Медиалогика культуры

Отвечать на наш вопрос мы начнём с попытки понять логику медиатехнологий вообще, и здесь мы воспользуемся идеями знаменитого канадского теоретика М. Маклюэна. В своей книге «Познавая медиа: о расширении человека» (Understanding Media: The Extansion of Man) он предлагает оригинальную концепцию «медиа», успевшую за прошедшие десятилетия с момента выхода книги стать классической. Как нам представляется, одним из основных достоинств этой блестящей теоретической работы является попытка построить комплексное видение медиагенезиса культуры, в котором культурные, антропологические и технологические аспекты сочетаются в весьма сложных конфигурациях, но при этом в ясной логике.

Согласно Маклюэну, различные «медиа» формируются в рамках общей для них всех культурной логики, которую и фиксирует знаменитое высказывание Маршала Маклюэна «medium is the message»: средство передачи сообщения само есть сообщение, поскольку любой медиум может быть содержанием другого медиума. Содержание письма – речь, так же как написанное слово содержится в печатном, а печатное является содержанием телеграфа. Своего рода «медиаматрёшка»: устное слово фиксируется на письме, газетный или журнальный материал возникает в радио или телепрограмме, новости из Интернета оказываются новостями газет или ТВ, письменный текст перепечатывается на машинке, устная речь фиксируется на диктофон, потом используется в радиоматериале и т.д. Медиум, таким образом, утверждает – абсолютно бессодержательное! – существование другого медиума. Маклюэн относит к миру «медиа» речь и письмо, одежду, здания, транспорт («колесо, велосипед, самолет»), деньги, часы, печать, телеграф, печатную машинку, игры, радио, телевидение, звукозапись и еще целый ряд явлений. Однако прежде всего его интересует исторический процесс медиатизации и её важнейший аспект – «гибридизация» медиа.

Переход от одного медиума к другому (скажем, от романа к кино) ускоряет и усиливает коммуникативную функцию, что приводит к социальным и культурным изменениям. Этот закон был менее очевиден в гутенберговой культуре книги, но в электронной культуре средств массовой информации и социальном пространстве «мировой деревни» (знаменитая метафора Маклюэна) он открывается во всей ясности.

Механистический мир XVII–XIX веков – мир последовательностей и связей – трансформируется в креативные конфигурации и структуры электронной медиации. В бесконечном мелькании разрозненных образов, не связанных общей логической связью, причина и следствие, знак и значение сливаются в подвижной медиаконфигурации.

Это финальная стадия расширения человека: с помощью медиа он глобализует свою центральную нервную систему, преодолевая ограничения пространства и времени. Именно поэтому постоянное присутствие медиа – включённого телевизора или компьютера, например – становится столь необходимым: ведь медиа – часть нашей нервной системы! Маклюэн называет это «технологической симуляцией сознания», подчеркивая тем самым, что «медиа» имеют антропологическое определение как «продолжение человека».

Для человека этот медиаэффект заключается не в информировании и осведомлении («make aware»). Скорее, медиа побуждают/принуждают что-либо случиться («make happen»), наподобие нервного рефлекса. Медиа функционируют как перформатив (то есть действие с помощью языка) – важнейшая установка Маклюэна. И перформативность относится в первую очередь к гибридным медиаформам.

Гибрид или сочетание двух медиа есть момент истины и откровения, рождающий новые формы. Это момент свободы и пробуждения из обычного оцепенения и немоты, в которые сами же меди повергают наши чувства. Гибридизация – противоречивый исторический процесс. Кино и телевидение сильно навредили популярности театров и ночных клубов, но одновременно подтолкнули поэтов и писателей к более интенсивным живым контактам с публикой в публичных местах (кафе, парках). Художники особенно склонны к активной гибридизации различных медиа на своей творческой кухне, они также «владеют средствами предвосхищения и избегания обстоятельств технологической травмы» и именно искусство, считает Маклюэн, способно привить обществу и культуре иммунитет для безболезненной адаптации к вызовам новых технологий.

Однако медиатизация приводит к антропологической реверсии: приспосабливаясь к новым техно-органам, человек сам становится сервисным механизмом, обслуживающим воспроизводство и развитие технологической машины. Человек «мутирует», становясь, по выражению Маклюэна, «половым органом машинного мира». Более того, возникает особое эротическое тяготение между медиа-/техно-объектами и людьми. Маклюэн настаивает, что подобное обращение означает блокирование нервной системы, отключение рациональной регуляции и активности восприятия, что ведёт к преобладанию бессознательной нарциссической апатии (наркотический эффект медиа, «гаджет-любовник: нарцисс как наркоз»). Однако на фоне подобной деструктивной деиндивидуализации формируется внешнее «социальное сознание», особое чувство человечества, что означает переход от индивидуально-приватной рациональности и автономии к социальной разумности. Механизмом этой коллективной креативности, позволяющей одновременно вывести индивидуальную нервную систему из оцепенения, становится уже упоминавшаяся гибридизация медиа, дающая новую энергию для новых форм.

Медиатехнологии выполняют фундаментальную культурную функцию трансляции («медиа как трансляторы»), переводя опыт в эксплицитные формы. Технология – это эксплицитность, настаивает Маклюэн. В обычной речи мы эксплицируем самих себя, и речь, таким образом, играет роль технологии. В мире электронной информации мы всё больше обретаем собственную эксплицитность за счёт перевода себя в различные форматы данных. Технология, следовательно, всегда предполагает трансформацию опыта, переход границы прежнего опыта, трансгрессию.

Маклюэн анализирует свойства различных видов медиа, методично выстраивая генеалогию медиумов по принципу включённости предыдущего в последующий, когда каждый новый медиум изменяет физические и социальные координаты существования человека, стремясь преодолеть границы и предшествующие стандарты культуры. Он начинает с речи (устного слова) и далее по порядку переходит к письму (письменное слово – «глаз для уха»), колесу и дорогам, числу («профиль толпы»), одежде («наша вторая кожа»), жилью, деньгам («кредитная карта бедняка»), часам («аромат времени»), печати, комиксам, велосипедам и самолетам, фотографии («бордель без стен»), прессе, автомобилю («механическая невеста»), рекламе, играм, телеграфу («социальный гормон»), печатной машинке, телефону, кино («мир в рулоне»), радио («туземный барабан»), телевидению («застенчивый гигант»), оружию. Главы в большинстве своем имеют весьма экстравагантные названия.

Рассмотрим подробнее эту уникальную синтетическую медиалогику культуры, предложенную Маклюэном. Итак, речь – слово изречённое («цветок зла?») есть продолжение человека в том смысле, что речь и язык делают для разума то же, что делает колесо для ног и перемещения тела. Говоря о письменном слове («глаз для уха»), Маклюэн утверждает, что ценности западного общества основаны на письменности (доминирование литературы) и даже электронная культура так или иначе унаследовала визуальную доминанту письма. Система фонетического алфавита не только определяет неразрывную связь письма и речи, но задаёт систематику социальной структуры (отличия Европы и Китая заложены в линейности и последовательности алфавитной культуры Запада).

Например, часы («аромат времени») представляют собой другой вид более сложного медиагибрида, сочетающий в себе примитивный фрагментирующий алфавитный порядок выражения, число и его абстрактность, письмо и его визуализацию, колесо (механические часы) и моду как время для смены стиля одежды. Часы расширяют существо человека в мир скорости и мобильности.

Однако главной вехой перехода к современности являются не часы, а печать и «печатное слово», внёсшие революционные изменения в структуру социальных коммуникаций. Без печати, замечает Маклюэн, невозможно представить западную цивилизацию с её наукой, литературой и искусством, технологией и коммуникациями. И это в существенной мере благодаря присущей печати серийной механической репродукции, стандартизации и унификации текста, визуальной ориентации и способности индивидуализировать автора/читателя. Печать – инструмент отчуждения. Она дала человеку способность (= власть) действовать на расстоянии, не будучи обязанным реагировать, эмоционально участвовать и быть вовлечённым. Именно типографическое расширение человека принесло национализм, индустриализм, рынок массовой продукции и всеобщую грамотность. Но если книга конституировала приватное как таковое и, следовательно, возможность «точки зрения», то пресса с её «мозаичным» форматом создала механизм общественного (публичного) участия.

Фотография («бордель без стен», империя глянцевых журналов), в свою очередь, определила дальнейшую эволюцию от Человека Типографического к Человеку Графическому и превратила общество потребления в одержимое потреблением визуальных образов, опосредующих и обостряющих восприятие персон, товаров, мест (= путешествий), событий, концепций. Далее реклама принимает эстафету фотографии на этом поле визуального удовольствия. Реклама создаёт единство образа, мотива/желания и рыночного структурирования общества. В идеале – это запрограммированная гармония рыночных импульсов/стимулов и потребительских реакций. Маклюэн считает, что этим обозначается уход от приватного мира книги и переход в публичный мир визуальной иконографии.

Электрический беспроводной телеграф («социальный гормон»), изначально подчинённый прессе и железным дорогам, приобретает, по мнению Маклюэна, характер глубинной органической социальной связи, образующей подобие центральной нервной системы общества (новое качество расширения человека), благодаря высокой скорости передачи данных и экстенсивности охвата аудитории. Эволюция медиа переходит от медиамеханики на стадию электрической медиации. Здесь возникает разрыв с линеарностью (т.е. алфавитной структурой) прежних медиа и формируется новый принцип мозаичной организации медиа (аналогом и отчасти предвосхищением мозаичности можно считать импрессионистский «взгляд» и технику изображения), на котором основаны все электрические средства информации и под который реорганизуется социальная структура информационного общества.

Мозаичная децентрализация телефонной связи – экстенсия слуха и голоса – преодолевает отчуждённость печати и создаёт новые не-иерархические пространства личного вовлечения и социального участия/партнёрства (это ключевое, революционное отличие телефона, считает Маклюэн). И далее уже кино продуцирует идеализированные платонические миры, одновременно космос и космологию, утопию и приватные фантазии: «экран открывает свою белую дверь в гарем прекрасных видений и детских грёз». Экспансивный супергибрид, «мир в рулоне», рекламный монстр – кино всё ещё принадлежит книжной/алфавитной культуре в качестве адаптации книги к диалогу и участию.

Однако кино не может сравниться по силе персонификации и социальной интеграции с радио, которое способно созывать народы и заставлять их со всем участием вслушиваться в звуки небольшой говорящей коробки: радио (обычно в сочетании со звукозаписью), несмотря на дискомфорт не-визуализации, аудиоприватизации и «независимой изоляции», пробуждает первобытное чувство родства.

Аналогичным образом телевидение («застенчивый гигант») апеллирует к участию и более глубинному вовлечению вплоть до момента, когда зритель «превращается» в экран. Телеобраз не есть снимок или изображение, это предельно мозаичная точечная телеиконика; это абстрактный скульптурный контур вещей, высвечивающий, а не высвеченный, однако не способный давать детальную информацию о чём-либо. В ТВ доминирует не визуальная и не информативная составляющая, а тактильная, настаивает Маклюэн. Экран есть провокация и иллюзия тактильного контакта. Он заражает этим эффектом имплозии прикосновений зрителей и окружающие вещи, находя продолжение в одежде, походке, причёске, жестах.

Широта и сила телеоблучения завершает не только переход от механической эры к электронной, но осуществляет превращение человеческого обитания на планете в «мировую деревню» (знаменитый образ Маклюэна), построенную на глобальной нервной системе электронных медиа. Апогей технологической имплозии – автоматизация (кибернетизация). Благодаря могуществу электричества, всегда независимого от питаемого устройства и производящего эффект мгновенной передачи данных, автоматика окончательно стирает границы между культурой и технологией, между искусством и коммерцией, между работой и досугом. Социальная имплозия электрического века производит слияние в одно целое производства, потребления и обучения, радикально преобразуя принципы социальной организации (специализация) механического века. «Мировая деревня» есть модель нового типа глобальной органической интеграции обществ, в которой существование каждой части определяется существованием других частей, однако отсутствует единый центр и предзаданная иерархия (неслучайно Маклюэн заканчивает работу на оптимистической ноте либерального прогноза о будущем социальной медиаэмансипации).

Рассмотренная модель медиагенезиса культуры позволяет нам не только комплексно, синтетически мыслить взаимную детерминированность и недерманентность (если использовать термин Джеймисона) культуры и технологий, но и подойти вплотную к пониманию специфики феноменов цифровой культуры в контексте техно-логики новых медиа.