Фатальное известие (продолжение)

В Геленджике, в долгие зимние вечера мы каждую неделю собирались у кого-нибудь из крестьян. Читали вслух, пели псалмы и обсуждали мировые и местные проблемы.

Собрание седьмого ноября было многочисленным.

Стоявшая на самом краю села маленькая украинская хижина, с утрамбованным глиняным полом и белыми как снег наружными и внутренними стенами, была переполнена жителями села. Мы только что окончили чтение нескольких глав романа Виктора Гюго "Отверженные", и все пели известный гимн Хомякова (1804-1860), который любили петь русские сектанты.

ПО ПРОЧТЕНИИ ПСАЛМА

Земля трепещет: по эфиру

Катится гром из края в край

То божий глас: он судит миру:

"Израиль, мой народ, внимай!

Израиль, ты мне строишь храмы,

И храмы золотом блестят,

И в них курятся фимиамы.

И день, и ночь огни горят.

К чему мне ваших храмов своды,

Бездушный камень, прах земной?

Я создал землю, создал воды,

Я небо очертил рукой;

Хочу, и словом расширяю

Предел безвестных вам чудес

И бесконечность созидаю

За бесконечностью небес.

К чему мне злато?

В глубь земную,

В утробу вековечных скал,

Я влил как воду дождевую,

Огнём расплавленный металл.

Он там кипит и рвётся, сжатый

В оковах тёмной глубины.

А ваши серебро и злато

Лишь всплеск той пламенной волны.

К чему куренья? Предо мною

Земля со всех своих концов

Кадит дыханьем под росою

Благоухающих цветов.

К чему огни? Не я ль светила

Зажёг над вашей головой?

Не я ль, как искры из горнила,

Бросаю звёзды в мрак ночной?

Твой скуден дар -- Есть дар бесценный,

Дар нужный богу твоему.

Ты с ним явись, и, примеренный,

Я все дары твои приму.

Мне нужно сердце чище злата.

И воля крепкая в труде.

Мне нужен брат, любящий брата.

Нужна мне правда на суде". ^(21}

(1856)

Едва отзвучала торжественно и мощно последняя строфа, как снаружи раздался стук. Стучали палкой в садовые ворота. Все приготовились разбежаться.

Янапряг слух и стал оценивать ситуацию. Может быть, это всё-таки не полиция? Полицейские так не стучат. Обычно так палкой стучит почтальон.

-- Вероятно, это телеграмма, -- сказал я.

Хозяин дома вышел, чтобы открыть. Это, действительно, была телеграмма, но не хозяину дома, а мне. Я тотчас понял, от кого она и о чём. Невидимые нити связывали большое сердце Толстого с самыми отдаленными и затерянными уголками огромной России. Только это могло заставить неизвестного почтальона искать меня ночью, за два километра от моего дома, на тайном собрании.

Мгновение я рассматривал скреплённый печатью листочек, не открывая его: В Геленджик из Астапово Лебрену.

Всем своим существом я хотел бы противостоять тому, что произошло. Но нужно найти силы при любых обстоятельствах.

Я распечатал телеграмму и прочитал её всем.

7 ноября 1910

Лев Николаевич угас.

Душан

Все молча застыли...

-- Так и не смог дорогой старец даже чуть-чуть отдохнуть на свободе, -- грустно сказал, убелённый сединами пожилой плотник, и тяжело и жалобно вздохнул.

Тихой звездной ночью расходились собравшиеся по двое, чтобы не привлечь внимание полиции.

Я пошел по дорожке, которая вела к моему дому мимо села. Мне хотелось побыть одному...

Дружеское общение с Толстым в течение десяти лет, отношения удивительные, непосредственные и незабываемые окончились... А я? Я снова один... Безнадежно один перед огромной неизвестностью будущего и среди беспорядочного переплетения жизненных путей моих современников.

Viktor Lebrun

Конец шестой главы