Третья командировка

Гродно

Я прилетел в Москву в начале апреля 1986 года и пробыл в столице несколько дней. Доложил свои выводы и предложения начальнику Генерального штаба маршалу С. Ф. Ахромееву. Он поздравил меня с назначением командующим 28-й армией и разрешил убыть в Минск. Там находился штаб Белорусского военного округа. По существующей традиции я представился командующему войсками БВО генерал-полковнику Валерию Михайловичу Шуралеву и его заместителям, в том числе опытному начальнику штаба округа генерал-лейтенанту Валерию Сергеевичу Соколову.

28-я Гродненская армия считалась одним из лучших соединений в Вооруженных Силах СССР. Она имела богатые боевые традиции. В ее состав входили две танковые и две мотострелковые дивизии, дислоцировавшиеся на границе с Польшей. Поскольку армия находилась на территории Гродненской и Брестской областей, я имел возможность побывать во многих, практически во всех приграничных районах. До сих пор в моей памяти остались самые теплые и хорошие воспоминания о людях Белоруссии.

Перед отъездом в Гродно я, естественно, побывал и в Саратове, где жили мои сыновья. Я очень хотел забрать их с собой, но не представлял, как буду справляться с обязанностями и отца и матери в Белоруссии. Командующий армией, тем более приграничной, должен прежде всего выполнять свои обязанности, а не просто занимать кресло. Работа же предстояла огромная.

Условия для жизни у командующего в Гродно были хорошие. Но о том, чтобы со мной находились Максим и Андрей, не могло быть и речи. Это же мальчишки, они не могли с утра до ночи быть одни. Кто-то должен был о них заботиться — заниматься с ними, учить, кормить, в конце концов. Со службы я приезжал поздно вечером, когда они уже должны спать. Уходил рано утром… Короче, много было всяких сложностей. Летом 1986 года они приезжали ко мне и мы вместе прожили около полутора месяцев. Но оставить сыновей в Гродно я еще не мог.

Время летело быстро. Командовать армией было легко, поскольку это был практически полностью отлаженный механизм. Какие-то проблемы решались быстро, какие-то — с перспективой на будущее. Жизнь шла своим чередом.

Я все чаще замечал, что меня тянет — хочу я того или нет, — опять тянет в Афганистан. Я хотел вернуться туда помимо своей воли. Очень часто я вспоминал 5-ю дивизию, которой командовал, и всех, кто остался в Кабуле.

В январе 1987 года у меня состоялся разговор с маршалом Ахромеевым. Я сказал ему о том, что не возражал бы против третьей командировки в Афганистан. В любом качестве. Я предполагал, что подобные вопросы быстро не решаются, и как-то за делами стал забывать об этом телефонном разговоре с начальником Генштаба. Но уже в апреле мне неожиданно позвонил из Москвы заместитель начальника Генерального штаба генерал В. И. Варенников и сообщил, что, с учетом высказанного несколько месяцев назад пожелания, моя кандидатура рассматривается. Он добавил, что должность мне подбирается с «большим объемом работы».

Я прекрасно знал, что в Афганистане было много должностей с «большим объемом работы». С конца 1984 года 40-й армией командовал генерал В. П. Дубынин. Поскольку срок его командировки истек, я понял, что командующему подыскивается замена. Варенников не сказал об этом ни слова, лишь добавил, что вопрос о назначении будет решен в ближайшие недели.

Генерал-лейтенант Виктор Петрович Дубынин очень хорошо командовал 40-й армией. Я глубоко уважал этого человека, с которым достаточно близко познакомился еще во время учебы в академии Генерального штаба. Очень хорошо мы с ним сработались и во время моей второй командировки в Афганистан.

Честно говоря, я очень обрадовался этому разговору и воспрял духом. В то же время я начал вспоминать всю свою деятельность там, в Афганистане. И в должности командира дивизии, и по линии Генерального штаба во время второго захода. Я снова ощутил порядком забытое чувство опасности. Может быть, даже страх, поскольку нормальный человек отдает себе отчет, что едет не на прогулку. На войне может произойти всякое, тем более на такой, как афганская.

Может быть, подумал я, отказаться, пока не поздно? И так два сына растут практически без отца. Максиму тогда было четырнадцать лет, Андрею — семь. Вместе с тем я знал, что, во всяком случае, в ближайшем будущем не женюсь. Рядом не будет человека, который пойдет со мной дальше по жизни. Не будет женщины, которая возьмет на себя заботу о моих сыновьях и станет им второй матерью. Не может же постоянно продолжаться так, чтобы я служил в одном месте, а дети в это время жили в другом. Они должны быть с отцом, и я должен отвечать за их воспитание. Но в ближайшее время изменить что-то, по-моему, было невозможно. Когда я все это проанализировал и взвесил, дал согласие вернуться в Афганистан. Я еще не знал, что меня уже утвердили на должность командующего 40-й армией.

Вскоре мне предоставили отпуск. Несколько дней я пробыл в Москве и две недели провел вместе с детьми в Саратове. Задолго до окончания отпуска, перед майскими праздниками, я вернулся в Гродно. Совершенно неожиданно для меня 9 мая 1987 года мне присвоили звание генерал-лейтенант. Я сразу понял, что это сделано с перспективой, для того чтобы уже в новом звании я мог вступить в должность командующего 40-й армией. В середине мая мне сообщили, что моя кандидатура окончательно рассмотрена и министром обороны СССР я утвержден на эту должность.

Приказ ожидался со дня на день. До его получения я должен был пройти обычную процедуру при подобных назначениях. В первую очередь мне предстояло побывать на беседе у заместителя министра обороны по кадрам генерала армии Д. Т. Язова. Он недавно сменил на этой должности генерала армии Шкадова, который по возрасту и состоянию здоровья перешел в так называемую «райскую группу».

Генерал Язов сам по себе человек достаточно прямой, поэтому сразу начал с вопроса:

— Чего ты третий раз едешь в Афганистан? У тебя, как ни у кого другого, есть все возможности отказаться. Во-первых, ты уже дважды был там. Во-вторых, у тебя дети без матери.

Но я уже был настроен на поездку в Афганистан, и ничто не могло заставить меня изменить свое решение.

После беседы с генералом Язовым меня приняли начальник Генштаба маршал С. Ф. Ахромеев и министр обороны маршал С. Л. Соколов. По действовавшему в то время порядку назначения на должности, начиная с командира дивизии, производились только после утверждения в административном отделе ЦК КПСС, который курировал вооруженные силы. Впервые в комплексе зданий на Старой площади я побывал перед назначением на должность командира 5-й дивизии. На этот раз меня принял заместитель заведующего отделом Н. И. Шляга. Позже он стал начальником ГлавПУРа СА и ВМФ. С Николаем Ивановичем у меня состоялся короткий разговор, после чего я посчитал, что мои хождения по московским кабинетам закончились.

Я улетел в Саратов, чтобы продолжить отпуск. Но пробыл там недолго. Мне позвонил один из помощником Язова и сообщил, что я срочно должен прибыть в Москву для встречи с секретарем ЦК КПСС. А. И. Лукьяновым. Самолет за мной уже отправили.

Оказалось, что не доработали аппаратчики. Документы своим чередом пришли в ЦК и легли на стол Лукьянова. Узнав, что перед ним лежат бумаги на генерала, который направляется на должность командующего 40-й армией в Афганистан, он дал команду пригласить меня.

На следующий день я был в ЦК. Заведующий одним из отделов проводил меня к Лукьянову. Его кабинет находился на пятом этаже нового здания, построенного внутри комплекса на Старой площади. Небольшой кабинет секретаря ЦК, на мой взгляд, не отличался от кабинетов других начальников.

Перед Лукьяновым лежала справка с пометками о прохождении мной службы в вооруженных силах. Анатолий Иванович рассказал о том, как обстановка в Афганистане расценивается в Центральном Комитете. От него я впервые услышал, что рассматривается вопрос о выводе 40-й армии из Афганистана. Лукьянов добавил, что непосредственно заниматься этим придется мне. К этому времени уже началась предварительная работа в Женеве, в которой участвовали четыре страны — СССР, США, Афганистан и Пакистан.

Анатолий Иванович сказал о том, что я имею право, в обход существующей в армии субординации, решать вопросы, связанные с пребыванием 40-й армии в Афганистане, непосредственно с ним.

После этой беседы я снова был приглашен к Язову. Чувствовалось, что он был на подъеме оттого, что удалось так быстро организовать мой вызов из Саратова и встречу в ЦК. Он еще раз пожелал мне удачи. Оставалось дождаться постановления Политбюро, на основании которого будет подготовлен приказ министра обороны о моем назначении.

После всей этой беготни по столичным кабинетам я специально не полетел на самолете, а купил билет на поезд и поехал в свою 28-ю армию. Впервые за многие годы я проехал на поезде от Москвы до самой западной границы. Причем проделал этот путь с большим удовольствием.

В Гродно мне доложили, что одного из моих заместителей, полковника В. А. Васенина, переводят в Афганистан. Он получил назначение на должность заместителя командующего — начальника тыла 40-й армии. Поскольку я уже знал о том, что назначен командующим, то был рад, что одним из моих заместителей там будет именно Вячеслав Александрович. Мы организовали его проводы и отправили в Кабул по очень длинному маршруту — через Москву и Ташкент.

Через неделю пришел приказ и о моем назначении. Я уже был готов. Все вещи уместились в один чемодан. Я простился с коллективом 28-й армии, с руководством областей и полетел в Москву.

Мое назначение совпало со скандальным приземлением чуть ли не на Красной площади небольшого легкомоторного самолета гражданина ФРГ М. Руста. После этого инцидента в вооруженных силах произошли некоторые изменения. В частности, министром обороны СССР вместо маршала С. Л. Соколова был назначен генерал армии Д. Т. Язов.

В то время когда новый министр осваивался в своем кабинете, со мной встретился маршал С. Ф. Ахромеев. Начальник Генерального штаба сказал, что перед командованием 40-й армии стоит несколько важнейших задач. Необходимо сделать все, чтобы сократить риск для солдат и офицеров. Жизнь молодых ребят — самое дорогое, что у нас есть в Афганистане. Кроме того, с нашей стороны все усилия должны быть направлены на вывод Ограниченного контингента советских войск. Причем, уточнил маршал, это будет организованный вывод, а не бегство. Афганским товарищам, сказал Сергей Федорович, нужно правильно объяснить нашу позицию и убедительно аргументировать причины такого решения.

В конце беседы С. Ф. Ахромеев сказал о том, что необходимо еще раз побывать у генерала Д. Т. Язова. По существовавшим правилам вновь назначенный командующий армией никогда не представлялся министру обороны. Это была не его номенклатура. Особого желания идти и вновь представляться Язову у меня не было. Во-первых, он меня уже узнал — за несколько дней мы встречались дважды. Последний раз — полторы недели назад. Во-вторых, мы с ним все обговорили. Но начальник Генштаба настоял.

На следующее утро, предварительно записавшись на прием, я зашел в кабинет министра обороны. У него сидел начальник ГлавПУРа генерал армии А. Д. Лизичев. Министр был чем-то крайне недоволен. Он принял меня в возбужденном состоянии. Еще раз очень коротко напомнил о том, что я должен делать в Афганистане — как охранять аэродромы, крупные города.

После этих напутствий я полетел в Ташкент, а оттуда — в Кабул.

Часа

Перед отлетом в Кабул мне рассказали, что в Афганистане перешли на ночной режим полетов. Летать днем стало очень опасно — сбивали не только боевые самолеты и вертолеты, но и транспортные.

Сразу же по прибытии в штаб армии я встретился с генералом армии В. И. Варенниковым. Он возглавлял Оперативную группу Министерства обороны СССР и занимался военно-политическими проблемами, связанными с действиями наших войск в Афганистане. Валентин Иванович приложил значительные усилия для того, чтобы Женевские соглашения все-таки состоялись.

За год моего отсутствия обстановка в Афганистане практически не изменилась. Многих офицеров 40-й армии я достаточно хорошо знал по предыдущей совместной службе, видел их в боевой обстановке.

Примерно неделя потребовалась для принятия дел у командующего 40-й армией генерала В. П. Дубынина. Наблюдая за тем, как он управляет авиацией, артиллерией, дивизиями, отдельными бригадами, подразделениями спецназа и поддерживает контакты с афганским правительством, честно говоря, я засомневался в том, что смогу командовать армией так же умело, как он.

Одно дело — служить в Союзе и командовать, например, 28-й армией в Гродно. Конечно, я старался следить за событиями, которые происходили в Афганистане. Но все это было очень далеко от меня. Информация о положении в Афганистане (я знал) — это не совсем правда. Многие углы сглаживались, о многом, особенно о боевых действиях, умалчивалось. Даже тогда, в 1987 году.

Когда же я приехал в Кабул и принял на себя колоссальный груз ответственности за 40-ю армию, а она насчитывала тогда более 120 тысяч человек — это был максимальный состав Ограниченного контингента советских войск за все девять лет нашего пребывания в Афганистане, — то сразу понял, что я, лично я отвечаю за все, что делает армия. За все, что происходит в Афганистане. В первую очередь — за жизни людей.

Я многое знал о 40-й армии. Но не мог и предположить, что на командующего ежедневно обрушивается такой огромный объем информации. Исходя из полученных данных, нужно было принимать соответствующие решения. Причем решения, которые исключили бы как наши потери, так и жертвы со стороны мирного населения. Это было главным в боевой деятельности 40-й армии.

Командующий обязан решать множество проблем: снабжение, организовывать и проводить боевые действия, осуществлять взаимодействие с афганской армией. Кроме того, Ограниченный контингент советских войск охранял наших специалистов — газовиков, нефтяников, — которые эксплуатировали и разрабатывали месторождения, советников. Все это, безусловно, наложило отпечаток на моральное состояние. Я хорошо понимал свою роль там, в Афганистане. Тем не менее некоторые сомнения в душе у меня появились.

Видимо, прочитав эти мысли и поняв мое состояние, Виктор Петрович Дубынин успокоил:

— Ничего, как только сядешь в это кресло, — он кивнул головой на рабочий стол командующего, — все встанет на свои места. В общем-то, так и произошло.

Мы очень тепло проводили генерала В. П. Дубынина в Союз, и я приступил к исполнению своих обязанностей.

Мой рабочий день, если такое выражение уместно, начинался в 7 часов утра. В это время заканчивался завтрак в штабе армии.

В первую очередь я принимал доклады от командиров дивизий и отдельных бригад, в зоне ответственности которых была наиболее сложная обстановка. Сразу же принимались совместные решения. При необходимости мы планировали оказание помощи соединениям и определяли районы, по которым ВВС и артиллерия должны нанести удары.

В 8 утра в помещении Центра боевого управления я уточнял задачи подразделениям на предстоящий день. Предварительно мы анализировали сложившуюся за сутки или за ночь обстановку. Ставились задачи дивизиям, полкам, отдельным частям, разведке, а также ударным средствам — авиации и артиллерии. Самое пристальное внимание мы уделяли обстановке вокруг столицы.

Примерно в 9 утра начинались телефонные переговоры с Москвой и Ташкентом. К этому времени к работе подключался аппарат главного военного советника, который координировал выполнение задач совместно с афганской армией.

Необходимость встречаться с руководством Афганистана возникала не каждый день. Тем не менее кто-нибудь из офицеров штаба армии присутствовал на заседаниях ставки верховного главнокомандующего вооруженными силами Демократической Республики Афганистан, которую проводил Наджибулла. Правда, название этого совещания вызывало у нас снисходительную улыбку. Афганские войска были не настолько велики, чтобы можно было называть себя «верховным». Но такие заседания все же проводились. Это происходило по инициативе прежде всего генерала армии В. И. Варенникова. Думаю, что Валентин Иванович поступал совершенно правильно — афганцам нужно было хотя бы знать обстановку в стране. Не проводя подобных встреч, они лишали себя информации о положении дел в провинциях — в Кандагаре, в Панджшере, да и в самом Кабуле.

Такая работа являлась важным подспорьем президенту — он лучше понимал складывавшуюся и изменявшуюся каждый день ситуацию в Афганистане. Кроме того, это заставляло лучше трудиться его военных и гражданских подчиненных.

Несмотря на высокую боевую активность подразделений 40-й армии, несколько часов в день приходилось отводить для работы с поступившими документами. Различных бумаг в Афганистане было много. Они постоянно шли из Москвы, Ташкента и Баку, где находился штаб войск Южного направления. Действие директив, приказов и постановлений, которые направлялись во все внутренние военные округа бывшего Советского Союза, а также в группы войск за границей, распространялось и на Ограниченный контингент. Документы нужно было знать, доводить до сведения подчиненных и контролировать их выполнение.

Послеобеденное время отводилось для работы вместе с заместителями, начальниками служб армии и представителями других ведомств, которые имели своих представителей в Афганистане.

Примерно в десять вечера — иногда раньше, иногда позже — я выходил из своего кабинета. Рабочий день не заканчивался, потому что в отведенном для командующего домике были установлены те же средства связи, что и в штабе армии.

Перед тем как отправиться домой, я всегда заходил в Центр боевого управления. Постоянно, днем и ночью, там находились боевые расчеты офицеров управления, штаба и основных служб армии. Поддерживая непрерывную связь со всеми частями Ограниченного контингента, в том числе и с ударными средствами — авиацией и артиллерией, — офицеры дежурной смены оценивали изменявшуюся обстановку и при необходимости координировали действия войск до прибытия командующего или начальника штаба.

Я жил в одном из трех крупноблочных каменных домов, которые были построены для командующего армией и его заместителей в середине восьмидесятых. Из штаба армии я обычно возвращался пешком. Если идти не торопясь, спокойным и размеренным шагом, для этого требовалось не больше десяти минут. Можно было не только подышать свежим, почти остывшим воздухом, но и без суеты проанализировать прошедший день.

Ночь на войне, тем более такой, как в Афганистане, всегда является самым сложным и тяжелым временем суток. С наступлением темноты внезапно начинались обстрелы. Однако душманы прекрасно понимали, что ночью мы не сможем нанести массированные бомбово-штурмовые удары и дать точные целеуказания артиллерии.

Ночные обстрелы были для нас очень опасны прежде всего потому, что люди уже находились в жилых помещениях. Если снаряд попадал в казарму или разрывался где-то рядом, это могло принести значительно большие потери, чем днем.

Кроме того, темное время суток всегда использовалось моджахедами для проведения диверсий. Активность бандформирований возрастала. Нередко в течение ночи ситуация менялась несколько раз. В таких случаях установленные в моей квартире телефоны не умолкали почти до рассвета.

Слово «квартира» тоже не совсем уместно. Помещение командующего армией представляло собой две комнаты. Гостиная служила и кабинетом — там стояли стол с телефонами, два кресла, диван, телевизор и сейф. В небольшой спальне едва умещались кровать, шкаф, тумбочка и стул. Единственной роскошью по военным меркам была ванная. Примерно так же жили и заместители командующего. У начальников родов войск и служб такие квартиры были на двоих.

Если выдавался обычный день и вечер проходил более или менее нормально, без существенных обстрелов и больших потерь, то все успокаивалось как правило к двенадцати часам ночи. Мы все засыпали под рокот вертолета или самолета, который постоянно барражировал над территорией штаба армии. Имея связь с центром боевого управления (ЦБУ), летчики охраняли основные объекты и вели разведку за определяющими участками местности и теми направлениями, откуда, как правило, осуществлялся обстрел штаба армии. Днем вертолет не взлетал. Чтобы его не сбили, мы ограничивались наземной разведкой. Ночью же он обязательно висел в воздухе над штабом армии и над Кабульским аэродромом.