос его был груб и хрипл, движения торопливы и неровны, речь бессмысленна и несвязна (он никогда не употреблял местоимений), но ударения так трогательны и желтое уродливое лицо его принимало иногда такое откровенно печальное выражение, что, слушая его, нельзя было удержаться от какого-то смешанного чувства сожаления, страха и грусти.

Это был юродивый и странник Гриша.

Откуда был он? кто были его родители? что побудило его избрать странническую жизнь, какую он вел? Никто не знал этого. Знаю только то, что он с пятнадцатого года стал известен как юродивый, который зиму и лето ходит босиком, посещает монастыри, дарит образочки тем, кого полюбит, и говорит загадочные слова, которые некоторыми принимаются за предсказания, что никто никогда не знал его в другом виде, что он изредка хаживал к бабушке и что одни говорили, будто он несчастный сын богатых родителей и чистая душа, а другие, что он просто мужик и лентяй.

Наконец явился давно желанный пунктуальный Фока, и мы пошли вниз. Гриша, всхлипывая и продолжая говорить разную нелепицу, шел за нами и стучал костылем по ступенькам лестницы. Папа и maman ходили рука об руку по гостиной и о чем-то тихо разговаривали. Марья Ивановна чинно сидела на одном из кресел, симметрично, под прямым углом, примыкавшем к дивану, и строгим, но сдержанным голосом давала наставления сидевшим подле нее девочкам. Как только Карл Иваныч вошел в комнату, она взглянула на него, тотчас же отвернулась, и лицо ее приняло выражение, которое можно передать так: я вас не замечаю, Карл Иваныч. По глазам девочек заметно было, что они очень хотели поскорее передать нам какое-то очень важное известие; но вскочить с своих мест и подойти к нам было бы нарушением правил Мими. Мы сначала должны были подойти к ней, сказать: "Воnjour, Mimi", шаркнуть ногой, а потом уже позволялось вступать в разговоры.

Что за несносная особа была эта Мими! При ней, бывало, ни о чем нельзя было говорить: она все находила неприличным. Сверх того, она беспрестанно приставала: "Parlez donc français"*[Говорите же по-французски], а тут-то, как назло так и хочется болтать по-русски; или за обедом - только что войдешь во вкус какого-нибудь кушанья и желаешь, чтобы никто не мешал, уж она непременно: "Mangez donc avec du pain" или "Comment се que vous tenez votre fourchette?"* ["Ешьте же с хлебом", "Как вы держите вилку?"] "И какое ей до нас дело! - подумаешь. - Пускай она учит своих девочек, а у нас есть на это Карл Иваныч". Я вполне разделял его ненависть к иным людям.

- Попроси мамашу, чтобы нас взяли на охоту, - сказала Катенька шепотом, останавливая меня за курточку, когда большие прошли вперед в столовую.

- Хорошо, постараемся.

Гриша обедал в столовой, но за особенным столиком; он не поднимал глаз с своей тарелки, изредка вздыхал, делал страшные гримасы и говорил, как будто сам с собою: "Жалко!.. улетела... улетит голубь в небо... ох, на могиле камень!.." и т. п.

Maman с утра была расстроена; присутствие, слова и поступки Гриши заметно усиливали в ней это расположение.

- Ах да, я было и забыла попросить тебя об одной вещи, - сказала она, подавая отцу тарелку с супом.

- Что такое?

- Вели, пожалуйста, запирать своих страшных собак, а то они чуть не закусали бедного Гришу, когда он проходил по двору. Они этак и на детей могут броситься.

Услыхав, что речь идет о нем, Гриша повернулся к столу, стал показывать изорванные полы своей одежды и, пережевывая, приговаривать:

- Хотел, чтобы загрызли... Бог не попустил. Грех собаками травить! большой грех! Не бей, большак *[Так он безразлично называл всех мужчин], что бить? Бог простит... дни не такие.

- Что это он говорит? - спросил папа, пристально и строго рассматривая его. - Я ничего не понимаю.

- А я понимаю, - отвечала maman, - он мне рассказывал, что какой-то охотник нарочно на него пускал собак, так он и говорит: "Хотел, чтобы загрызли, но Бог не попустил", - и просит тебя, чтобы ты за это не наказывал его.

- А! вот что! - сказал папа. - Почем же он знает, что я хочу наказывать этого охотника? Ты знаешь, я вообще не большой охотник до этих господ, - продолжал он по-французски, - но этот особенно мне не нравится и должен быть...

- Ах, не говори этого, мой друг, - прервала его maman, как будто испугавшись чего-нибудь, - почем ты знаешь?

- Кажется, я имел случай изучить эту породу людей - их столько к тебе ходит, - все на один покрой. Вечно одна и та же история...

Видно было, что матушка на этот счет была совершенно другого мнения и не хотела спорить.

- Передай мне, пожалуйста, пирожок, - сказала она. - Что, хороши ли они нынче?

- Нет, меня сердит, - продолжал папа, взяв в руку пирожок, но держа его на таком расстоянии, чтобы maman не могла достать его, - нет, меня сердит, когда я вижу, что люди умные и образованные вдаются в обман.

И он ударил вилкой по столу.

- Я тебя просила передать мне пирожок, - повторила она, протягивая руку.

- И прекрасно делают, - продолжал папа, отодвигая руку, - что таких людей сажают в полицию. Они приносят только ту пользу, что расстраивают и без того слабые нервы некоторых особ, - прибавил он с улыбкой, заметив, что этот разговор очень не нравился матушке, и подал ей пирожок.

- Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет, зиму и лето ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не раз отказывался от предложений жить спокойно и на всем готовом, - трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени. Насчет предсказаний, - прибавила она со вздохом и помолчав немного, - je suis payée pour y croire*[я заплатила за то, чтобы им верить]; я тебе рассказывала, кажется, как Кирюша день в день, час в час предсказал покойнику папеньке его кончину.

- Ах, что ты со мной сделала! - сказал папа, улыбаясь и приставив руку ко рту с той стороны, с которой сидела Мими. (Когда он это делал, я всегда слушал с напряженным вниманием, ожидая чего-нибудь смешного.) - Зачем ты мне напомнила об его ногах? Я посмотрел и теперь ничего есть не буду.

Обед клонился к концу. Любочка и Катенька беспрестанно подмигивали нам, вертелись на своих стульях и вообще изъявляли сильное беспокойство. Подмигивание это значило: "Что же вы не просите, чтобы нас взяли на охоту?" Я толкнул локтем Володю, Володя толкнул меня и наконец решился: сначала робким голосом, потом довольно твердо и громко, он объяснил, что так как мы нынче должны ехать, то желали бы, чтобы девочки вместе с нами поехали на охоту, в линейке. После небольшого совещания между большими вопрос этот решен был в нашу пользу, и - что было еще приятнее - maman сказала, что она сама поедет с нами.