К Мастеру

С этого момента Толстой сделался для меня самым близким человеком. Я продолжал писать ему длинные письма и изучал его произведения. Чтобы иметь возможность видеть его и обменяться с ним своими мыслями, я готов был отдать все, чем обладал, всё, что предназначалось мне жизнью. И я был не один, кто переживал подобное.

Десять тысяч километров отделяли меня от него. Но, как часто бывает в подобных необычных ситуациях, обстоятельства помогли мне. Моя мать больше не хотела оставаться в Сибири. После смерти отца уже ничто не удерживало её во Владивостоке. Её привлекала Европа, где жила сестра с детьми. А я не возражал против её стремления.

Поэтому весной 1900 года мы оставили Владивосток навсегда. Впервые судьба, неизбежность вошли в мою жизнь! Моя юность уходила. С болью разрывались юношеские привязанности. Железная дорога увезла меня далеко от моих друзей. Но я не мог поступить иначе. Прежде чем начать свою самостоятельную жизнь, мне надо было внимательно осмотреться. Мне нужны были знания, знания серьёзные, фундаментальные! Всё, что было добыто честным и свободным разумом! Знания философии морали и общества. Ябыл уверен, что среди живущих только один человек мог дать мне эти знания. И я поехал к нему.

До свиданья восхитительный, притягивающий к себе Уссурийский край, безграничные, совершенно свободные дикие леса! До свиданья люди, так же свободные и добрые, трудолюбивые! До свиданья великий и могучий Океан! Ты не будешь больше укачивать меня на своей груди!..

К сожалению, ограниченные рамки моей книги не позволяют мне рассказать подробно о нашем путешествии через Сибирь

Двадцать четыре дня мы путешествовали по Амуру и Шилке на пароходе, похожем на плавающую гостиницу. Пятнадцать дней поезд вёз нас по Сибири. Пустынны и необозримы были в то время богатейшие пространства!.. Но вот, наконец, показались купола московских церквей, как бы идущие в ряд навстречу нам. Это были "сорок сороков" православных церквей, которыми так гордилась столица православия, выказывалась царская мощь.

Толстого в Москве я не нашёл и на следующий день уехал в Ясную Поляну.

конец первой главы

Глава 2

Первый визит

Мастер

Рано утром я сошел с поезда на станции Ясенки в шести километрах от Ясной Поляны. Только-только занимался рассвет. Я находился в самом центре Европейской части России, которую знал только по учебникам географии в лицее. Всё вокруг хранило пустынное молчание. Невысокие, но очень широкие холмы в мощном ритме, как волны, ряд за рядом простирались широкой грядой. Подобно застывшим волнам какого-то огромнейшего океана они уходили за горизонт. Длинные прямоугольники вспаханных полей покрывали эти холмы. В других местах, вдали, подобно стенам, голубели в утреннем тумане казённые и поместные леса.

Лишь час ходьбы отделял меня от великого Толстого! Вещей у меня не было, и, чтобы не терять время, я тотчас продолжил мой долгий путь. Я сгорал от нетерпения. Вскоре короткий дождь намочил мою одежду, что не улучшило вид моего костюма. Согласно принципам Толстого, ничто не должно отличать нас от народных масс, и я всегда одевался как крестьянский парень: белая рубаха поверх штанов свисала до колен, а поверх неё -- моя находка -- коричневая бумазеевая жилетка. Серые штаны были уже достаточно потрёпаны, шерстяная шапочка не слишком подходила для тёплого времени года.

Когда я приблизился к двум небольшим башням, указывающим вход в Ясную Поляну, лучи восходящего солнца брызнули из-за горизонта и осветили пруд и аллею вековых лип.

В конце длинной аллеи в белых и розовых тонах возвышался двухэтажный дом.

Я уселся на скамейку перед длинной верандой и, чтобы скорее обсохнуть, вытянул ноги к освещённому

солнцем месту. Наконец-то я достиг своей цели -- мира книг, достиг удивительного мира искусства, моей мечты, единственной известной мне на данный момент проявляющейся реальности!..

Внезапно высокая фигура в ночном парусиновом сюртуке появилась у балюстрады. Длинная раздвоенная борода. Пара небольших глаз остро смотрела на меня с живым напряжённым вниманием. Яприблизился и тихим, но бодрым голосом сказал: "Добрый день, Лев Николаевич!"

-- Я не знаю: кто вы, -- сказал Толстой в ответ.

Приятный грудной голос, но с заметными нотками усталости. (Действительно, огромное количество прохожих ежедневно являются сюда к этой веранде).

С волнением я назвал своё имя.

-- Я -- Лебрен. Наверное, вы помните. Из Владивостока. Я писал Вам...

-- Как же! Помню, помню. Очень рад вас видеть! Я очень рад вас видеть!.. Но как вы сюда попали?

Он быстро спустился навстречу и любезно пожал мою руку.

Мы вошли в дом. Дом, уже давно знакомый по книгам. Старинные тяжёлые своды. Окно, расположенное выше человеческого роста. Стены толщиной в метр. Двойная дверь Внешний мир не проникал сюда. В углу -- коса, широкая лопата, на стене -- пила. Мебель -- более чем проста. Это место работы великого писателя.

-- Вот несколько -- добудьте здесь, а я пойду искупаться.

Я рассеяно просмотрел брошюры. Русские издания английской типографии В. Черткова "Свободное слово". Но читать сейчас я не мог.

Человек, чью душу, чьи взгляды я пытался постичь из его книг, сейчас возле меня. Но как несколькими словами выразить ему массу мыслей и проблем, стоящих передо мной? Мысли неудержимым потоком проносились в

моей голове. Я был так возбуждён, что совершенно забыл, где я нахожусь.

Разные силы, со всей энергией юности пытались свернуть меня с проторенных дорог, которые предлагало мне окружающее общество. А книги Толстого дали мне новый мощный толчок в иное направление. Я почувствовал отвращение к этому обществу. Лживому, жестокому безгранично глупому и недостойному буржуазному обществу. Всем своим существом я ненавидел его и никоим образом не хотел вернуться в него. Я не хотел быть побеждённым им. Меня зовут Виктор, что значит -- победитель. Я хотел бороться, сражаться, не щадя жизни. Я хотел победить. Но как? Куда двигаться?..

Карьера инженера не привлекала меня. Князь Хилков, министр железных дорог России, был другом моего отца, и учёба в университете была мне обеспечена, Но я не хотел этого. Я хотел сжечь мои корабли. Порвать навсегда мою связь с привилегированным классом. Уйти! Но куда? Что делать? Жизни я совершенно не знал. Я был хорошим русским гимназистом образца 1899 года. Я хорошо выучил неправильные глаголы древнегреческого, в совершенстве знал сослагательное наклонение латыни, но как, не теряя достоинства, добыть себе на пропитание, не обманывая, не эксплуатируя других, об этом я не имел ни малейшего представления. Что делать? Что предпринять? С чего начать?.

Голос Толстого заставил меня вздрогнуть.

-- Вы скучаете, бедненький? Идёмте пить чай. Сколько вам лет?

-- Восемнадцать.

-- О, как вы молоды! И как это опасно. И в ваши годы -- столь сильные убеждения? Вы давно начали читать мои книги?

-- Более года назад.

-- Ну и что? Ваши взгляды от этого изменились?

-- Что Вам сказать? Я недоволен самим собой.

-- Ну, это одновременно и хорошо и плохо. И что вы думаете делать?

-- Я хотел бы работать... Лучше всего обрабатывать землю, -- сказал я с испугом. -- Продолжать учёбу я не могу. Не из-за отсутствия способностей, напротив, я учился на отлично, но по причине бессмысленности нашего буржуазного образования. Такое учение с моральной точки зрения для меня обременительно. То же самое и относительно работы в конторе, офисе и тому подобное. Явсегда стремился жить свободно, независимо и вдали от города.

-- Да, да, конечно. Питаться, выращенным в своем саду, на своём поле -- это самый лучший образ жизни. И в то же время приятно ощущать этот тяжкий труд. Для этого надо жить как крестьянин: в грязи, со вшами, питаясь только хлебом и луком.

-- Но, однако, этого можно достичь?

Я с трудом преодолел себя, чтобы это произнести.

-- Да. Ятоже всегда хотел этого. Но не всегда это бывает возможно... Я вовсе не хочу сказать, что компромисс всегда необходим.

-- Компромисс приходит сам по себе.

-- Именно это я и хотел сказать. На нашем пути к прогрессу всегда немало препятствий. Но когда две силы действуют в разных направлениях, движение происходит по диагонали. Это -- "параллелограмм сил"... Вы знаете? Для вас с матерью это ещё не так трудно... Но если невозможно работать, надо принять эту невозможность.

-- Ну, в таком случае я выберу какой-нибудь офис... Но прежде всего я попробую работать руками. Я буду работать изо всех сил! Отлично!

Завтрак закончился. Толстой встал.

-- Лев Николаевич, моя мать написала Вам письмо. Она писала его в последнюю минуту перед моим отъездом и поэтому успела переписать начисто только половину. Вторая половина написана карандашом... Письмо на французском. Мы сядем и вместе его прочтём.

Я приехала в Москву специально для того, чтобы выразить вам чувства глубокого уважения и предста-

вить вам моего юного сына Виктора Лебрена, который писал вам из Владивостока. Вы живете так далеко от Москвы, что мне, к большому моему сожалению невозможно самой поехать к вам. Направляю к вам моего сына. Излишне говорить о том, как вами восхищен этот мальчик (да разве только он один!), он жадно глотает ваши произведения и живёт только вами. К несчастью, он только что потерял отца, а я, приходится сознаться в этом, не чувствую себя всегда достаточно знающим человеком, чтобы руководить им. У него железная воля. Он не ест мяса, не пьёт ни чая, ни кофе и надо уговаривать его, чтобы он съел яйцо или выпил молоко. Летом он упрямо носит меховую шапку и, не смотря на мои мольбы и слёзы, не хочет купить себе шляпу. Простите мне эти пустяки. Я упомянула их, чтобы Вы лучше поняли моего сына. В гимназии он всегда был лучшим учеником, переходя из класса в класс без экзаменов и с похвальным листом первой степени...

Итак прошу вас, граф, не оставить его и помочь вашими добрыми советами проложить себе хороший путь в нашей печальной жизни.... Он у меня один в мире... и пр. и пр.

-- Ну, что? Очень хорошее письмо. Ваша мать знает русский язык? Я отвечу ей... А теперь я пойду заниматься делами. Обед -- в два часа.

Перед обедом Лев Николаевич пришел заметно усталый. Белая рубаха была расстёгнута до пояса.

-- Идёмте немного прогуляемся. Я слишком поработал сегодня.

Необычно нежно он взял меня за руку.

-- Вот что я думаю о вас. Недалеко, в пяти километрах отсюда, живёт Мария Александровна Шмидт. Весьма заметная женщина. Прежде она жила в богатстве и роскоши, только её пальто стоило тысячу рублей⁽⁸⁾. И вот, когда ее убеждения изменились, она всё своё состояние раздала крестьянам, научилась работать в деревне и уже давно живёт

сельской жизнью, зарабатывая себе на жизнь трудом. Она продаёт молоко, ягоды, понемногу -- овощи, и это единственный источник ее дохода. Нужно проводить вас к ней. Вам это будет интересно, да и я уже давно с ней не виделся.

За длинным столом Лев Николаевич указал мне место возле себя. В столовую, шумно шурша шёлковой юбкой и нервно двигая локтями, вошла Софья Андреевна. Она держала себя высоко и, победоносно усмехаясь, оглядывала многочисленных присутствующих.

-- Вы, вероятно, прибыли издалека? -- обратилась она ко мне.

-- Прямо из Москвы, а в Москву из Владивостока.

-- Вот как! Вы так много проехали. Это интересно. Но почему сюда? Что вас здесь заинтересовало?

-- Здесь...? Лев Николаевич.

-- Ну, Лев Николаевич -- это немного.

И её оживленность тотчас исчезла.

Во время моих последующих визитов она протягивала мне только два пальца и почти не говорила со мной.

Я был для неё "тёмным" человеком: так она называла единомышленников своего мужа и относилась к ним неприязненно.

По дороге к мадмуазель Шмидт, Лев Николаевич назвал мне всех присутствовавших за столом. "Но самыми дорогими и духовно близкими моими единомышленниками являются две мои дочери, самые старшие. Они сейчас отсутствуют. Я немного скучаю без них". Он дружелюбно улыбнулся и продолжил, как бы размышляя: "Я уже полностью приблизился к смерти, которая кажется вам, юным, ужасной и непонятной... А, по правде сказать, я иногда даже с радостью ожидаю её. Когда я обдумываю всю бессмысленность, которую люди здесь творят, иногда, действительно, приходит желание уйти из жизни"...

Поросшая густой невысокой травой, широкая, существующая уже много столетий, дорога, прорубленная через Засеку (большой лиственный лес, расположенный рядом с

Ясной Поляной), была вся исполосована глубокими колеями. Я насчитал их около двадцати. Когда одна колея из-за грязи становилась непроезжей, тогда ехали по другой. По обеим сторонам стеной стоял дубовый лес.

"Вы, вероятно, увидите много очень интересного. Я, конечно, не доживу до этого. Это -- становление прессы на путь истинный. Сегодня она служит только коммерческим целям. И всегда покупается самое отвратительное, потакающее вкусам плохих людей. Именно они готовятся сейчас к празднованию юбилея Гуттенберга. Если это юбилей в благодарность ему за то, что он дал возможность печатать всё, что сейчас появляется, то он, Гуттенберг, был бы величайшим преступником! Но призыв печатного слова может быть великим и прекрасным. И вот в ваше время это, возможно, осуществится".

Такими были в то время ещё мечты и надежды великого мыслителя...

Много лет спустя я узнал из газет мнение об этой же проблеме Маркони, изобретателя беспроволочного телеграфа. Итальянский поэт Д'Аннунцио подарил ему томик своих стихов. Просмотрев его, учёный воскликнул: "Однако какое огромное зло принёс человечеству Гуттенберг!" Я упомянул этот разговор, чтобы показать, как мысли Толстого были иногда общими у людей из разных социальных слоев. Именно в этой дополняющей фразе заключены сила и влияние.