М-ль Марно

без даты

Лапра

Уф! Вчера вечером я дописал 76-ю страницу под аккомпане­мент страшного ливня и грома. Теперь остается только еще раз просмотреть партитуру. Мне понадобится целый день, чтобы на­писать ответ хотя бы на некоторые из 80 писем, ждущих уже больше месяца; кроме того, надо сложить чемоданы. Я уеду от­сюда в четверг, переночую в Лионе и, если не отменили марсельский скорый поезд, прибуду в Париж в пятницу в 14 ч. 50 м. Отправлю Вам телеграмму из Турнона или Тэна, где рассчиты­ваю получить более точные сведения. Спасибо за табак: думаю, что мне его хватит на всю дорогу.

Мой «скромный отказ» удался на славу. Уже третий день ко мне прибывают целые вагоны газетных вырезок, высылаемых Ар­гусом и другими агентствами печати. Как они меня поносят! В «Ordre Public» (это еще что такое?) какой-то болван умуд­рился написать как раз то, чего не следовало, а именно — что немало храбрецов носят в петлице красную ленту.

Здраво высказывается «Humanité».

Как бы то ни было, несмотря на все мои усилия, отныне я «выдающийся композитор».

«Причины личного порядка», которые мне приписал Эдуард, крайне интригуют всех этих господ.

Вы, конечно, заметили, что письмо написано на конверте: я спохватился в тот момент, когда собирался надписывать адрес.

Дружеский привет всем.

Морис Равель

Речь идет, конечно, об оркестровке Вальса. В декабре 1920 года в зале Гаво, в концертах Ламурё, под управлением Камилла Шевийяра состоялось первое исполнение этого произведения, которое, вследствие ка­кого-то непостижимого недоразумения, было отвергнуто Дягилевым. Кон­церт прошел с триумфом.

В театре Елисейских полей Равель встал за дирижерский пульт, что­бы провести премьеру балета «Надгробие Куперену» в исполнении швед­ской труппы Жана Борлена; спектакль прошел больше ста раз! Публика устраивала овации. Но, как ни высоко взошла звезда Равеля, она еще не достигла своего апогея.

Глава VII. МОНФОР-Л'АМОРИ [1921-1927 гг.]

Братья Морис н Эдуард Равель покинули дом на бульваре Карно, где умерла их мать. С этих пор у Мориса Равеля больше не было по­стоянной квартиры в Париже, так как врачи советовали ему избегать утомительной суеты и миазмов большого города.

В 1920 году, живя в уединении в Ардеше, он, как мы уже знаем, поручил любезной м-ль Марно подыскать для него «какую-нибудь лачугу километрах в 30 от Парижа»... «Временами я подумываю, не поселиться ли мне в каком-нибудь старинном монастыре в Испании; но, нескольку я неверующий, это было бы чистейшим идиотством. Да и как сочинять в таком месте венские вальсы и прочие фокстроты?»

За неимением испанского монастыря Равель останавливает свой вы­бор на Монфор-л'Амори, небольшом живописном селении в департаменте Сены-и-Уазы, километрах в пятидесяти от столицы. Уже не первый год этот восхитительный уголок привлекает избранный круг интеллигенции. На время каникул и просто на week-ends ¹ туда съезжались академик Жак де Лакретель, драматург Жак де Зогеб, а поблизости, в деревне Менюль, жила на даче скрипачка Элен Журдан-Моранж² со своим мужем, художником Люк-Альбером Моро.

Прелестная маленькая церковь пленяет взор своим чуть-чуть языче­ским изяществом эпохи Возрождения. На великолепном витраже изобра­жена святая Магдалина; одетая согласно чуждой ханжества моде XVI века, она отнюдь не скрывает своих прелестей от взоров прихожан.

Хотя Равель мало интересовался вопросами религии, он не мог, ду­мается мне, остаться равнодушным к архитектуре этого приветливого хра­ма и красоте столь нестрогой святой.

Во всяком случае, на открытках, которые композитор посылал своим друзьям, мы часто видим изображение монфорской церкви.

Равель приобрел небольшой дом, расположенный на повороте уходя­щей в гору дороги, и весьма удачно назвал его Бельведером, так как

¹ Week-ends (англ.) — дни отдыха с субботы до понедельника.

² Журдан-Моранж Элен (1888—1961) — выдающаяся французская скрипачка и музыкальный публицист, автор книг «Равель и мы», «Мои друзья музыканты» и многих статей о современных ей французских и со­ветских музыкантах.

оттуда действительно открывался приятный вид на старую церковь и «волнистые холмы», мягкие очертания которых закрывали горизонт. Так как дом стоит на довольно крутом склоне, то нижний этаж, выходящий на дорогу, оказывается со стороны сада вторым этажом.

Внешний вид здания довольно внушителен, но внутри оно разделено на крошечные комнатки, в полном соответствии, так сказать, с ростом их будущего обитателя. Равель по-детски радовался, украшая и обставляя свой дом, и даже собственноручно окрасил стулья в стиле Директории. Он мог удовлетворить здесь свое пристрастие к этому несколько неопре­деленному по своим границам стилю, господствовавшему в период от Директории до Наполеона III, но дополнял его некоторым налетом модер­низма в подборе красок, расцветке обоев, выборе драпировок, ковров и разного вида ламп — во всем этом сказывались тенденции, полностью вы­явившиеся на выставке 1925 года.

Он перевез в Бельведер все свои ценные безделушки, которые очень любил и берег, лампы со стеклянными абажурами, китайские статуэтки, гравированное стекло, музыкальные шкатулки и — сокровище из сокро­вищ — механическую птичку с разноцветным оперением, которая виртуоз­но щебетала. Не была ли это родная сестра андерсеновского соловья, вдохновившего Стравинского на создание его оперы-сказки «Соловей», ко­торую Дягилев поставил в 1914 году в парижской Опере? Это были неза­бываемые, но недолго удержавшиеся на сцене спектакли.

Равель уделял много внимания своему жилищу и заботился не толь­ко об его убранстве; но и оборудовании. Он хлопочет и о посуде, и о переносной комнатной печке-«саламандре», и о запасах топлива.

Устройство нового дома шло медленно, стоило большого труда и, надо полагать, немалых денег. Почти ничего нельзя было найти на месте, при­ходилось все привозить из Парижа. Письма Равеля к м-ль Марно позво­ляют составить себе представление об этих хлопотах и связанных с ними затруднениях. В конечном итоге Бельведер оказался скорее приятным на вид, чем удобным и практичным жилищем, особенно зимой, когда там воцарялся холод и все пропитывалось пронизывающей сыростью.

Участок при Бельведере был далеко не обширен; от самой террасы начинался довольно крутой склон. Равель вымостил весь двор плитами, устроил в нем бассейн и лестницы, превратив его в своего рода гостиную под открытым небом. Это вообще отличительная черта садов в странах древней цивилизации. В Испании, в Италии, у арабов, у японцев, во Франции в ее лучшие времена устройство садов планировалось в стиле, далеком от природы. То же самое наблюдалось и в Бельведере, и это как нельзя лучше отвечало духу и эстетике его хозяина.

Он часто ездил в Париж, пользуясь средствами сообщения, которые не отличались ни дешевизной, ни удобным расписанием. Если ему хоте­лось, например, пойти на концерт, в театр или провести вечер у друзей, он вынужден был ночевать в столице. Для этой цели он выбрал скром­ный отель на улице д'Атен, где в таких случаях и останавливался; об­служивали здесь хорошо, к тому же поблизости жили его друзья Годеб­ские, ставшие для него второй семьей, особенно с тех пор, как он поте­рял родителей.

В мае 1921 года Равель переселился в Бельведер.

К этому времени начали входить в моду негритянские джазы, и Ра­вель сильно ими заинтересовался, в чем нет, впрочем, ничего удивитель­ного.