Ослабление идеологий

В середине прошлого века ряд исследователей сформулировали концепцию «деидеологизации», имевшую одним из своих оснований спад влияния наиболее «идеологизированного» левого движения в развитых странах Запада. Под «концом идеологии» в этой концепции понималось истощение левых идей в результате затухания классовой борьбы и острых социальных конфликтов, на смену которым пришло общенациональное согласие по основным вопросам в рамках зрелого индустриального общества. По утверждению Дэниэла Белла: «В западном мире сложился приблизительный консенсус среди интеллектуалов по политическим вопросам: принятие государства всеобщего благосостояния, желательность децентрализации власти, предпочтение смешанной экономики и политического плюрализма. В этом смысле идеологический век завершён».[145] Этот вывод базировался, главным образом, на американском опыте, но схожая картина наблюдалась и в Западной Европе. Как отметил в 1957 году Отто Киркхаймер, в европейских странах выросло количество потребительски ориентированных избирателей в массовом обществе. В результате идеологическое предложение на европейских политических рынках со стороны крупнейших парламентских партий сузилось за счёт ослабления крайних позиций, а «политические проблемы трансформировались в административную и техническую рутину».[146] По меткому выражению Сеймура Липсета «внутренняя политика в европейских странах превратилась в торг из-за величины куска общественного пирога, приходящегося на долю разных социальных групп».[147]

В рамках данного подхода, даже если нет убедительных оснований для утверждений о «конце идеологии», можно говорить о смягчении идеологической поляризации. «Упадок идеологий» означает «не полное исчезновение идеологического мышления, а, скорее, смягчение и размывание контуров идеологической политики. Это означает, если упростить, уменьшение размаха идеологических конфликтов, поляризации, жёсткости, исключительности и т.п. в политической системе. Это относится и к возрастающей неуместности «тотальных» или «экстремистских» идеологий».[148]

С тех пор прошло почти полвека. В академической литературе всё это время не утихали дискуссии по вопросу о том, в какой мере тезис Белла отражает реальную действительность. Уже молодёжные бунты конца 60-х годов дали повод критикам заявить о «реидеологизации» политики. Несколько позже приобрела популярность теория Р. Инглегарта, согласно которой в кризисе оказалась не идеологическая политика как таковая, а лишь её конкретная версия, связанная с выражением экономических, или в иной терминологии «материальных» интересов индивидов и групп.

«На ранних этапах индустриализации, – писал Инглегарт, – экономические факторы играли столь важную роль, что оказалась в определённой степени возможной интерпретация общества и культуры в целом на основе моделей экономического детерминизма. Когда же настала пора современного общества, экономические факторы достигли такой точки, после которой их значение стало снижаться, и сегодня детерминистские модели, подобные классическому марксистскому мировоззрению, теряют свою действенность. У граждан западных стран стали меняться ценностные ориентации, – преобладающее внимание к материальному благосостоянию и физической безопасности уступило место заботе о качестве жизни».[149]

В рамках этой концепции в развитых странах идеологическое пространство не сузилось, а лишь переформатировалось. По утверждению М. Кастельса:

«Политические доктрины, основывающиеся на промышленных институтах и организациях, начиная от демократического либерализма, зиждущегося на национальном государстве, и кончая опирающимся на труд социализмом, в новых социальных условиях оказываются лишёнными своего практического смысла. В результате этого они теряют привлекательность и, в стремлении выжить, идут по пути бесконечных мутаций, болтаясь за спиной нового общества, как пыльные знамёна забытых войн».[150]

Прежние разногласия по проблеме наилучшего распределения общественного продукта сменились новыми идеологическими расколами, в которых традиционный консерватизм противостоит феминистским, экологическим и другим постматериальным концепциям.

В то же самое время, когда приобрела популярность концепция конца идеологии, исследователи электорального поведения обнаружили, что в реальности идеология играет не совсем ту роль, которая предписана ей классической политической теорией. Речь идёт о знаменитой «проблеме Конверса». В 1964 году один из разработчиков социально-психологической теории электорального поведения Ф. Конверс в статье «Природа систем убеждений широкой публики» указал на проблему «ложных политических установок».[151] Конверс проанализировал уровень стабильности различных политических установок респондентов, устанавливаемый в ходе панельного социологического исследования (когда одинаковые вопросы задаются одним и тем же людям через промежуток в несколько лет). Выяснилось, что за 4 года стабильные установки по поводу «содержательных» политических проблем (таких как отношение к федеральным социальным программам или активности государства во внешней политике) сохранили лишь примерно 30–40% респондентов, в то время как партийная идентификация осталась неизменной более чем у 70% опрошенных.

«В этом контрасте содержится элемент иронии, – резюмировал Конверс в одной из более поздних работ, – поскольку политическая теория обычно обнаруживает смысл деятельности партий в отстаивании политических предпочтений их избирателей. Иначе говоря, политический курс есть цель, а партии – средство для достижения этой цели. При этом предполагается, что в системах убеждений цели должны быть более стабильны, чем средства... На деле же выходит наоборот. Партии и установки по отношению к ним более стабильны и играют более существенную роль в массовом политическом сознании, чем содержательные политические проблемы».[152]

Тем самым идеологии из руководящих политических идей превращались в лучшем случае в символическое обрамление институциализированной политической конкуренции, а в худшем – в дымовую завесу борьбы за власть и распределение ресурсов.

Оценить тенденции эволюции массовых идеологических предпочтений даже в развитых демократических странах за длительный промежуток времени довольно сложно, поскольку в большинстве стран до 70-х годов прошлого века систематические репрезентативные исследования общественного мнения не проводились. Но доступные данные за последние 30 лет позволяют сделать вывод о том, что определённая, хотя и не очень сильно выраженная тенденция к снижению значения идеологии в политическом процессе стабильных демократий всё же имеет место.

В середине 80-х годов около четверти избирателей развитых стран активно использовали идеологические категории, а понимало идеологический язык подавляющее большинство граждан (табл. 2.2.1).

Таблица 2.2.1

Уровень идеологической сознательности в семи демократических государствах (в %) [153]

Страна	Активное использование идеологии	Признание существования/ понимание категорий «левое» и «правое»	Причисление себя к категории «левое/правое»
Германия
Нидерланды
Британия
Швейцария
Австрия
Италия
США

В послевоенный период динамика идеологических предпочтений избирателей была достаточно очевидной. Можно было бы ожидать, что в каждой стране сложится уникальная структура идеологических ориентаций избирателей в соответствии с национальной спецификой, а колебания общественного мнения в каждой избирательной кампании будут сопровождаться изменением восприимчивости избирателей к идеологической аргументации конкурирующих партий и лидеров.

Тем не менее, как показали исследования на материале идеологической эволюции электората 15 развитых западных стран (в число которых вошли Австралия, Австрия, Бельгия, Канада, Дания, Ирландия, Италия, Люксембург, Нидерланды, Новая Зеландия, Норвегия, Швеция, Великобритания, ФРГ и США), тенденции идеологической динамики в этих странах оказались довольно схожими. В конце 50-х годов массовые идеологические предпочтения сдвинулись влево, а примерно через 15 лет была зафиксирована обратная тенденция, в некоторых странах названная «консервативной волной». При этом в течение всего изученного периода (1946-1989 гг.) англоговорящие страны были несколько правее в сравнении с прочими развитыми странами.[154]

Последнее десятилетие ХХ века и начало нынешнего века многие наблюдатели оценивают как этап нового кризиса идеологий. В Великобритании этот тезис даже стал частью официального правительственного дискурса, когда лидер лейбористской партии Тони Блэр объявил о том, что разработанный под его руководством «третий путь» снимает остроту прежнего противоречия между правой и левой идеологическими традициями. Сами же эти традиции были объявлены неадекватными в новых исторических условиях.[155]

Определённое представление о современном использовании идеологических конструкций в политическом самоопределении граждан различных стран мира дают результаты очередной волны опросов мирового общественного мнения в рамках проекта исследования ценностей (World Values Survey). По состоянию на 2004 год в подавляющем большинстве изученных стран граждане относительно легко справлялись с задачей определения своей позиции на десятибалльной шкале, где 1 – показатель крайне левых взглядов, а 10 – крайне правых (табл. 2.2.2).

Конечно же, данные подобного рода необходимо воспринимать осторожно, поскольку культурные различия между отдельными странами исключительно серьёзны. Трудно сказать, например, что именно имели в виду вьетнамские граждане, отвечая на данный вопрос, если в стране отсутствует институциональная политическая и идеологическая конкуренция.

Таблица 2.2.2

Процент респондентов, сумевших оценить свои политические взгляды в соответствии с 10-балльной лево-правой шкалой. [156]

Страна	Респонденты, сумевшие оценить свои идеологические предпочтения	Страна	Респонденты, сумевшие оценить свои идеологические предпочтения
Южная Корея		Сальвадор
Мальта		Грузия
Нигерия		Швейцария
Норвегия		Армения
Тайвань		Италия
Доминиканская республика		Польша
Нидерланды		Испания
Филиппины		Бангладеш
Швеция		Венгрия
Вьетнам		Македония
Албания		Португалия
США		Хорватия
Израиль		Япония
Турция		Люксембург
Чехия		Словения
Исландия		Новая Зеландия
Уругвай		Эстония
Дания		Сербия
ЮАР		Танзания
Австралия		Аргентина
Бразилия		Азербайджан
Финляндия		Болгария
Греция		Латвия
Босния		Мексика
Перу		Молдова
Канада		Черногория
Уганда		Россия
Чили		Украина
Словакия		Литва
Франция		Иран
Германия		Румыния
Бельгия		Индия
Индонезия		Беларусь
Ирландия		Алжир
Венесуэла		Колумбия
Австрия		Иордания
Великобритания		Марокко
Зимбабве		Пакистан

Так или иначе, представленные данные показывают, что граждане разных стран продолжают активно использовать идеологические схемы для интерпретации политической реальности. Идеология не сошла со сцены в середине ХХ века, она остаётся востребованной и в начале XXI столетия. Тем не менее, нельзя сказать, что концепция «конца идеологии» Белла – Липсета совершенно не получила фактического подтверждения. Как было сказано выше, эта концепция в её «мягком» варианте утверждает, что процессы социальной модернизации и рост общественного благосостояния смягчают идеологические противоречия и снижают степень идеологической поляризации электората. Этот тезис подтвердился в процессе сравнительных эмпирических исследований. Выяснилось, что в странах, наиболее развитых в социально-экономическом отношении, менее 5% респондентов оценивают свои идеологические предпочтения как крайние или экстремистские (соответствующие баллам 1-2 и 9-10 по десятибалльной лево-правой идеологической шкале). В развивающихся странах с низким уровнем валового внутреннего продукта на душу населения, крайние взгляды обнаруживает до 20% электората. «Иными словами, - резюмирует Р. Далтон, - в менее благополучных и менее демократических странах электорат жёстко поляризован по наиболее важным идеологическим вопросам».[157]

Важно отметить, что данное исследование не нашло убедительных подтверждений теории постматериалистического ценностного сдвига, разработанной Р. Инглегартом. В развитых демократических и посткоммунистических странах идеологическое самопозиционирование граждан по-прежнему определяется отношением к экономической политике государства и религиозными убеждениями. Постматериалистические гендерные и экологические вопросы оказывают некоторое воздействие на формирование идеологических предпочтений младших возрастных когорт, но по-прежнему уступают экономическим и религиозным проблемам.

При этом, очевиден также циклический характер восприятия гражданами развитых стран самой идеологии. В некоторые эпохи мыслить и высказываться в идеологических категориях модно, в другие – нет. Так, склонность американцев к использованию идеологических категорий была невелика в 40-х и 50-х годах, затем популярность идеологии заметно выросла в конце 60-х, несколько упала в 70-х, не претерпела существенных изменений в 80-х, после чего идеология была вновь востребована в начале 90-х годов.[158]

В менее развитых странах Латинской Америки, Азии и арабского Среднего Востока гендерные проблемы в большей мере влияют на формирование идеологических позиций граждан, но данное обстоятельство, судя по всему, определяется не завершившимся в этих регионах процессом разрушения традиционной морали, предполагающей подчинённый статус женщины в семье и обществе.[159]

В ходе исследования обнаружились также некоторые региональные идеологические аномалии. В странах Восточной Европы постматериалистические ценностные ориентации сопутствуют обычно правому идеологическому позиционированию, в то время как в остальном мире наблюдается прямо противоположная тенденция: постматериалисты обозначают свои взгляды как «левые». В Восточной Европе и арабских странах демократические и анти-авторитарные взгляды также характеризуют правую часть идеологического спектра, а националистические – левую. В других регионах всё наоборот.[160]

Очень важно, что содержание идеологических концепций меняется в зависимости от исторической и культурной специфики отдельных стран, но само идеологическое пространство остаётся при этом одномерным. В рамках этой системы координат внедрение второго измерения уже представляет собою непосильное усложнение задачи ориентации в политическом мире. Собственно говоря, те или иные проблемы приобретают статус «политических» именно тогда, когда они легко укладываются в одномерную шкалу. Если отношение к какому-то вопросу не влияет на структуру идеологического позиционирования массового сознания, то данный вопрос выходит за пределы идеологии и может трактоваться в качестве технического либо «внеценностного».

Чем меньше степень идеологической поляризации в обществе, тем больше различных вопросов приобретают технический статус. Именно эту тенденцию зафиксировал ещё в 60-х годах прошлого века итальянский политолог Дж. Сартори. «Употребляя термин «идеология», - писал он, - я имею в виду только один из возможных подходов к этой проблеме, а именно – средство определения политики. В этом смысле идеология противоположна прагматизму; иначе говоря, она предполагает доктринальный и в значительной степени нереалистический путь решения политических проблем».[161]

Таким образом, мы возвращаемся в область теории идеологии, поскольку необходимо понять, как трансформировалось идеологическое мышление в медиатизированном обществе всеобщего благосостояния.

Так называемый «лингвистический поворот» в социальных науках в середине ХХ века не обошёл стороной и теорию идеологии. Социальный конструкционизм рассматривал язык в качестве идеологического феномена. Приверженцы конструкционистской традиции считают, что «язык не просто канал передачи информации о простых явлениях, фактах или поведении людей, «механизм», воспроизводящий и в результате создающий социальный мир. Посредством приписывания значений в дискурсе формируется социальная идентичность и социальные отношения. То есть, приписывание значений в дискурсе является средством изменения мира. Борьба на уровне дискурсов и изменяет, и воссоздаёт социальную реальность».[162] Уже в полемике по поводу тезиса о конце идеологии, критики этой идеи утверждали, что «не существует важных различий между политической идеологией и политическим дискурсом».[163] Множество теоретиков дискурса считают именно такой расширительный подход наиболее адекватным способом изучения идеологии в нашу эпоху.[164] По мнению А. Норвал, теоретики дискурса намеренно отказались разграничить свою исследовательскую сферу от проблематики традиционной теории идеологии. «Поступая таким образом они дистанцировались от тезиса о конце идеологий, популяризированного Сеймуром Липсетом и Дэниэлом Беллом в 60-х годах, и подчеркнули, что наш мир является по своей сути глубоко и неизбежно идеологическим».[165] Частным случаем дискурсивного возражения против тезиса о конце идеологий можно считать аргумент, популярный среди авторов левого толка, согласно которому широкий консенсус по основным политическим вопросам является не свидетельством конца идеологий, а следствием доминирования некой не вполне эксплицированной идеологии, стабилизирующей капиталистическое общество.[166]

Другим популярным направлением в современной теории идеологии стала интерпретации идеологии в качестве когнитивного феномена. Как утверждает Р. Будон: «идеология не является феноменом, принадлежащим прошлому. Правильнее было бы говорить не о «конце идеологий», а о «конце всеобъемлющих или глобальных идеологий». В то же время обычные люди также как и политические деятели верят в локальные теории о том, что должно быть сделано и как именно это должно быть сделано, а эти теории часто оказываются (как это было недавно и с глобальными идеологиями) ошибочными, хрупкими, и порой социально и политически опасными».[167] В качестве примера локальной идеологии Будон приводит пример внедрения во французские школьные программы так называемой «новой математики», предназначенной для выравнивания возможностей детей из социально неблагополучных слоёв общества. Эта программа активно поддерживалась французскими левыми интеллектуалами, в числе которых было немало представителей академического сообщества, не исключая математиков и школьных учителей. Единственным результатом внедрения данной программы в жизнь стало, по мнению Будона, общее снижение уровня математических знаний французских школьников.

Локальные идеологии имеют много общего с прежними всеобъемлющими идеологиями. Они помогают преодолеть разрыв между миром фактов и миром ценностей, выражают интересы заинтересованных групп и позволяют выработать последовательную программу конструктивных действий. Но локальные идеологии не могут использоваться в качестве основания для самоидентификации. Они легко набирают сторонников и ещё легче их теряют. Уровень поддержки той или иной локальной идеологии сильно зависит от сегодняшней повестки дня. Локальные идеологии неразрывно связаны с различными социальными проблемами, решение которых они как раз и предлагают. Конкуренция между локальными идеологиями происходит в СМИ и прочих «публичных аренах» в терминологии С. Хилгартнера и Ч. Боска.[168]

Несомненно, локальные идеологии могут входить составной частью или примыкать к всеобъемлющим идеологиям, как, упомянутая Р. Будоном идея «новой математики» оказалась близка французским левым. Но целый ряд локальных идеологий могут вписываться в разные глобальные доктрины или не подходить ни одной. Так идея профессиональной армии в России оказалась ближе правому идеологическому дискурсу лишь по той причине, что она противоречит советской традиции. В то же время её реальное содержание в большей мере соответствует интересам электората левых партий, поскольку в реальной российской практике призыв в армию представляет собою дополнительный «налог на бедных». Поэтому продвижение локальных идеологий требует более высокого уровня профессионализма и органично вписывается в профессиональную компетенцию политических консультантов.

Когда основным каналом политической коммуникации стало телевидение, теория идеологии столкнулась с очередной проблемой. Логику политических идей, сформулированных в печатных текстах, сменила логика имиджей. Ряд исследователей посчитали, что идеология вытесняется имиджелогией. Многие наблюдатели отнеслись к этому процессу с явно выраженным неодобрением, так как, с их точки зрения, произошло заметное упрощение и оскудение политической сферы. В эпоху конкурировавших между собой идеологий существовала возможность рационального политического дискурса или осознанного и аргументированного обсуждения различных политических альтернатив. С имиджами очень сложно бороться с помощью логической аргументации. Один из представителей франкфуртской школы профессор Нюрнбергского университета К. Ленк писал о том, что в эпоху позднекапиталистического общества «… доминирует манипуляция общественным мнением, … пропаганда как рациональное манипулирование иррациональными элементами заменила собой прежние ведущие формы политической идеологии… На место идеологии как неосознанного выражения коллективного характера интересов выступает вполне сознательная, более или менее централизованная манипуляция сознанием масс. Идеология погашается пропагандой».[169]

Наиболее известным критиком оскудения политики стал Юрген Хабермас, согласно мнению которого, манипуляция имиджами приводит к систематическому искажению политической коммуникации. Хабермас и его последователи развивают концепцию так называемой делиберативной демократии, базирующейся на широком общественном обсуждении важнейших политических решений. Утопическая картина политической коммуникации, свободной одновременно от идеологических искажений и имиджевых манипуляций, основана, по всей видимости, на ностальгических воспоминаниях о тех безвозвратно канувших в лету временах, когда в парижских или венских кофейнях интеллектуалы с пылом обсуждали передовицы пахнущих свежей типографской краской газет различных политических направлений.[170] Однако необходимо учесть, что примеры реального воплощения в жизнь идеи делиберативной демократии относятся к временам, когда избирательное право было ограничено лишь состоятельными слоями общества. В ХХ веке реальная политика стала действительно массовой, и её содержание существенно упростилось. Идеологии были сведены к набору лозунгов, а в предельном случае нашли своё воплощение в облике харизматических вождей. Реальные политические решения принимали именно вожди без какого-либо участия широких масс. В тех странах, где демократическое устройство смогло выжить в политических катаклизмах ХХ века, большинство избирателей в день голосования руководствовалось не столько сравнением достоинств различных партий, лидеров и идеологий, сколько механизмом самоотождествления с определённой политической партией – так называемой партийной идентификацией.

Делиберативная демократия возможна исключительно как демократия элит. Обычный гражданин не в состоянии и не должен детально разбираться в сложных проблемах, требующих принятия политических решений. Развивать ядерную энергетику, или нет, вкладывать деньги в наукоёмкие технологии, или продавать сырую нефть на экспорт, модернизировать ракеты, или повышать жалование военнослужащим – всё это проблемы, с которыми нормальный обыватель не сталкивается в своём повседневном опыте. Если же он имеет какое-то мнение по поводу этих проблем, то оно сложилось под воздействием тех или иных внешних влияний (чаще всего речь идёт о комментариях СМИ). Поэтому граждане, как правило, голосуют не за конкретный вариант решения проблемы, а за человека или партию, которым они доверяют её решение. Собственно говоря, этим представительная демократия и отличается от прямой демократии. Существуют несколько различных теорий, объясняющих, как граждане делают свой электоральный выбор. Социологическая теория делает акцент на принадлежности избирателя к определённой социальной группе. Согласно этой теории, избиратель голосует прежде всего за «социально близких» ему политиков. Так пострадавшие от реформ пенсионеры будут более склонны голосовать за коммунистов, а так называемые «новые русские», соответственно, за Союз правых сил. Психологическая теория указывает на стабильность политических предпочтений граждан, приводящую иногда к партийной идентификации. Согласно этой теории, средний американец, впервые проголосовавший в 21 год за кандидата от демократической партии, с высокой степенью вероятности будет голосовать за эту партию всю оставшуюся жизнь, просто чтобы не думать каждый раз об одном и том же. Наконец, теория рационального выбора предполагает, что избиратели голосуют за или против правящей партии в зависимости от того, улучшилась, или ухудшилась их жизнь в период между выборами. Так, или иначе, выбор большинства избирателей связан не с их представлениями о путях решения тех или иных социальных проблем, а с мнением о профессионалах политической сферы, ответственных за решение этих проблем. Если проводить референдумы по большому количеству конкретных вопросов (повысить налоги на экспорт, или понизить; открыть кожевенный завод в городе N, или закрыть, и т. д.), то во всех случаях, когда вопрос не касается данного гражданина лично, он либо вообще не будет голосовать, либо проголосует по рекомендации тех политических лидеров, которым доверяет.

В данном контексте идеология представляет собой всего один из возможных путей упрощения сложной политической реальности для не слишком политизированного избирателя. Представление имиджей – другой вариант этого упрощения. Имидж в этом смысле не лучше и не хуже идеологии. Имидж – это идеология эпохи телевидения, поскольку в главных аспектах их функции идентичны.[171] Традиционная идеология, выступающая в виде массива текстов, предлагающих логически увязанные между собою проекты политических действий, однако, не отмирает окончательно, как театр при появлении кинематографа не исчез, но из объекта интересов широкой публики превратился в удел особых ценителей. Традиционные идеологии по-прежнему нужны, но не широкой публике, а политизированной общественности.

Печатные СМИ, в особенности газеты, традиционно принято считать идеальным «пространством идеологий». Как отметил И. Засурский: «газеты в коммуникационных исследованиях связываются с индустриальным массовым обществом, эпохой подъёма национализма и великих идеологий. Газетная страница идеально подходит для схематического изложения и публицистических упрощений».[172]

Во второй половине ХХ века сама природа идеологического процесса существенным образом изменилась. Время классических идеологических систем мировоззренческого типа (в основании которых лежали определённые базовые тексты) подошло к концу. Эти эрзац-религии были нужны для цементирования человеческих мегамашин в европейских политических системах Нового времени. Активисты политических партий нуждались в довольно рафинированной, а подчас и эзотерической идеологии. Такая идеология служила оправданием их избранности и языком для посвящённых. Реальная роль этого слоя сводилась к выполнению функции посредников между партийными лидерами и массами избирателей. В конце ХХ века эта функция стала успешно выполняться средствами массовой информации и небольшим, но вполне профессиональным партийным аппаратом. Однако идеология никуда не исчезла, она просто стала более «телегеничной». Для обоснования преимуществ рыночной экономики перед плановой в эпоху телевидения вовсе не обязательно зачитывать главы из Хайека или другого экономиста-рыночника. Достаточно продемонстрировать на телевизионном экране пустые прилавки эпохи советского дефицита и затем пышущие изобилием витрины американского супермаркета. Телевизионные картинки пригодны для целенаправленного заинтересованного искажения реальности ничуть ни в меньшей степени, чем печатные тексты. Но они не так легко сливаются в цельную идеологическую систему, если, конечно не сопровождать их комментарием, напоминающим изложение газетной передовицы. Кроме того, телевизор можно переключить на другой канал, что значительно усиливает эффект фрагментарности восприятия. Поэтому конструирование идеологических интерпретаций реальности требует особой профессиональной подготовки и становится элементом деятельности политических консультантов.

Представление о политических консультантах, как идеологах может быть встречено, по меньшей мере, с недоумением. Традиционные представления об идеологах рисуют нам образы либо кабинетного червя, погружённого в толстенные фолианты, заполненные сокровищами мировой социальной мысли, либо, напротив, пламенного оратора, обличающего с трибуны пороки несовершенной действительности. В некоторых случаях эти образы сливаются в один. В начале ХХ века от политического вождя непременно требовалось быть ещё и крупным теоретиком. Далеко за примерами ходить не нужно, достаточно обнаружить на запылённой библиотечной полке собрания сочинений первых большевистских вождей – Ленина, Сталина, Троцкого и других.

Только к концу века стало очевидно, что политический лидер не может быть специалистом сразу во всех проблемах мироздания: от организации севооборота в Нечерноземье до вопросов языкознания. Теперь от политического лидера требуются совсем другие навыки. Он должен быть в первую очередь хорошим актёром и организатором, а за специалистами в любых конкретных вопросах дело не станет. Консультанты как раз и привлекаются для решения разного рода технических проблем, вне зависимости от того, идёт ли речь о технике в её привычном понимании, либо о новейших гуманитарных и политических технологиях. В какой мере на самом деле технологичны эти новые технологии – вопрос особый. Он будет рассмотрен позднее. Однако в данном контексте важно осознать, что роднит идеологов ХIХ – начала ХХ века и современных политических консультантов. Во-первых, все идеологии европейского Нового времени представляли собою технические инструменты политической борьбы. Во-вторых, создание идеологий требовало квалификации особого рода. Созданием такого рода идейных систем занимаются специалисты. Внутри господствующего класса «одна часть выступает в качестве мыслителей этого класса (это его активные способные к обобщениям идеологи, которые делают главным источником своего пропитания разработку иллюзий этого класса о самом себе) …».[173] Вследствие этого «во всей идеологии люди и их отношения оказываются поставленными на голову, словно в камере-обскуре …».[174]

Необходимо учесть, что под идеологией Маркс и Энгельс подразумевали далеко не всякую идейную доктрину, а, преимущественно, идеи гегельянцев, которых основатели марксизма сочли наёмными специалистами, отстаивающими интересы правящего класса - буржуазии, и находящими себе именно в этом источник пропитания. И уж, во всяком случае, классики марксизма никогда не применяли этот термин для обозначения своих собственных воззрений. На самом деле, Маркс и Энгельс высказывали очень много различных и зачастую противоречивых мыслей по поводу природы идеологии. Но, достоянием широкой публики стала именно та интерпретация этого явления, которая акцентирует внимание на ложности идеологического мировоззрения и подчинённости идеологии интересам правящего класса. Маркс и Энгельс обозначили место идеологии в рамках разработанной ими теории классовой борьбы. По их мнению, всякий господствующий класс «… вынужден представить свой интерес, как общий интерес всех членов общества, т. е., выражаясь абстрактно, придать своим мыслям форму всеобщности, изобразить их как единственно разумные, общезначимые».[175] Иными словами, идеология – это обман, разрабатываемый профессиональными обманщиками – идеологами. Маркс и его последователи сформировали в европейском общественном мнении настолько негативное отношение к самому феномену идеологии, что почти никто не рисковал заявить о себе, как об идеологе.

Не удивительно, что деятельность той социальной группы, которая специализировалась на производстве идеологий, интерпретировалась в социальной науке исключительно негативно. Речь идёт, конечно же, об интеллектуалах. Известный австрийский и американский экономист Йозеф Шумпетер утверждал, что при капитализме возникает особая общественная группа «интеллектуалов», являющихся носителями общей критической установки по отношению к капитализму. «Интеллектуалы, писал Шумпетер, - это не социальный класс в том смысле, в каком им являются крестьяне, или промышленные рабочие; они происходят из всех уголков социального мира, а занимаются главным образом тем, что воюют между собой или формируют передовые отряды борьбы за чужие классовые интересы … Интеллектуалы – это люди, владеющие устным и письменным словом, а от других людей, делающих то же самое, их отличает отсутствие прямой ответственности за практические дела».[176] В данном понимании этого термина, интеллектуалы – это посредники между социальной группой и обществом в целом. Они помогают социальной группе осознать свои интересы и представить их в форме, приемлемой и убедительной для других социальных групп. Именно этим сейчас и занимаются политические консультанты.

В этом смысле создание идеологий – вполне конструктивная и позитивная задача. Людям требуются схемы для интерпретации реальности, «специализированное общественное сознание».[177] Далеко не всегда эти схемы создаются теми, кто обладает более высоким уровнем компетенции в интересующей других сфере деятельности или определённой жизненной ситуации. Можно в деталях изучить какой-то вопрос, но не уметь изложить проблему таким образом, чтобы на основании сделанного описания ситуации стало легче принимать решение. Аналитик выделяет определённые аспекты проблемы и затушёвывает остальные. Примером аналитической практики выступает гадание по картам или по руке. Гадалка описывает типические жизненные ситуации, предлагая вам схемы реальности, которые вы сами наполняете реальным содержанием. То же самое часто делают и футурологи или специалисты в области прогнозов, в особенности, если речь идёт не о конкретном, легко проверяемом утверждении.

В мире фактов созданием схем реальности может заниматься позитивная наука. В мире ценностей и интересов наука отступает на второй план, здесь она выполняет лишь вспомогательную функцию. Дело в том, что идеология решает проблему цели. Вопрос о цели ни для отдельного человека, ни для общества в целом не может быть решён с помощью чисто технических средств. Как в школьном задачнике: если пешеход вышел из пункта А в пункт Б, то можно определить кратчайшее расстояние между этими пунктами, скорость пешехода и время его пути. Всё это можно сделать на основании общих для всех правил. Единственное, что нельзя сделать на основании этих правил, это понять, зачем пешеходу вообще идти в пункт Б. Это может знать только сам пешеход. Мы, конечно, можем догадываться о мотивах его поступков, однако, все наши догадки будут связаны с привлечением в эту схему какого-либо дополнительного элемента. Иначе говоря мы должны превратить пункт Б из конечной цели пешехода в средство для достижения иной цели. Зачем Ивану-Царевичу Селезень? Чтобы из него вылетела Утка в которой Яйцо, в Яйце – Игла, а в Игле – Смерть Кощеева. Каждая цель может быть оправдана только следующей целью. Как достичь поставленной цели – это вопрос, находящийся в компетенции науки и техники. На него можно дать точный и однозначный ответ. Вопросы о целях наука решить не может. Эти вопросы решает идеология, а раньше решали религия или миф. Поэтому Льюис Фойер определял идеологию как «миф, написанный языком науки».[178] Оставаясь целиком на почве науки, мы не сможем решить ни один вопрос о целях. Ни человек, ни общество так жить не могут. Поэтому остаётся потребность в людях, предлагающих своё видение путей достижения лучшей жизни. Именно эти люди и называются идеологами.

В условиях снижения идеологической поляризации электората в развитых странах в число основных задач политических консультантов вошло создание локальных идеологий, ориентированных на колеблющихся избирателей, находящихся в центре политического спектра. Как формулирует Дж. Бусси: «поскольку роль идеологии стала менее значимой, основные соискатели политической власти по всему миру сдвинулись к центру политического спектра, выборы превратились в исключительно дорогое состязание имиджей кандидатов, а сами кандидаты стали существенно менее разборчивы в погоне за финансовыми средствами».[179]

Само понятие политического центра приобретает значение в рамках пространственной модели идеологии. Пространственная модель использования идеологии в избирательных кампаниях опирается на представление об идеологии, как способе сокращения затрат избирателя на обработку информации.[180] Энтони Даунс и его последователи предполагали, что практически любой избиратель в состоянии разобраться с самой примитивной идеологической шкалой, отделить «правых» от «левых», обозначить свою позицию на данной шкале и проголосовать за того кандидата или партию, которые окажутся ближе всего к избирателю по своим идеологическим координатам. Политические партии стараются занять то место в идеологическом поле, где сосредоточены большинство избирателей (в двухпартийных системах, это, как правило некий условный «центр»). Многие американские политические консультанты традиционно рассматривали выбор стратегии идеологического позиционирования как ключевую задачу кандидата в избирательной кампании. К примеру, Дик Моррис объяснял победу Билла Клинтона на президентских выборах 1992 года именно тем, что он «привёл свою партию в центр».[181] Как утверждает английский исследователь Ф. Харрис, после того как в середине 90-х годов лейбористская партия сдвинулась к центру политического спектра, острота идеологического противоборства в Великобритании снизилась, и основным содержанием конкурентной борьбы между ведущими политическими партиями стало состязание за доминирование в телевизионной повестке дня.[182]

Д. Фаррел, Р. Колодный и С. Медвик противопоставляют пространственной модели электоральной конкуренции модель «выпуклостей», которая, с их точки зрения больше подходит к условиям современной электоральной борьбы.[183] Под выпуклостями понимаются наиболее актуальные на сегодняшний день темы, используемые кандидатами и партиями в избирательной кампании. Идеологической прямой больше нет. Есть освещённые медийным вниманием холмы значимых тем, и тёмное пустынное пространство между ними. От публики больше не требуется имитировать идеологическое мышление. Политический выбор может быть оправдан иными соображениями, например эстетическими. Речь, впрочем, идёт о меньшинстве избирателей, но в высоко конкурентной среде роль этого меньшинства может стать определяющей.

Есть одна сложность, которую нельзя сбрасывать со счетов при анализе процесса участия политических консультантов в разработке идеологических интерпретаций. Некоторые критики выражают сомнение, в том, что идеологию может разрабатывать человек, сам её не разделяющий. В то же время многие воспринимают политических консультантов в качестве циничных наёмников. Показателен в этом плане диалог из романа Росса Томаса «Выборы».

«- Помнится, был репортёр, который писал для двух газет, утренней и вечерней, вроде бы враждовавших друг с другом, но принадлежавших одному издателю… Так вот, этот парень встаёт рано утром, садится за машинку и отстукивает передовицу, разносящую в пух и прах ФДР и Гарри Гопкинса и всех сторонников «Нового курса». Это для дневной газеты. Потом он идёт в бар, пропускает пару стопочек, возвращается и отстукивает другую передовицу, на этот раз превозносящую миссис Рузвельт, Джимми, Джона, ФДР младшего и обрушивающую громы и молнии на их врагов…

- Интересно, какую же передовицу он писал от души?…

- Обе, юноша, обе. Разве могло быть иначе?»[184]

В действительности политические консультанты далеко не всегда идеологически нейтральны и готовы сотрудничать с любым клиентом. Необходимо отметить, что политическая неангажированность консультантов вовсе не является необходимым и самоочевидным условием их деятельности. Политические симпатии и антипатии могут при определённых условиях оказывать существенное воздействие на решения даже «внешних» консультантов. В конце 70-х годов в США симпатии значительной части наиболее «продвинутых» в своей области и успешных консультантов к «новым правым» явились одной из важнейших причин электоральных успехов республиканцев.[185]

Интересно, что в конце 90-х годов среди причин выбора профессии, указанных американскими политическими консультантами, на первом месте значилась именно приверженность определённой идеологии. Этот вариант ответа выбрали 53,2% опрошенных американских политических консультанта, в то время как финансовую мотивацию в качестве основной указали лишь 10,5% респондентов.[186] Можно, конечно, списать эти результаты на стремление опрашиваемых избежать упрёков в излишней меркантильности, но в контексте американской культуры этот мотив кажется не столь мощным. Видимо, политический консультант – прежде всего политик, заинтересованный в политической игре, более чем в гонораре, хотя именно гонорар позволяет ему принимать в этой игре активное участие.

В большинстве стран Европы к партийным и идеологическим границам также принято относиться серьёзно, в особенности, если консультанты имеют отечественное происхождение. Когда к организации избирательных кампаний привлекаются иностранцы, чаще всего, те же американцы, проявляющие наибольшую активность на международном рынке, подразумевается, что у них отсутствуют собственные предпочтения по поводу проблем чужой для них страны. На практике, это тоже далеко не всегда так. Существуют международные межпартийные связи, интернациональные организации политических партий, тяготеющих к определённому идеологическому полюсу. Между лидерами идеологически близких партий разных стран устанавливаются порой довольно тесные личные отношения, что может способствовать привлечению к формированию стратегии и тактики избирательной кампании политических консультантов, успешно зарекомендовавших себя на недавних выборах в другой стране. Так британский политический консультант Филипп Гоулд в 1992 году успел поработать в кампании лейбористов, которая принесла им тогда относительный успех, а затем вошёл в состав команды кандидата на пост президента США Билла Клинтона.[187]

В российском политическом пространстве большинство платёжеспособных клиентов не обременено стойкими идеологическими предпочтениями. За исключением КПРФ, кандидаты которой крайне редко пользуются услугами сторонних политических консультантов, прочие партии и кандидаты лояльно относятся к работе консультанта с другими клиентами, если речь идёт о прошлых или будущих кампаниях. Но в текущей кампании консультант, не желающий ненужных неприятностей, должен ограничиваться сотрудничеством с одним кандидатом по одному округу. Невозможно давать эффективные советы двум конкурирующим между собой клиентам. Речь не идёт об узких технических специалистах, таких как, например, фотограф. Хороший фотограф вполне в состоянии сделать хорошие фотографии для предвыборных плакатов разных кандидатов. В конце концов, продавщица в булочной тоже совершенно не обязана интересоваться политическими взглядами покупателей, приобретающих свежие булки. Но руководители кампании, причастные к формированию стратегических решений, не должны находиться в несанкционированных контактах со штабом конкурента. Такие контакты – уже проблема службы безопасности кампании, если таковая имеется. Даже на уровне рядовых работников кампании, привлекаемых, например, к сбору подписей, лучше всего избегать двурушничества. На избирателей производит плохое впечатление, если в дверь стучится человек, предлагающий поддержать выдвижение сразу пятерых кандидатов. Как правило, более выгодное впечатление производит человек, искренне уверенный в справедливости и благотворности своего занятия. По возможности, сотрудники кампании снизу доверху должны работать если не исключительно за идею, то, во всяком случае, не только за деньги. Поэтому политический консультант не заинтересован в том, чтобы поддерживать имидж абсолютно циничного человека, которого интересуют деньги, только деньги, и ничего кроме денег. Как ни парадоксально, такой имидж менее востребован рынком, и, соответственно, хуже продаётся.

Поэтому в стабильной демократической системе, как правило, складывается идеологически сегментированный рынок политического консалтинга. При прочих равных, консультанты стремятся сотрудничать с идеологически близкими кандидатами. При этом смягчение идеологической поляризации электората является одним из важных условий существования рынка политического консалтинга как такового.