Глава вторая

Счастливый случай

Б

последующие дни у Сайхуна было достаточно времени, чтобы под прис­мотром тетушки исследовать остальные события праздника. Для него храм был одновременно площадкой для игр, театром и залом для пиршества. Для мальчика храмовое подворье таило в себе множество развлечений. Он встречался с другими детьми, и скоро у Сайхуна было много друзей. Они вместе придумывали новые игры, ели и глазели на выступления артистов.

Правда, Тайшаньское празднество прежде всего было религиозным со­бытием, так что наряду с пестрыми развлечениями каждый день в храме проходили особые ритуалы. Самым главным событием для паломников был Танец Большого Ковша¹.

Церемонию Танца в сценках проводили в специально освященном дво­рике в течение сорока девяти дней. Смысл действа заключался в том, чтобы соединить человека с космосом, призывая на Землю богов, живущих на каж­дой из семи звезд Большого Ковша.

Эти звезды были мирами, в которых царило совершенство, поэтому бы­ло совершенно невероятно, чтобы боги добровольно согласились оставить свои эмпиреи ради мира людей. Но священнослужители с помощью особых танцевальных движений и призывающих песнопений могли вызвать богов, чтобы они спустились на землю, раздавая благословения и божественную помощь нуждающимся. Празднество обретало свою духовную силу лишь тогда, когда боги спускались на землю.

Вначале священнослужители семь дней постились, чтобы очистить тело. Потом перед входом в главный молельный зал храма они устанавливали три столба и алтарь. На столике для жертвоприношений расставлялись куриль­ницы для ароматических трав, красные свечи, цветы, масляные светильники и дары богам; вокруг всего этого очерчивали большой круг, на котором отме­чали семь точек — семь звезд Большого Ковша.

Однажды Сайхун отправился посмотреть на церемонию. По дороге он увидел, как из храма вышел настоятель. Он был облачен в богатые одеяния. Большинство священнослужителей на празднестве ходили в старых, поно­шенных и залатанных одеждах из грубой ткани; но главный настоятель вы­глядел просто безупречно. Его длинные волосы были зачесаны вверх и спря­таны под черной шапочкой из ткани; на облачении настоятеля были вышиты символы Инь-Ян и гексаграммы из «Книги Перемен». Рукава в виде фона­риков были такими длинными, что полностью скрывали руки. В одной руке настоятель держал дощечку из финиковой пальмы, на которой было начер­тано его личное заклинание, а в другой — меч из ивовых прутьев. Грациозно ступая в черных бархатных сандалиях, подошва которых была толщиной в четыре дюйма, настоятель принялся отдавать перед алтарем почести богам, прежде чем войти внутрь священного круга.

Вокруг плотной стеной столпились паломники. Каждому хотелось свои­ми глазами увидеть священный танец, который состоял из боевых движений и упражнений с мечом. Настоятель постоял напротив каждой из отмеченных точек, символизировавших звезды. Пальмовой дощечкой, ибо смертные бы­ли недостойны созерцать лик божеств, он закрывал свое лицо, одновременно напевая длинные монотонные приглашения богам и обращаясь к каждому из них по имени.

Сайхун решил, что танец настоятеля ему очень нравится. Тогда он прыг­нул внутрь священного круга и заскакал впереди настоятеля, подражая ритму его движений и походке. В толпе верующих послышался ропот.

—Сайхун! — в ужасе завопила тетя. Собравшись с духом, она вошла внутрь круга вслед за племянником. С трудом опираясь на палку, пошатыва­ясь на непропорционально маленьких ступнях, женщина быстро вытащила мальчика обратно в толпу.

—Как ты мог поступить так? — причитала она. — Это же святотатство — войти внутрь священного круга! Ты должен вести себя прилично. Ох, иной раз с тобой столько хлопот, что даже хочется, чтобы тебя унес какой-нибудь злодей!

Не обращая внимания на пристальные взгляды и осуждающий шепот окружающих, она стала вновь наблюдать за церемонией ритуального танца, крепко держа Сайхуна за руку.

—Тетушка, мне ничего не видно!

—Но тетя даже не удостоила Сайхуна ответом. Тогда он снова подал свой тоненький голосок, стараясь не сердить тетю еще больше; она даже не обер­нулась. Лишь твердое пожатие тетушкиной руки напоминало о том, что Сайхуну предстоит и в дальнейшем находиться рядом с тетушкой. Осознав это, Сайхун помрачнел. Неужели на этот раз она настолько вышла из себя? А вдруг она действительно хочет, чтобы его забрали разбойники?

¹ Т. е. Большой Медведицы. — Прим. ред.

Но через некоторое время рука тети несколько ослабила хватку. Теперь она вернула себе приятное выражение лица и снова улыбалась. Отпустив пле­мянника, чтобы переменить руку, в которой находилась палка, тетушка на­помнила Сайхуну, чтобы он не старался сбежать от нее. И как только она вновь погрузилась в созерцание танца, мальчик тихо и неслышно ускользнул прочь.

Внимание Сайхуна привлек сильный аромат сандалового дерева. Все то время, что они были в храме, запах сандала доносился отовсюду; однако се­годня он был более сильным, чем обычно. Сайхун решил проследить запах до его источника.

Вначале Сайхун подошел к главному молитвенному залу храма. Это бы­ло массивное сооружение с крышей, покрытой блестящими бронзовыми пластинками, которая возвышалась над остальными надворными построй­ками почти на три этажа. Разноцветные фронтоны крыши были сплошь покрыты изумительной резьбой с изображениями драконов, птицы феникс и других мифических существ. Вход в зал обрамляли потемневшие от времени деревянные таблички с золотыми каллиграфическими надписями и покры­тые красным лаком колонны. В глубине зала притаился прохладный мрак, из которого прямо на Сайхуна медленно плыли облачка душистого сандалового дыма.

Сайхун решительно зашагал вверх по крутым ступенькам, на мгновение задержавшись только у самого входа. До чего же темно внутри! Мальчик даже подумал, что это место идеально подходит для демонов, поедающих маленьких мальчиков. Он осторожно огляделся. Как выглядят эти самые де­моны, Сайхун точно не знал; но разглядев внутри лишь нескольких паломни­ков, решился войти.

Зайдя в зал, Сайхун направился в центр помещения. На высоком позо­лоченном алтаре находилась статуя Нефритового Императора в натуральную величину; слева от нее возвышалась фигура Матери-Королевы, а справа — Принцессы Лазурного Облака. Три божества сидели перед большим резным столом тикового дерева. На столе стояли предметы для совершения возда­яний. Там была большая урна для курения благовоний, свечи, масляные све­тильники, фарфоровые вазы с цветами, сосуды с рисом, чаем, вином, фрук­тами, сладостями, пять блюд с травами, представляющими черный, красный, желтый, зеленый и белый цвета — цвета Пяти Элементов и Пяти Направ­лений. Подношения означали, что буквально все в Поднебесной было прине­сено в дар богам. Именно с таким чувством почтения и преклонения молился каждый паломник, устанавливая в урну ароматическую палочку и преклоняя колени на специальных подушечках перед каждой статуей бога.

Не желая упустить такую возможность, Сайхун подошел к алтарю и склонился в учтивом поклоне. Потом он поднял взгляд прямо на Нефрито­вого Императора. Повелитель был разряжен в церемониальные одежды из желтого шелка с вышитыми на них императорскими драконами. Головной убор представлял собой горизонтально укрепленную поверх шапки плоскую дощечку, с которой вперед и назад свисали тринадцать нитей бисера. Не­фритовый Император восседал на шкуре тигра, держа в руках Книгу Импера­торского Этикета. Руки и лицо Императора были вылеплены из фарфора точно, до мельчайших деталей; волосы и борода вообще были настоящими. Скульптура была сделана настолько совершенно, что, встретив глазами бла­гословляющий взгляд Нефритового Императора, Сайхун совсем забыл, что перед ним всего лишь статуя, а не живой человек.

Сайхун отвесил Императору низкий поклон и только после этого обра­тился взором к Матери-Королеве. У повелительницы были розовые щеки и пунцовые губы; волосы были заколоты шпильками, украшенными драгоцен­ностями. Мать-Королева была хозяйкой празднеств, на которых боги вку­шали персики бессмертия. Каждый такой персик созревал целых три тысячи лет и достаточно было один раз вкусить его сочной мякоти, чтобы продлить себе жизнь на десять тысяч лет.

Потом Сайхун почтительно склонился перед Принцессой Лазурного Об­лака. Дочь Нефритового Императора была облачена в сверкающие шелковые одежды, а на голове у нее был роскошный убор в виде грех птиц, раскинув­ших свои крылья. Принцесса Лазурного Облака была покровительницей всех женщин и детей, поэтому женщины, которые хотели иметь детей, приходили к ней просить помощи.

0 чем бы ни собирались паломники просить Принцессу — о личном здравии, хорошем урожае или ребенке, — все они обязательно несли свои мольбы сюда, в храм на труднодоступной вершине Тайшань. Только тот, кто самолично преодолевал трудности этого нелегкого восхождения, мог рас­считывать на благоволение Принцессы Лазурного Облака. У Сайхуна не было
определенных просьб к богине, но он все же старательно и искренне изоб­разил страстную молитву, подражая другим паломникам.

Уже собираясь подняться с колен и отойти от алтаря, мальчик вдруг заметил в зале еще одну группку людей. В центре ее стоял высокий даос — судя по всему, старейшина. У него было доброе бородатое лицо, а седые во­лосы были зачесаны вверх, в пучок, и заколоты одной-единственной булав­кой. Поверх белых жреческих одежд старик носил простую черную накидку. Немного позади него стояли два молодых мужчины, похожих на даосов-слу­жек. На них были серые накидки, а черные как смоль волосы были так же, как у старика, заколоты одной булавкой в тугой пучок. У молодых бород не было, а их лица светились спокойствием и умиротворением.

Подойдя к ним, Сайхун опустился на колени и поклонился так низко, что его лоб коснулся пола.

Вдруг он с испугом услышал тихий мягкий смех! Мальчик мгновенно выпрямился и огляделся — но никто из коленопреклоненных паломников у алтаря не смеялся. Тут Сайхун вновь услышал смех. Поглядев наверх, он пос­мотрел на три загадочные фигуры. Зардевшись от смущения и гнева, Сайхун быстро вскочил на ноги, собираясь пнуть бессовестного старика, вздумавше­го шутить над ним. Оба даоса-служки тут же сделали шаг вперед, чтобы поме­шать Сайхуну. Почувствовав, что его держат, мальчик начал яростно бры­каться, стараясь посильнее ударить противников.

Молящиеся не замечали происходящего, пока от входа в зал не донесся отчаянный крик: это тетушка вбежала в молельный зал, опасаясь, как бы ее племянника не украли. Нередко случалось, что изгнанные за нарушение обе­тов монахи спускались с гор, чтобы украсть ребенка ради выкупа или для того, чтобы сделать из него раба.

Пытаясь освободить Сайхуна из рук служек, тетушка стала отчаянно кричать: — На помощь! Полиция!

Потом она в ярости подхватила свою трость и замахнулась ею, собираясь ударить старого даоса. Тот лишь добродушно рассмеялся в ответ и, подняв руку, махнул перед лицом тетушки своим длинным рукавом. В тот же миг женщина погрузилась в глубокий транс.

Вновь улыбнувшись, старый монах обернулся к Сайхуну. Мальчик с изу­млением взирал на происходящее: он никак не мог решить, кто же такой этот старик — фокусник, демон, бандит или настоящий монах? Так или иначе, Сайхун оставался таким же неподвижным, как и его тетушка — с той лишь разницей, что он был при полном сознании. Вскоре разум мальчика устал бороться с вопросами, на которые нельзя было найти ответа; казалось, что время остановилось и больше никогда не сможет быть судьей происходяще­му. Между ними двумя возникла какая-то общность, некая тайна. Сколько бы это ни длилось — мгновение или часы, — кроме этого общения мальчика и старика, более не существовало ничего. Сайхун ощутил в себе что-то глубо­кое, вещее, невыразимое простыми словами.

Постепенно к нему вернулось осознание молельного зала. В неверном желтоватом пламени свечи Сайхун увидел, как лицо тетушки возвращается к привычным краскам. Наконец она резко вышла из состояния транса, так, словно ничего и не произошло. Схватив племянника за руку, женщина то­ропливо выбежала из храма.

Они поскорее вернулись в семейные апартаменты. Гуань Цзюинь и Ма Сысин сидели на одной из боковых веранд и пили чай. Тетушка Сайхуна еще на подходе к веранде различила прямую фигуру матери и внушительные чер­ты отца; однако, помимо родителей, она увидела и еще несколько человек. Разобрав, что рядом со стариками стоят тот самый монах из храма и его служки, тетушка почувствовала мгновенную тревогу.

— Мэйхун, — обратился Гуань Цзюинь к неуверенно подходившей до­чери, — мы уже знаем обо всем, что произошло. Это было просто недоразу­мение. Познакомься: это мой друг и духовный наставник, Великий Мастер с горы Хуашань, что в провинции Шаньси.

После этих слов Гуань Цзюинь повернулся к статному старцу: — О, Да Си (Великий Мастер), если эта женщина оскорбила Вас, примите мои ис­кренние извинения.

Услышав это, Мэйхун тут же повалилась в ноги уважаемому учителю, однако старый монах заставил ее подняться с колен.

—В конце концов, это всего лишь недоразумение, — рассмеялся он, а потом развернулся к Сайхуну и долго смотрел на мальчика. Взгляд почтенно­го старца был столь задумчив, что никто не решался разорвать воцарившую­ся тишину.

—Цзюинь!

—Слушаю вас, Да Си.

—Насколько я понимаю, это твой внук.

—Да, Да Си.

—У него во лбу горит голубая звезда. Таким знаком отмечается все необычное.

Сайхун молча слушал, как о нем говорят. Он не мог понять ни смысл разговора, ни причину такой необыкновенной дедушкиной почтительности перед монахом, однако его сразу же покорили открытая улыбка и добрый взгляд Великого Мастера. Тем временем остальные родственники тихо ожи­дали, какой вердикт вынесет Великий Мастер.

—Дух этого мальчугана не нуждается в том, чтобы возвращаться обрат­но в мир праха, — после долгого молчания наконец произнес Великий Мас­тер. — Он пришел сюда по своей воле; но тот, кто хочет уйти отсюда, должен вначале справиться с заданием. Если он будет делать все, что ему поручат, то впереди у него будут долгие годы подготовки.

— Да Си, — произнес Гуань Цзюинь, — не согласитесь ли вы взяться за его обучение?

Великий Мастер поднял взор к небу. Лучи полуденного солнца отра­зились в чистых и ясных глазах старика, словно в идеальном зеркале.

— Может быть, может быть, — наконец пробормотал Великий Мастер. — Но ведь я уже много лет как отошел от забот этого мира; кроме того, я отказался от обучения других. Теперь мне будет очень трудно взять себе уче­ника, в особенности такого юного. Слишком, слишком юного.

С

ледующим утром незадолго до рассвета Сайхун проснулся и вместе со всеми отправился созерцать восход на одну из горных вершин Тайшань — Пик Восхищения Солнцем. Это место считалось самой живописной, луч­шей площадкой, откуда можно было наслаждаться красками рождающегося дня.

Земли провинции Шаньдун внизу все еще были покрыты предрассвет­ными сумерками и облаками. Лишь через некоторое время верхушки беспо­койно колыхавшихся туч погрузились в первые бледные лучи. Свет солнца с каждой минутой вбирал в себя все больше розового и красного оттенков, пока наконец кусочек громадного ослепительного диска не появился над зем­лей, насквозь прожигая сырость облаков и заставляя их верхушки неистово пылать.

Глядя на рассвет, Сайхун размышлял о тысячах всяких событий, свиде­телем которых; ему довелось стать во время празднества. Он думал о лицеде­ях, о торжественном ритуале, о Великом Мастере. Когда не осталось ни одно­го события Тайшаньского Празднества, которое он бы не вспомнил, Сайхун успокоился и все воспоминания тут же расплавились в яростном пламени встающего над землей светила.

Глава третья

Имение семьи Гуань

Р

одовым гнездом для шестидесяти членов большого клана Гуань был их фамильный дом-особняк в провинции Шаньси. Он раскинулся у под­ножия горы в окружении двухсот акров принадлежавших семье лесов и сель­скохозяйственных угодий. В облике имения искусно сочетались ландшафт­ное искусство и классическая китайская архитектура. Высокая стена, за кото­рой скрывался величественный комплекс построек, превращал имение в на­стоящую крепость.

Этот особняк-замок у подножия горы воплощал в себе дух семьи Гуань — семьи воинов, но при этом он не казался ни мрачным, ни угрюмым. По­мимо воинского мастерства, членам семьи Гуань были также свойственны навыки политиков, ученых и людей искусства. Здесь была священная земля многих поколений клана Гуань, место, где можно уединиться и размышлять в сени тенистых садов, среди журчащих потоков и обилия цветов. В имении было на что поглядеть: и роскошные деревянные беседки ручной работы, крыши которых были покрыты черепицей из бронзы и золота; и изящные решетчатые окна; комнаты радовали глаз роскошной утварью и великолеп­ными, бесценными предметами старины.

Имение видело четыре поколения клана, так что сами стены, казалось, дышали историей рода. Весь комплекс был создан в весьма необычной мане­ре: постройки волнообразно опоясывали подножье горы. Причиной этому было не только стратегическое преимущество, когда нападавшим открыва­лась только одна круговая стена с единственными мощными стальными во­ротами — такая форма фамильного строения семьи Гуань отражала тра­диционный подход даосской геомантии¹. Основатель клана Гуань, приступая к созданию поместья, поручил даосскому монаху определить место, где луч­ше всего начать строить, а также найти самую удачную физическую форму дома. Тогда ни один уважающий традиции китаец не приступал к постройке дома, не посоветовавшись с геомантом, который единственный мог рассчи­тать сложные взаимные влияния между местом и ориентацией постройки, а также космическими силами ветра, воды, земли и судьбы. Любой владелец будущего жилища стремился к тому, чтобы жизнь его семьи гармонично вписывалась в жизнь Вселенной; поэтому расположение дома в соответствии с потоком естественных сил позволяло сохранить семью и упрочить ее благо­состояние. Итак, даос, выполнявший эту работу для семейства Гуань, пред­рек, что наиболее благоприятным для семьи местом будет подножие горы, а сама форма здания в плане должна напоминать дракона.

Вот как случилось, что шестьдесят членов семьи и сотня слуг жили в цитадели, изогнувшейся, словно дракон, вокруг горного основания, среди склонов, скалистых хребтов да причудливо выгнутых к небу крыш. Часть поместья, находившаяся в «голове дракона» (она представляла собой кре­пость в крепости) принадлежала нынешнему старейшине семьи — Гуань Цзюиню и его близким родственникам. Другие члены клана в основном жили в «хвосте», а в животе и на спине дракона было место для слуг, конюшен, залов для занятий боевыми искусствами и комнат для учебы. Конечно, крыш в имении было превеликое множество; но все они были искусно сконструи­рованы так, что сторонний наблюдатель не увидел бы ровным счетом ничего, за исключением ровной и непрерывной глади зеленой черепицы, символизи­ровавшей гребень на драконьей спине. Мастерски сделанные, окрашенные в цвет зеленой листвы крыши поместья делали имение семьи Гуань практичес­ки неразличимым на расстоянии.

Сюда-то, в этот полностью изолированный и независимый ни от чего мирок и удалился Гуань Цзюинь после падения в 1911 году Цинской динас­тии. Недавний министр образования при Вдовствующей Императрице, уче­ный и государственный политик, уважаемый старейшина пята провинций и знаток боевых искусств, Гуань Цзюинь теперь стремился к уединению. Он надеялся, что ему удастся посвятить себя изучению самых совершенных форм искусства: старейшина любил живопись, поэзию и, кроме того, соби­рался глубже изучить даосизм. Но при этом Гуань Цзюинь был еще и пат­риархом богатого и мощного клана аристократии, так что о том, что бурлив­ший за стенами имения мир оставит его в покое, можно было лишь мечтать. Даже в своем поместье Гуань Цзюинь не мог обрести спасения от охватившей весь Китай смуты.

Богатые хоромы постоянно притягивали к себе самых различных раз­бойников, соперников клана и будущих наемных убийц. В 1920-е годы Китай во многом еще оставался страной хаоса и беззакония. Большие отряды бан­дитов регулярно совершали налеты и на простые крестьянские деревни, и на поместья зажиточных китайцев. Именно по этой причине все члены семьи Гуань и их слуги регулярно тренировались в боевых искусствах — им нередко доводилось отстаивать свое право на жизнь перед бандитами, которые сами были весьма опытными бойцами. В те времена огнестрельное оружие в Китае встречалось довольно редко, поэтому условием выживания все еще остава­лось личное умение бороться за эту самую жизнь.

¹ Геомантия —традиционная система знаний о влиянии различных зон земной повер­хности, которые могут оказывать как положительное, так и отрицательное влияние на жизнедеятельность человека. — Прим. перев.

Вполне обычным явлением была и постоянная вражда между соперни­чающими кланами и их предводителями. Как правило, то, чего нельзя было достигнуть иными путями, давалось в результате всевозможных интриг. Если двум кланам случалось вступить в борьбу друг с другом за власть, богатство или влияние, в ход пускался опробованный метод одолеть противника — убийство руками наемника. Кроме того, хотя сейчас Гуань Цзюинь был уже в отставке, в свое время он прославился как выдающийся адвокат, так что в недругах, желающих отомстить за свое поражение, у него недостатка не было.

Были у семьи Гуань и совершенно иные соперники. Все, кто носил родо­вое имя Гуань, были воинами, а значит, принадлежали к поразительно разно­образному, глубоко скрытому от непосвященных тайному миру боевых ис­кусств. Общество этого тайного мира жило по своим правилам и законам. Его члены нередко вызывали друг друга на поединок, чтобы выяснить, кто же из них искуснее, а значит — выше по рангу. Чем более именитым был побеж­денный противник, тем весомее была победа. Наиболее желанной целью был предводитель воинского клана — например, Гуань Цзюинь.

Однако сам Гуань Цзюинь находил социальные потрясения в стране го­раздо более беспокоящими, чем угроза физического нападения. В конце кон­цов, с ним были стражники и слуги, владевшие боевыми искусствами, да и он еще не забыл свои умения. Атаки конкретных недругов были для него лишь попытками прямого физического устранения конкурента, и Гуань Цзюинь знал, что надлежит делать в этом случае. Но вот распад внутреннего общест­венного уклада, безжалостная модернизация всего и вся, имперские замашки западных завоевателей, гражданская война между националистами и ком­мунистами, безумие сторонников военного решения конфликтов, смена шкалы жизненных ценностей у молодежи — это были слишком важные ди­леммы, чтобы их можно было игнорировать, и слишком сложные, чтобы можно было надеяться разрешить их самому.

Гуань Цзюинь чувствовал, что большинство этих проблем может раз­биться о высокие стены поместья — кроме одной, последней, которая прео­долела даже стальные ворота. Ее привнесли в жизнь поместья дети семьи Гуань.

Самым главным воплощением новых ценностей для молодежи (с кото­рыми не мог примириться Гуань Цзюинь) был сын старейшины и отец Сайхуна — Гуань Ваньхун. Злой, вспыльчивый, амбициозный и безжалостный Гуань Ваньхун служил генералом в армиях сторонников войны и национа­листов; его интересовали только личное обогащение, влияние и политичес­кая власть. Короче говоря, сын совершенно не походил на культурного, обра­зованного отца. Несмотря на то что Гуань Ваньхун получил классическое образование почти на уровне ученого, его абсолютно не интересовали ни шедевры традиционной поэзии, ни живописные произведения, которые с таким тщанием собирал его отец. Сам же Гуань Ваньхун лишь добивался успеха в новом обществе, он и в военные подался лишь потому, что это занятие больше всего соответсгвовало его темпераменту, да еще казалось ему самой короткой дорогой к вожделенным вершинам власти.

Услышав о намерении сына вступить в армию, Гуань Цзюинь нахму­рился: согласно китайским традициям, быть знатоком боевых искусств и сол­датом далеко не всегда оказывалось равноценным занятием. Знаток боевых искусств не только занимался совершенствованием своих физических уме­ний; его также волновали вопросы справедливости, так что бойцу нередко приходилось, подобно европейскому странствующему рыцарю, отстаивать дело бедных, униженных и беззащитных. Единственной целью знатока боевых искусав всегда было достижение самого высокого уровня совершенства, борьба за чистоту моральных принципов и стремление стать настоящим ге­роем. Солдат не вписывается в эти рамки. Его цель — убить, а не соблюсти мораль. Он не станет искать себе достойных противников, а постарается уничтожить как можно больше тех, кто ему сопротивляется. Солдат не будет бойцом-одиночкой, сражающимся за свои принципы достоинства и чести; он остается слепым орудием, марионеткой в руках облеченных властью командиров. Гуань Цзюинь был убежден, что солдат всегда остается наемны убийцей, мясником — просто солдафоном.

Спор между отцом и сыном затянулся на годы; натянутость в их отношениях с каждым разом становилась все заметнее. Каждая их встреча перерастала в ссору. Уже довольно давно напряженность между ними отразилась даже на жизни в поместье: Гуань Цзюинь приказал Ваньхуну и его семье перебраться в дома подальше от жилища старейшины, а также запретил сыну в своем присутствии носить военную форму и огнестрельное оружие. Это была извечная борьба нового со старым, противостояние между классическим и модернистским. В то время Ваньхун все еще оставался в подчинении, тогда как Гуань Цзюинь сохранял свое положение патриарха клана и власть над остальными членами семьи. Перед отцом Ваньхун всегда появлялся в традиционной китайской одежде. И все-таки мир, воплощением которой был Ваньхун, медленно, но верно разрушал идеалы старого Китая.

Сайхун оказался в самом центре конфликта между двумя ближайшими родственниками. Ваньхун хотел воспитывать сына по своему разумению, и матъ Сайхуна, несмотря на то, что она отлично владела традиционными боевыми искусствами и преподавала музыку, соглашалась со своим супругом. Оба родителя стремились дать сыну хорошее академическое образование, но полагали, что лучше всего Сайхун преуспеет, избрав для себя карьеру военного. Дабы воплотить свое намерение в жизнь, они начали буквально давить на сына еще с четырехлетнего возраста. Давление оказалось чрезмерным: Сай­хун рос весьма непокорным и своенравным мальчуганом, за что не раз слы­шал от родителей упреки.

Когда Сайхуну было семь лет, пьяный отец сильно избил его, и Гуань Цзюинь не преминул воспользоваться подвернувшейся возможностью. По праву старейшины в семье дед забрал внука в свой дом. С этого времени Сайхун иногда заходил к родителям в гости или поиграть, но в остальном жил исключительно в семье Гуань Цзюиня — полную ответственность за дальней­шее воспитание мальчика взял на себя патриарх рода.