Лекция пятая

Дорнах, 5 августа 1922 года

Человек, если он пользуется своим обычным сознанием, знает лишь часть того, что связано с его бытием. Когда мы смотрим на окружающий мир, наше обычное сознание удерживает картины внешнего мира, которые могут быть вызваны нашими ощущениями. И поскольку мы потом думаем о том, что нам дают ощущения, поскольку мы образуем мысли, из этих мыслей возникают картины, образы — воспоминаний. Так что жизнь в душе протекает таким образом, что человек созерцает внешний мир, живёт вместе с ним, и, живя вместе с этим внешним миром, носит в себе картины воспоминаний о прошлом, которое он пережил.

Однако то, что живёт в воспоминаниях, обычным сознанием познаётся неправильно. Человек представляет себе это, примерно так: он получил знания, восприятия от внешнего мира. Они создали в нём картины. Эти картины остаются часто позади и в своей душевной жизни он может вызвать их снова как образы воспоминаний. Но дело обстоит не так. Рассмотрите последовательно, что в действительности происходит с человеком. Вы заметите, каким образом даёт последующие картины то, о чём не особенно думают, что вспоминается только чувствами, например, глазами. Гёте очень хорошо описал эти последующие картины, образы, то, как они строятся глазом, в своём учении о цвете, назвав их затухающими, отзвучавшими образами. Можно посмотреть на что-либо, закрыть глаза; изменяясь, образы затухают. В обычной жизни мало обращают внимания на такие затухающие образы, т.к. восприятие заменяется энергичной деятельностью. Принимаются думать. Когда человек слабо применяет мыслительную деятельность и внешний мир даёт картину его глазу, то в нём продолжает звучать её отголосок, её последующий образ. Если же человек над этим задумается, он известным образом продолжает вбирать в себя деятельность, идущую извне, и его мыслительные образы продолжают звучать. Это тоже отзвук, тоже отголосок.

Эти мыслительные образы оказываются сильнее, их звуки интенсивнее, чем после чисто чувственного восприятия. Однако, по существу, это лишь более высокая ступень того же самого. Но и эти отзвуки мыслительных образов тоже затухали бы, как и отзвуки чувственных образов, если бы они были возбуждены только как мыслительные образы. На самом деле это совершенно не имеет места. Ведь человек имеет не только голову, но и весь свой остальной организм, который является чем-то совсем иным, чем голова. Голова в основном является отражением, отзвуком того, что происходит с человеком до того, как он спускается из духовного мира в физический через рождение и зачатие. Она является более физической, чем остальной организм. Остальной организм менее развит физически, чем голова, и можно было бы сказать: Духовное содержится в голове, собственно, только в виде образа, в то время как для остального организма оно оказывается сильным само по себе.

Вы имеете сильную, пластически сформированную физическую голову; в ней мало духовного в спиритуальном смысле. И вы имеете организм, который не представляет собой сильного физического отображения того, чем человек был до рождения, до того как он сошёл вниз, но духовное в остальной части организма оказывается сильнее. В голове больше развито физическое, а в остальном организме — духовное.

Мысли, которые мы имеет, затухают точно так же, как и образы, остающиеся после восприятия в глазу, если они не проникают в наш духовный организм и не перерабатываются там им. Но и духовный организм не мог бы ничего особенного сделать с этими образами, если бы не ещё одно обстоятельство. В то время как мы воспринимаем, скажем, те образы, которые превращаем затем в мимолётные мысли, коренящиеся только в голове, мы вбираем в себя точно также, как глаз вбирает образы, перерабатываемые нами в мысли, мы вбираем в себя кроме образов, воспринимаемых глазом, — эти зрительные образы мы получаем из физически-эфирного мира,— ещё и духовное, из остального мира; так что дух мы не только несём в себе, остальной мировой Дух постоянно проникает в нас.

Таким образом, можно сказать: Глазом вы воспринимаете из физически-эфирного мира нечто, что действует в вас, создавая образ, но за этим стоит очень реальный духовный процесс, который остаётся лишь в сверхчувственном мире. Человек не может его воспринять обычным сознанием. Это духовный процесс, протекающий совершенно параллельно физическому восприятию. И в то время как вы воспринимаете образ, который ещё короткое время звучит, живёт в глазу, в то время как вы имеете мысль, которую вы можете несколько задержать, но которая тоже потухнет, там внутри происходит нечто духовное, и когда вы снова вспоминаете, вы обращаетесь назад и всматриваетесь в то, что духовно произошло внутри, пока вы воспринимали.

Я хочу объяснить вам ещё на наглядном примере. Вы видите что-то во внешнем мире, скажем, например, машину. Вы имеете картину машины. В смысле описания Гёте, это имеет последующий образ, отголосок, который звучит короткое время, затем затухает. Вы обретаете мысль о машине, которая сохраняется дольше, но тоже затухла бы. Но машина посылает в ваш духовный организм ещё нечто. У машины это нечто далеко не прекрасно, у растения оно гораздо красивее. Она посылает нечто вам внутрь. А затем, пусть через месяц, вы всматриваетесь в себя. Воспоминание возникает в вас благодаря тому, что вошло тогда, без вашего сознания в вас одновременно с тем, что возбудило мысль. Но мысль жила там внизу, это идёт бессознательный духовный процесс. Он наблюдается позже. Воспоминание — это наблюдение, более позднее наблюдение духовного, процесса, протекавшего параллельно физическому восприятию. Видите ли, в сущности, мы люди живём в мире так. Вот непрерывный поток нашего бытия; мы погружены в море духовного мира. И между смертью и новым рождением продолжаем вести своё существование внутри этого духовного мира. Но бывают времена, когда мы своей головой поднимаемся над этим духовным миром.

Таким образом, мы движемся вперёд и в определённые времена, точно рыба, торопливо показываемся над водой, появляемся наружу. Это земная жизнь. Затем мы снова погружаемся вниз. Потом опять земная жизнь. Мы поднимаемся из этого моря духовного бытия не всем своим духовным организмом, только головой. Снизу мы всегда остаёмся погружёнными в духовный мир. И лишь своим обычным сознанием мы не знаем того, что происходит.

Итак, для духовного восприятия дело обстоит так, что мы можем сказать: Между смертью и новым рождением человек живёт в духовном мире. Затем головой выглядывает в своё физическое бытие, но основной своей частью даже между рождением и смертью он всё ещё остаётся в духовном мире. И для нас хорошо, что мы остаёмся в нём плавать, т.к. иначе у нас не было бы воспоминаний. То, что даёт нам духовный мир, делает их возможными для нас. Воспоминание — это уже духовный процесс, целиком принадлежащий объективному, а не только субъективному миру. Обычное сознание в этом отношении заблуждается. Оно не верит, что с воспоминанием связан реальный процесс. Но обычное сознание заблуждается точно так же, как тот, кто имеет перед собой гору и на ней замок. Вот он видит их совершенно точно и верит в их реальность. Но вот он удаляется. Предмет всё больше подвергается действию перспективы, и из-за того, что предаёт всё больше, подвергается действию перспективы, человек говорит: теперь я имею только образ, а не действительность. Так мы удаляемся во времени от действительности. Замок, он не изменяется по отношению к действительности в пространстве, хотя наш образ изменяется. Так же мало изменяется в отношении своей реальности то, что соответствует образам наших воспоминаний. Это остаётся, как остаётся наш замок. Мы заблуждаемся только от того, что не можем правильно оценить нашу перспективу времени. Таким образом, оказывается просто поставить на свои места многие вещи, имеющие отношение к человеку. То, что мы имеем сознание, движущееся во времени, есть не что иное, как видение прошлого через перспективу. Прошлое не проходит, оно остаётся. Наши образы движутся лишь во временной перспективе.

Но именно эта связь с тем, что протекает в нас как духовные явления между смертью и рождением, для людей претерпела достаточно существенные изменения в ходе развития Земли. Если рассмотреть человека, то он состоит из физического и эфирного тела. Но это только та часть, которая ночью, когда он спит, покоится в постели. Днём же в это физическое и эфирное тела входит ещё астральное тело и «Я». «Я» тех людей, которые жили до Мистерии Голгофы, — и мы сами были этими людьми в своих прежних воплощениях, — находилось в смутном, дремлющем состоянии вплоть до Мистерии Голгофы. Тогда люди были пробуждены в ином смысле, чем люди, жившие после Мистерии Голгофы. Астральное тело всегда целиком входит в эфирное. Но и «Я» прежде тоже очень глубоко проникало в эфирное тело. В наши дни этого не происходит. В наши дни «Я» входит только в головную часть эфирного тела. Так что у прежнего человека «Я» погружалось целиком и входило при этом также и в нижние части эфирного тела. В наше время оно не идёт туда вниз, а входит только в голову. В силу этого мы можем мыслить интеллектуально. В момент, когда мы погрузились бы глубже, мы получили бы внутренние инстинктивные образы. И у современных людей «Я» ещё в большей степени находится вне физического тела. Так что как раз его интеллектуальная сущность покоится на том, что теперь он не погружается своим «Я» во всё эфирное тело. Если бы это происходило, он имел бы инстинктивное ясновидение. Но из-за того, что он больше не погружается во всё своё эфирное тело, а только в голову, он получает не это инстинктивное ясновидение, а ясное сознательное восприятие внешнего мира, именно такое, каким является наше восприятие. Прежний человек видел всем своим человеческим телом. Новый человек видит только головой. А голова является наиболее физическим образованием между рождением и смертью. Поэтому человеку эпохи интеллектуализма даётся лишь то, что он воспринимает через свою физическую голову, да ещё то, что он воспринимает через эфирное тело головы — мысли, которые он может образовать. Уже процесс воспоминания, который протекает, безусловно, там, внизу, ускользает от сознания. Поэтому современный человек судит совершенно поверхностно, как я уже объяснял.

Благодаря этому прежний человек видел не только физический внешний мир, но за ним также и духовный мир. Внешний мир был для него совсем не так уж ясен, в нём содержалось для него гораздо больше расплывчатого, неопределённого, чем для людей нашего времени. Но зато за вещами, расположенными повсюду в физическом мире, он видел божественно-духовных существ низшего, а также высшего рода. Детски-наивным является представление, при котором можно верить, что древние люди, вписывая своих богов в природу, что-то сочиняли. Они ничего не сочиняли. Это столь не наивно, как если бы мы услышав, что некто видел то-то и то-то наяву, сказали бы: просто, он это сочинил. Древние не сочиняли вещи просто так, они их видели и вплетали в чувственные наблюдения, что делало последние гораздо менее определёнными из-за того, что они рассматривались на фоне происходившего в божественно-душевном. Картина мира, которую имел древний человек, была совершенно иной. При пробуждении он глубже погружался в своё эфирное тело и потому имел другую картину мира. Он находился внутри самого себя, и потому божественно-душевные существа являлись перед ним со своей судьбой.

Человек всматривался в божественные миры, опередившие его собственный мир. Боги показывали человеку свою судьбу и взирая на божественный мир, он мог воспринимать судьбу божеств. Он мог сказать: Я знаю, откуда я пришёл, я знаю, с каким миром связан. Так это было оттого, что человек мог иметь в себе исходную точку своей перспективы. Он превратил своё эфирное тело в орган, чтобы быть в состоянии воспринимать мир богов. Современный человек этого не может. Он может брать свою перспективу, только исходя из головы, а она находится вне духовной части эфирного тела, эфирное тело головы представляет собой нечто хаотическое, оно не имеет той организации, какую имеет эфирное тело остального организма. Поэтому именно физический мир человек видит теперь точнее, чем прежде, но богов за ним он уже не видит. Но в настоящее время он находится в стадии определённого подготовления. Он на пути к тому, чтобы совсем выйти из себя и вынести во вне свою перспективу. Это то, что будет даровано человеку в будущем. И теперь он стоит на пути к этому, поскольку, если не находишься ни в чём, кроме головы, то абстрактные мысли всё больше уводят в мир. Я бы сказал, уж не находишься ни в чём настоящем; до некоторой степени впадают в крайность, когда, говорят: Человек не находится ни в чём, кроме головы. Ибо человеческая голова даёт сознание только физически-земного бытия. Однако в той же степени, в какой человек вырастает из своей головы, он опять достигнет знания, но теперь уж знания о самом человеке. Когда человек пребывал ещё в себе, он достигал знания судьбы богов. Тем, что человек выходит из себя, он может обрести знание своей собственной судьбы в мире. Он может заглянуть в себя. И если бы люди уже теперь правильным образом направляли усилия, то голова бы им не помешала так уж сильно, как это обычно думают, вглядеться в собственную судьбу человека, в судьбу в мире. Препятствие лишь в том, что люди так упорствуют в своём желании не жить ни в чём, кроме головы, в познании с высоты собственной человеческой головы, говоря по аналогии: со взглядом с собственной колокольни. Ни чем иным, как нежеланием взглянуть выше того, что даёт собственная голова, является всё ещё существующее в наше время нежелание людей снизойти к тому, что даёт Антропософия как человеческая мудрость, как то, что можно знать о людях, исходя из их здорового человеческого рассудка.

Итак, человек находится на пути к тому, чтобы научиться познавать человека, поскольку он постепенно начинает помещать свою исходную точку вне человека, так что общечеловеческая судьба в том, чтобы всё больше и больше выходить из эфирного тела и учиться познавать человека. Но это как раз, то, что связано с известной опасностью. Постепенно теряется или по крайней мере, существует возможность потерять связь со своим эфирным телом. И в этой мировой судьбе человечества помощь пришла через Мистерию Голгофы. В то время как до того человек рассматривал судьбу богов извне, с того момента от него требуется, чтобы он видел собственную человеческую мировую судьбу. Но в силу того, что он всё больше выходит из себя, а Мистерию Голгофы следует понимать согласно апостолу Павлу: «Не я, но Христос во мне», может человек через свою связь с Христом снова возвратиться к человеческому. Так что именно через переживание Христа может он перенести это постепенное выхождение. Однако это переживание Христа должно становиться всё интенсивнее и интенсивнее. Поэтому-то, по мере того, как в ходе мировой судьбы внешний мир богов всё больше и больше меркнет, в человеке начинает светиться возможность пережить божественную судьбу, свершившуюся на самой Земле, судьбу, которая оказывается, таким образом, целиком связанной с человеком.

Дело обстоит так, что древний человек, если мы его себе представим, воспринимал своих богов вокруг себя. Он создавал их себе из образов. Это составляло его мифологию, его миф. Такие восприятия померкли. Вокруг человека в известной степени находится только физический мир. Но зато он имеет возможность теперь внутренне связать себя с судьбою Божества; с прохождением Божества через смерть и с Его Воскресением. Во вне направлял в древности человек своё духовное созерцание, видел судьбы богов, создавал из них себе миф, который переживается в образах, в подвижных образах, миф, могущий быть весьма разноликим, поскольку в духовном мире он живёт, по существу, самыми различными способами. Можно сказать, что этот божественный мир был тем, что воспринималось земным человеком, до известной степени, смутно, когда он воспринимал его своим инстинктивным ясновидением. Поэтому люди по-разному строили образы этого божественного мира в зависимости от характера. Потому-то мифы разных народов оказались различными. Человек воспринимал истинный мир, но этот истинный мир он воспринимал скорее, как сновидение, которое, однако, исходило от внешнего мира. Это были образы более или менее ясные, но этой ясности было недостаточно для того чтобы все люди приходили к одному и тому же.

Но вот возникла такая божественная судьба, которая совершилась на самой Земле. Другие, божественные судьбы были далеки людям. Человек видел их в перспективе. Поэтому он не видел их ясно. Они были далеки ему в его земной жизни. Христово событие очень близко ему в его земной жизни. Богов он видел туманно, поскольку смотрел на них до некоторой степени в перспективе. Мистерию Голгофы он не мог обозреть надлежащим образом, так как она слишком близка к нему. На богов он смотрел в перспективе, при некоторой неясности, вызванной перспективой, из-за того, что они ему слишком далеки, чтобы видеть вполне чётко, иначе все народы создали бы одинаковые мифы. Мистерия Голгофы слишком близка человеку. Он слишком тесно с ней связан. Он должен ещё обрести перспективу; тем, что он всё больше выходит из себя, он должен обрести перспективу для судьбы божественного на Земле, для Мистерии Голгофы.

Это является основанием того, почему те, кто жил во времена, когда произошла Мистерия Голгофы, ещё могли созерцать, почему они так легко понимали Христа. Они оттого Его легко понимали, что видели божественный мир и знали: Христос вышел из этого божественного мира на Землю для свершения Своей дальнейшей судьбы, начинающейся с Мистерии Голгофы. Правда, уже Мистерию Голгофы они не видели ясно, но Христа вплоть до Мистерии Голгофы они воспринимали хорошо. Поэтому о Христе, как о Боге, они могли сказать многое. Спорить же они начали только о том, что стало с этим Богом после того, как крещением Иоанна в Иордане Он был погружён в человека. Поэтому-то в первый период христианства мы имеем очень разработанную христологию и не имеем Иисусологию. А Иисусология всё усиливалась вплоть до XIX века, когда Христос уже совершенно не мог быть понят рассудком и когда современная теология очень во многом способствовала тому, чтобы понять Иисуса насколько возможно чисто по-человечески и отказаться от Христа.

Но снова, как раз через духовное познание должна быть получена перспектива познать в Иисусе самое важное — Христа. Ибо только обходным путём, через соединение с Христом и через понимание Мистерии Голгофы, возможно будет снова проникнуться участием к человеку и человечеству вместо того, чтобы, утеряв всякую связь с человеком, лишь взирать на него, выйдя из самого себя.

Так что, мы можем сказать: человечество стоит на пути к тому, чтобы при выходе из самого себя постепенно полностью превратить духовную реальность в объективные понятия и идеи. В этом отношении человечество зашло уже очень далеко и его, собственно, могло ожидать следующее: человечество могло бы всё больше и больше овладевать абстрактными, интеллектуальными сокровищами, и формировать в самом себе такого рода сознание, что оно заставило бы его сказать: да, хоть мы и переживаем духовное, но ведь это духовное является фата-морганой, оно не имеет веса, это только идеи. Человек должен снова найти возможность наполнить эти идеи духовной субстанцией. Этого он достигает тем, что при переходе к интеллектуальной жизни он будет сопереживать Христа.

Таким образом, современный интеллектуализм должен расти вместе с ростом сознания Христа, с ростом Христова сознания. Как люди мы не будем ничего признавать, если мы не сможем найти такого Христова сознания, как раз на пути интеллектуализма.

Видите ли, в древности человек говорил о грехопадении. Он говорил об этом образе грехопадения в том смысле, как если бы он по своей сущности принадлежал к высшему миру и совершил падение в мир более глубокий, что при образном восприятии вполне соответствует действительности. Можно вполне в реальном смысле говорить о грехопадении. Совершенно также, как прежний человек верно чувствовал, когда он говорил себе: я низвергнут с духовной высоты и соединился с тем, что находятся глубже, так и новый человек должен был ощущать, как мысли, становящиеся всё более абстрактными, тоже приводят его к своего рода падению, но к падению, при котором человек идёт вверх, когда человек известным образом падает вверх, т.е., поднимается, но поднимается во вред себе, на свою погибель, в том жe самом смысле, в каком прежний человек чувствовал, что, падая, он губит себя. Так же, как древний человек, который, понимая грехопадение ещё в старом смысле, видел в Христе Того, Кто привёл человека в правильное отношение к этому греху, а именно, к возможности избавления, т.е., как древний человек, развив сознание, видел в Христе того, Кто поднял его в падении, так должен был бы и новый человек, вступающий в интеллектуализм, видеть в Христе того, кто сообщит ему тяжесть, чтобы он духовно не улетел от Земли, соответственно от того мира, в котором он должен пребывать.

Если прежний человек рассматривал Христовы события преимущественно в смысле развития воли, что связано с грехопадением, то новый человек должен был бы учиться обращать взор к Христу в связи с мыслью, которая, однако, должна потерять реальность, если человек не сможет придать ей вес, так что в самой жизни мыслей должна быть снова обретена реальность.

Итак, мы должны себе сказать: Человечество проходит через развитие. И как Апостол Павел имел возможность вести речь о старом Адаме и о новом Адаме — Христе, — так имеет эту возможность в определённом смысле, так же и современный человек, но он должен уяснить себе то, что человек, который ещё имел древнее сознание, чувствовал себя поднятым благодаря Христу, что новый человек прежде, чем торопиться выйти в бессущностное, в чистую абстракцию, в чистый интеллектуализм, должен знать, что он находится под защитой Христа. Современный человек нуждается в Христе, чтобы его всё дальше заходящий грех, мог быть снова обращён к добру. И мысль снова будет исправлена тем, что он сможет связать себя с действительной реальностью, с духовной реальностью. Таким образом, именно для тех, кто прозревает тайны мироздания, имеется несомненная возможность найти место для Христа в современном процессе развития сознания.

А теперь вернёмся к нашей прежней картине, приведенной мною в связи с человеческой способностью к воспоминанию. При этом мы можем сказать: да, в качестве человеческих существ мы продолжаем жить в духовном мире, поднимаясь над духовным миром тем, что выглядываем головой в физический мир. Мы не переходим целиком, но приподнимаемся только головой. Мы остаёмся в духовном мире таким образом, что сами наши воспоминания протекают в нём. Мир наших воспоминаний остаётся внизу, в море духовного мира.

Видите ли, до тех пор, пока мы стоим между жизнью и смертью и недостаточно сильны в своем «Я», для того, чтобы видеть всё то, что там внизу происходит само по себе с нашими воспоминаниями, до тех пор мы совершенно не замечаем, как, собственно, обстоит дело с нами, с человечеством нового времени. Когда же мы умираем, то дело с этим духовным миром, из которого мы, словно воздуходышащая рыба, приподнимаемся в физическое бытие, обстоит весьма серьёзно. И когда мы не смотрим назад так, словно ожидаем увидеть бессущностные образы воспоминаний, что обычно приводит к заблуждению, будто перспектива во времени убивает реальность. Человек впадает в заблуждение из-за присутствия времени точно так же, как тот, кто, видя что-то в отдалении, в силу пространственной перспективы, принимает это не за реальность, а за образ; т.е., как тот, кто сказал бы: но ведь когда я отхожу далеко, замок там становится таким маленьким, что он никак не может быть настоящим, поскольку внутри такого замка человек не мог бы жить, а значит, он не может быть настоящим. Здесь последовательность выводов является, примерно, такой же, как, когда человек смотрит назад во времени, то не считает образы воспоминаний реальными, так как не учитывает временной перспективы. Это прекращается, когда исчезает всякая перспектива, когда мы высвобождаемся из пространства и времени, когда мы умираем, это прекращается. Тогда всё, что живёт во временной перспективе, очень сильно проявляется как реальность.

Однако, мы можем внести в нашу земную жизнь то, что я назвал Христовым сознанием. Тогда, обращая свой взор назад после смерти, мы видим, что при жизни мы связали себя с реальностью, что мы жили не только абстракциями. Перспективы исчезают, реальность стоит перед нами. Если же мы имели одни только абстрактные переживания, действительность, конечно, и в этом случае стоит перед нами, но оказывается, что в прожитом были построены одни лишь воздушные замки. То, что мы построим, не имеет в себе твёрдости. С помощью интеллектуальных методов и результатов познания, несомненно, можно строить, но то, что оказывается построенным, не имеет в себе твёрдости.

Так что современному человеку необходимо достигнуть Христова сознания, чтобы он связал себя с реальностью, чтобы он строил не воздушные, а духовные замки. Для Земли воздушные замки — это нечто такое, что не имеет под собой достаточной плотности. Для духовной жизни воздушные замки — это нечто, лежащее ниже духа. Воздушные замки всегда находятся на своём месте. Но для земного бытия они оказываются слишком тонкими, слишком легковесными, а для духовного бытия они являются слишком физически-плотными. Тогда люди не могут освободиться от плотно-физического, противоположного духовному, но являющегося по существу мало реальным; они остаются привязанными к Земле, не получают правильного отношения к земному бытию, когда они строят воздушные замки, благодаря интеллектуализму.

Таким образом, вы видите, что как раз для интеллектуализма Христово сознание имеет очень реальное значение, значение в смысле учения об истинном освобождении от построения воздушных замков для нашего существования, после того, как мы пройдём врата смерти.

Это не является для Антропософии предметом веры; это — познание, которого можно достигнуть совершенно так же, как математических знаний может достигнуть тот, кто владеет математическими методами.