Собратья по борьбе

Чтобы разрешить эту загадку, я и отправился однажды вечером по названному мне калининградскому адресу. Телефон в моей записи не был обозначен, и я побаивался оказаться не в пору.

Однако, очутившись перед уютным старинным особнячком и увидев в окнах свет, горевший по случаю ранних осенних сумерек, я все-таки поднялся по двум потрескавшимся каменным ступенькам и нажал кнопку дверного звонка. Мне открыли, не справившись ни об имени, ни о цели посещения.

- Как же вы так беспечно живете, - попенял я, с удовольствием пожимая руку хозяина. Выглядел он по-домашнему уютно в просторном свитере ручной вязки, но ничуть не утратил своей молодцеватой выправки.

- Да у меня редко кто бывает, кроме своих людей. Ну а коли кто не с добром пожалует, встретим соответственно, - улыбнулся он. – Ну давайте к столу: я как раз чаевничать собрался, невестка утром своего смородинного варенья принесла. Душистое оно у нее получается.

Он со сноровкой человека, привыкшего к одинокому житью, накрыл круглый стол клетчатой скатертью, поставил пару изящных, хрупких на вид чайных приборов.

- Японский фарфор? – догадался я.

- Да. Не удержался, привез. Дочка моя все к этому сервизу подбирается. Ну я отвечаю, что, мол, только в наследство.

Ополаскивая крутым кипятком такой же почти прозрачный чайничек с драконами, он лукаво осведомился: - Ну что, зеленого чая для полного воссоздания обстановки?

Я замешкался с ответом – не настолько уж я тогда еще привык к чаепитию по-японски, да и как пойдет к зеленому чаю хваленое смородиновое варенье…

- Вижу, вижу, - рассмеялся Николай Васильевич, - вы больше, поди, к индийскому привержены, со слоном.

Я сокрушенно развел руками. И в самом деле,несколько позднее пристрастился я к зеленому чаю, в полной мере оценив его животворную, бодрящую силу.

- Будет вам индийский, настоящий дарджилинг – из самого Тибета. Да вы чайную – то церемонию в Японии видели? Нет? А жаль – вам это было бы особенно интересно.

-Почему? – искренне удивился я.

- А как же – знаете как по-японски называется чайная церемония? Тядо – «путь чая». Ничего не напоминает? Ну, навскидку?

- Дзюдо, айкидо, - почти машинально отозвался я.

- То-то же. А еще – бусидо: путь самураев. Думаете, случайное сходство, причуды языка? Ничуть, голубчик. Ведь подлинный-то смысл чайной церемонии состоит в том, чтобы обрести спокойствие, отвлечься от окружающей суеты, отгородить себя от всего постороннего. Только так можно довести мелочи чайного ритуала до совершенства. Недаром сама- то церемония пришла сначала ко двору японских императоров именно из буддийских монастырей

- Своеобразная медитация? – догадался я.

- Конечно. Все средства хороши для того, чтобы собраться, сосредоточиться, суметь довести свои действия до автоматизма. Что – то вам знакомое, не так ли?

А вся чайная-то церемония по четыре часа длится и не дай бог что-нибудь упустить или перепутать. А ведь еще при этом ведется приятный разговор, музыка звучит. Я-то не раз удостаивался присутствовать. Хотите, расскажу?

Я подумал, что не раз читал об этом в разных путевых заметках, но не хотелось обижать хозяина отказом и я сказал:

- С удовольствием послушаю

- У них ведь специальные школы тядо есть. Там учат, что сначала гостя настроить надо, подготовить. Входишь в крохотный японский садик, где у каждого камешка и каждой травинки своя история. Все это надо выслушать, всем полюбоваться.

Потом чайная комната – крошечная, на четыре татами: это значит на полу всего четыре соломенных циновки помещаются. Комнатой тоже надо некоторое время полюбоваться – икебаной, очагом со специальными душистыми поленьями (их пропитывают медом, камфарой, алоэ, анисом – ароматно и полезно), чайником.

Знаете, у нас вот сладости вприкуску к чаю едят, а там – до чаепития, чтобы, значит, вкус подготовить.

- Я слышал, что и сам чай у них в порошке, вроде растворимого кофе?

- Упаси вас Бог при японце такое кощунственное сравнение сказать! Хотя это, вообще-то правда: зеленый порошок. Только они его взбивают специальными приспособлениями в пену. И каждое движение от другого паузой отделено – такое священнодействие. А чашку как подают – на салфеточке, с поклоном. И так несколько раз. А потом еще надо выслушать историю чашки, чайничка, лаковой шкатулки для заварки, бамбуковой мутовки – и всем полюбоваться в отдельности…

Между тем подоспело и наше, российское чаепитие – заварился чай. И, отведывая с чайной ложечки душистое варенье, я рассказал хозяину о своей встрече с митрополитом Кириллом и поведал все, что узнал к тому времени о Святителе Николае Японском.

- Да, - сказал он задумчиво. – Это самое начало его крестного пути. А мне довелось быть близко знакомым с человеком, знавшим отца Николая почти на краю его жизни. И этот человек вам тоже должен быть небезразличен. Знаете кого я имею в виду? Основоположника вашего любимого самбо.

- Василия Сергеевича Ощепкова?! – поразился я. – Да ведь это личность почти легендарная! Знаменитый «русский японец»! Не раз слышал я о нем от Михаила Ивановича Тихомирова – Президента Всероссийской и международной федераций самбо.

- Да, с Михаилом Ивановичем я тоже знаком. Замечательный человек и отличный самбист. Вы знаете, в 1960 г. нужно было на «зону» выста­вить команду по вольной борьбе. Он формировал сборную и вдруг обнаружил, что в его весе выступать некому. Те времена, когда он весил 38 кг ушли в про­шлое. Его вес стабилизировался где-то на 72-73 кг, и он «гонял» его в 68-м. На «зону» пришлось ехать самому, и тогда он с первого раза выполнил норматив мастера спорта по вольной борьбе. По самбо он дважды занимал призовое место «на России», но не хватало то две, то три победы над перворазрядниками. Через три месяца на чемпионате Москвы он стал мастером спорта и по самбо.

А в 1961 г. он уже получил всесоюзную судейскую категорию, поскольку много судил по всем видам борьбы.

Я от него самого знаю, как он впервые пришел в самбо: однажды разговорились, он стал вспоминать, я просто заслушался, настолько это был живой, интересный рассказ…Я даже попросил его записать. Он принес несколько страничек – для начала. Думал я пристроить их в какое – нибудь спортивное издание через знакомых журналистов, да не получилось пока. Хотите, я вам покажу эти его воспоминания? Давайте отвлечемся, я пока еще чайничек вскипячу… Посмотрите, это, право, любопытно.

Николай Васильевич отыскал среди своих папок эти несколько страничек и я, устроившись поудобнее на диване, стал читать:

«В 1955 г. в Химкинской средней школе вывесили объявление, приглашаю­щее заниматься самбо в секции московского областного Совета «Динамо». Мне было тогда почти семнадцать, я учился в десятом классе, но весил 38кг и в любом строю стоял последним. Федя Ионов, друг и сосед по дому, предложил попробовать записаться в эту секцию.

От подмосковного Дома отдыха, где работала мама и жила наша многодетная семья, было довольно долго добираться и до школы в Химках, а уж до Дворца спорта «Строите­ль», куда приглашало объявление, была вообще даль несусветная. Однако мы поехали. Два с половиной часа в один конец: на электричке до Рижского вокза­ла, потом на трамвае до Цветного бульвара, к цирку. Там во Дворце спорта «Строитель» райсовет «Динамо» арендовал борцовский зал. На первое занятие мы, боясь опоздать, приехали раньше. Стали заглядывать в огромные окна, а в зале творится что-то непонятное. Какие-то крепкие парни в куртках бросают друг друга на ковер, ку­выркаются по залу из одного угла в другой, поднимаются и снова эффектно бро­сают. Это со своими мастерами занимался мой будущий учитель Лев Борисович Турин.

Наступил перерыв в тренировке, и тут сам тренер выходит к нам. А накануне в цирке была встреча по вольной борьбе «Иран — СССР», встречу эту показывали по телевизору, и судил ее как раз Лев Турин. Телевизоры тогда еще были редкостью, и собирали у своих маленьких экранов соседей со всего околотка. Мы с Федей, конечно, смотрели воль­ную борьбу и, конечно, Турина моментально узнали. Живой, настоящий, тот са­мый, что в телевизоре!

Я потом узнал, что до этой секции на Цветном бульваре у Турина уже была плеяда знаменитых учеников, чемпионов России, призеров страны. Лев Турин был учеником Василия Ощепкова, стал про­должателем его дела, а впоследствии признанным специалистом и пропагандистом самбо. Он приложил немало усилий для того, чтобы перед чемпионатами Совет­ского Союза по самбо стали проводиться и чемпионаты России.

Первый российский чемпионат состоялся в 1949 г. в Ленинграде. Турин тогда работал в Московском областном совете «Динамо», три раза в неделю тренировал милиционеров. В основном из них он и сформировал московскую областную команду для участия в чемпионате. В то время в самбо было восемь весовых категорий, и вот на этом первом чемпионате четверо из учеников Турина и он сам в возрасте тридцати семи лет становятся чемпионами России. Такой человек и стал моим стал первым и единственным тренером. С его помощью я и начал освоение великой системы самбо.

В секцию записалось свыше сорока человек, половина - из Химкинской школы. Уже на втором занятии Лев Турин, выстроив группу, попросил сделать шаг вперед тех, у кого нет отцов. Вперед вышагнули три человека: я, Федя Ионов и еще один юноша. Турин попросил нас не уходить сразу, подождать его. После тренировки он посадил ребят в свою «Волгу» и привез к себе домой.

Его жена Альбина Михайловна такой приготовила нам стол, что, я с пятьде­сят пятого года его до сих пор помню. Дома у нас есть практически было нече­го. Отец умер в сорок девятом году от старых военных ран. Нас у матери — семеро. Правда, сестра была уже замужем, а старший брат в армии, но все равно нас пятеро школьников, а мамина зарплата в Доме отдыха — 40 рублей. Пита­лись мы картошкой да капустой, которые сами и заготавливали. И вот Альбина Михайловна, кудесница, приготовила для нас невиданный обед! Они с Львом Борисовичем долгое время жили в Средней Азии, и она умела угостить. Да, я до сих пор помню этот обед.

Не забыть и заботливое, внимательное отношение Льва Борисовича к нам - отношение отца к детям. Его все интересовало — как у нас дома, как в школе. Он жил с нами общей жизнью. Про каждого знал все и никого не оставлял без внимания. Это был настоящий, большой педагог.

Помню, три занятия мы отзанимались. Нам так нравилось, мы в восторге. И тут наш тренер говорит: «Вы, ребята, дневники принесите. Потому что спорт это хорошо, но основное ваше заня­тие — это учеба. И в зависимости от того, как вы учитесь, мы будем к вам здесь относиться. Можешь ты хорошо делать свое основное дело, значит, будешь зани­маться. А у кого нелады, мы дадим возможность и время подтянуть».

Так он нас огорошил и меня, в частности. У меня троек много было, мне жутко неудобно было приносить ему дневник! Принес. Он посмотрел: «Да, Миша, надо бы подтянуться. Тут-то, в секции, ты, чувствуется, лидер. А что же в школе?»

И вот настолько уже тогда его слово было для нас веским, настолько было хотелось приезжать к нему заниматься самбо, что в течение меся­ца у меня почти не осталось троек. Лев Борисович понимал, что самбо — это наше любимое дело. И пользовался этим рычагом умело и незаметно. А когда нужно было, он откровенно включался, помогал.

Секция Турина на Цветном бульваре начала работать в январе, а в феврале на Москву свалились лютые морозы. Занятия в школах отменили, но на самбо мы все равно ходили. Ехали на электричке, потом на трамвае. Два с половиной часа туда, два с полови­ной часа обратно. Этот путь мне пред­стояло проделывать еще долго.

Через год, закончив школу, я стал работать то­карем-револьверщиком на московском чугунолитей­ном заводе имени Войкова. Обтачивал пробки для ради­аторов парового отопления, нарезал на них резьбу. Ты­сяча двести пробок за сме­ну. А в перерывах конвейер, на котором радиаторы соби­рали, нужно было обеспе­чить заготовками, вовремя их загрузив в специальные ящики. Около 40 тонн на­биралось ежедневно за сме­ну этих пробок и ниппелей к ним. В цехе — дым, ко­поть, запах масла горелого. Когда сверху засыпают де­сять тонн чугунных загото­вок в огромный металлический ящик, грохот, как в аду. Толстый байковый кос­тюм, служивший спецовкой, был промаслен и прокопчен насквозь. Когда в конце смены я шел в душ, мне казалось, что я негр…

Работа в три смены. После работы — на тренировку. Час на трамвае от метро «Войковская» до цирка. Я садился и засыпал. Иногда открывал глаза: что такое? — снова «Войковс­кая»…В этих случаях на тренировку я опаздывал, и Лев Борисович сердился. А вечерняя смена на заводе заканчивалась в час ночи. Троллейбус ходил до поло­вины второго. На нем я после тренировки успевал доехать до Никольской больницы, а оттуда девять километров до дома бежал бегом. К половине третьего ночи добегал, ложился спать, а утром — на тренировку, потом на завод. После ночной смены я успевал поспать дома два с половиной часа, потом столько же на дорогу до Дворца спорта «Строитель». Целый год жил я в таком сумасшедшем режиме, который теперь, оглядываясь назад, не очень пони­маю, как сумел выдержать. Однако тренировки я не пропустил ни одной.

Через год я понял, что, несмотря на материальные трудности в семье, все же надо учиться. Вместе с Федором Ионовым, который только что окончил школу, решили поступать в МОПИ - московский областной педагогический институт. Предпочтение там отдавали отнюдь не самбис­там. Половина сборной команды СССР по гимнастике была воспитана здешней кафедрой. И хоть легкую атлетику я сдал, не хвастаясь, лучше многих, за гимнастику мне влепи­ли «двойку» и не приняли.

Тогда Лев Борисович предложил нам с Ионовым поучиться в Высшей школе тренеров при ГЦОЛИФКе. Туда, в основном, принимали заслуженных, именитых спортсменов. Нас сначала не хотели даже допускать к экзаменам. Но Лев Борисович сумел убедить ректора ГЦОЛИФКа, и мы поступили.

Шел уже 1957 год. К этому времени мы оба были уже первораз­рядниками. Турин помог нам устроиться тренерами в облсовет «Урожай». Вдво­ем с Ионовым мы получали в Школе повышенную стипендию и после занятий тренировали в «Урожае» группы самбистов. В этом году я выступил на чемпионате России и стал пятым. В следующем году — четвертым, в 1959 году — тоже четвертым. А в 1960 году - бронзовым призером российского чемпи­оната.

Закончив учебу в Высшей школе тренеров, я сразу же поступил на заочное отделение ГЦОЛИФКа и перешел работать в московский облспорткомитет. При нем тогда была самая крупная в Советском Союзе Школа высшего спортив­ного мастерства — около ста тренеров, пятнадцать видов спорта. Я рабо­тал старшим тренером Московской области. Помимо того, на общественных началах тренировал сборную команду России, сам выступал в соревнованиях и выполнял функции инструктора по спорту. В его ведении было три вида борь­бы — классическая, вольная, самбо — да еще бокс и тяжелая атлетика. По пяти этим видам нужно было формировать сборные команды области, отправлять их на соревнования, отвечать за сборы, выезды, отчеты и прочее.

К тому же, я был ответственным секретарем комитета самбо при всероссийской феде­рации борьбы, поскольку федерация тогда была общая. В российском спортко­митете ежегодно приходилось проверять 300-400 «дел» на мастеров спорта, на тренеров, на судей республиканской категории. В то время, чтобы стать масте­ром спорта нужно было 15 побед над перворазрядниками, или пять — над мас­терами, или сочетание того и другого. Один мастер спорта приравнивался к трем перворазрядникам. На проверку всей этой бухгалтерии уходила уйма вре­мени.

Оглядываясь назад, я иногда сам себе удив­ляюсь: тренировал сборную России, боролся по двум видам, все соревнования судил, проводил семинары и сборы. Как я мог успевать все это? Только благодаря Льву Турину, который всем нам привил к самбо любовь и серьезное отно­шение. И стремление участвовать, участвовать, участвовать во всем. И всегда самбо пропаган­дировать. Между прочим, благодаря Турину и такому отношению к спорту я женился только в тридцать лет.

С девушкой милой познакомишься, какие-то симпатии начинаются. Телефонов тогда у нас не было. Ну, в тренировочные дни встречаться некогда, только в воскресенье — во столько-то, вот там-то. Договоришься, и вдруг в пятницу ве­чером Лев Борисович Турин объявляет: «Ребя­та, нас попросили поехать в район за 120 км с показательными выступлениями. Очень хорошо, что нам доверили». И начинаешь: «Лев Борисо­вич, да у меня дела, и вообще...» — «Ну, Миша! Ну, если мы не будем пропагандировать самбо, то кто будет? Тем более, кроме вас, интересно показать технику никто не может!».

А мы с Федором Ионовым в паре всегда вы­ступали. В то время самбо очень популярно было. Часто приглашали, с удовольствием смот­рели. И конечно, приезжаешь куда-нибудь в рай­он — ковра нет, зала нет, ничего нет. Хорошо, если на земле, а то и на асфальте мы все пока­зывали или на полу на сцене. Все приемы! Всю технику! Причем это на таком фуроре шло! Как бросок дашь на полу, рукой — страховка, звук идет на весь Дом культуры.

Помню, однажды приехали в Волоколамск. Лютая зима, мороз гра­дусов двадцать пять. Приехало нас человек двадцать. Гимнастика, акробатика, ну и мы с Ионовым — самбо. А сцена в Доме культуры дощатая. Доски гремят! Как бросок, так весь Дом культуры сотрясается. У нас концовка всегда была: передняя подножка, задняя, бросок через голову. И всегда я заканчивал «мельницей». И все в темпе, быстро. Лев Борисович объясняет: «Вот, когда противник здоровый напирает на вас, вы делаете такой прием, потом такой прием...». Я Федю Ионова на плечи выхватываю и со всей силы с высоты своего роста бросаю. Две доски с треском проламываются, Федя исчезает под сце­ной, только пояс его у меня в руках. Пыль стол­бом! Что там было, это было нужно, конечно, ви­деть! Как он оттуда вылезает. Живой!

Или в Совмине, помню, показательное выс­тупление. Там сцена паркетная, такая натертая, блестит вся. Мы-то с Ионовым — ладно, у нас только ладошки горели от страховки. Но с нами Борис Мищенко и Олег Степанов еще выступа­ли. Мы их пригласили в компанию для автори­тета. У нас ведь не было таких титулов. Олег Степанов был к тому времени пятикратный чем­пион Союза, а Борис Мищенко еще не был чем­пионом Союза, но чемпионом ЦСКА уже был. Мы с Ионовым демонстрировали всю спортив­ную часть, приемы самозащиты. А они — бое­вую сценку. И вот получается, что Борис Мищен­ко, который поздоровее Олега Степанова, на него налетает, а Степанов подсаживается и че­рез голову его бросает. Борис ноги, как положе­но, выбрасывает, а паркет скользкий. Он не ус­пел сгруппироваться, затылком об пол стукнул­ся и проскочил в оркестровую яму. А на краю повис. И тут пауза — он не может вылезти. Се­кунд тридцать прошло. Мы за кулисами стоим, не поймем, в чем дело. Он потом рассказывал, что, когда стукнулся, у него что-то вроде сотря­сения мозга и он потерял ориентацию. Я, гово­рит держусь за край сцены и себе внушаю: «Удержаться! Удержаться! Удержаться!!» Потом удержался, вылез, а у него Олег Степанов пе­ред глазами туда-сюда качается. И он пошел: раз! — в одну сторону, раз! — в другую. Мы ему потом: «Борь, ты чего так шел-то?» Он говорит: «А я его преследовал!». Сколько прошло лет, но до сих пор мы со смехом вспоминаем, когда встречаемся.

А еще я часто вспоминаю, что давным-дав­но, еще в 1961 г., говорил мне Лев Борисович по поводу женского самбо. Тогда у нас в стране его не было, официально оно нигде не культи­вировалось. Но в 1961 г. Лев Борисович набрал группу девочек. Девочки были из музыкального училища. Такие симпатичные! И вот вне распи­сания, негласно они приходили заниматься сам­бо. А я был против. И когда они приходили, я говорил: «Лев Борисович! Ну зачем девочкам заниматься самбо? Ну не их, не их это дело!». И я запомнил, что сказал мне Лев Борисович: «Миша! Ты сейчас, может быть, еще не пони­маешь. Ты молодой! Но ты знай, что, если жен­щины чего-то захотят, они своего добьются. И ты попомни меня: обязательно они будут зани­маться самбо! Обязательно у них будут чемпи­онаты мира и все соревнования, которые есть у мужчин! Их все равно не остановить!»

Я до сих пор удивляюсь, как он был прозорлив. На столько лет вперед! Ведь женские сам­бо впервые включили в программу Всемирных Игр только в 1985 г. Как и самбо вообще. Прав­да, наши команды, ни мужская, ни женская, в этих Играх не участвовали, но это не меняет дела. Женское самбо тогда у нас еще не куль­тивировалось. Зато сейчас мы проводим среди женщин уже седьмой чемпионат.

Кстати, мы с Федором Ионовым в том же 1961 г. тоже приложили руку к возникновению у нас в стране женского самбо. Лев Турин пред­ложил нам с Ионовым поучаствовать в полуто­рамесячном семинаре для секретарей первич­ных комсомольских организаций московской об­ласти. У них в плане значилась спортивная и фи­зическая подготовка и по три занятия самбо.

Семинар проходил в Палаточном городке за 120 км от Москвы, под Воскресенском. Секре­тари приезжали на неделю, всего было шесть потоков по 100 человек. В основном, это были девушки. Здоровые такие, ядреные, крепкие сельские девушки. И вот мы с Ионовым прово­дили с ними зарядку, кроссы бегали и обучали их некоторым приемам. И как им понравилось заниматься самбо! Как они схватывали все на лету, гораздо лучше, чем парни! И каких добивались успехов! Перед отъездом все дружно высказывали пожелание, чтобы в следующий раз программа по самбо была по­шире. А потом, до нас с Ионовым дошли слухи, что некоторые из них, приехав к себе в район, организовали там секции женского самбо…

Такая вот нелегкая и славная судьба самбиста… Мне даже стало жаль, что на этом воспоминания Михаила Ивановича обрывались – так пахнуло на меня знакомым духом нашего самбистского братства, молодости, увлеченности, борьбы… И я подумал, что, наверное, Тихомиров мог бы стать мне неоценимым помощником в той работе над историей и философией самбо, о которой я всерьез подумывал и к которой давно начал готовиться. Так оно и вышло – многое из того, что легло в основу моей трилогии, я узнал впоследствии от Михаила Ивановича Тихомирова.

Николай Васильевич, между тем, принес из кухни горячий чайник и вернул меня к прерванному было разговору о «русском японце» - Василии Сергеевиче Ощепкове:

- А вы знаете, кстати, почему Ощепкова так называли?

- Ну, Михаил Иванович рассказывал, что Ощепков закончил Кодокан…А как он вообще - то туда попал? В плену был что ли во время русско-японской войны?

Николай Васильевич снисходительно махнул на меня рукой:

- Вот и видно, слышали звон…Впрочем, что мне вас винить – еще недавно само имя Василия Сергеевича было в безвестности. Хотите, я вам расскажу подлинную историю этого удивительного человека? Вы, поди, о сахалинской каторге у Чехова читали? Знаете его очерки «Остров Сахалин»?

Я посовестился признаться, что читал-то не у Антона Павловича, а у куда более популярного в наше время Валентина Пикуля, и только молча кивнул головой.

- Ну, тогда слушайте…Это тоже неординарная человеческая судьба. Трагичная, можно сказать, уже самыми условиями появления этого человека на свет. Но для этого придется нам сначала мысленно перенестись на остров Сахалин.

- Почему? – удивился я. – Разве наш «японец» сахалинский?

- Терпение, голубчик, терпение: понемногу все разъяснится Ну, слушайте