Собрание сочинений в 15 томах ТОМ ОДИННАДЦАТЫЙ ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Москва 1956
Издание осуществляется под редакцией В. Н. Николаева, А. И. Пузикова, М. С. Трескунова Перевод с французского OCR: Николай Паутов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ В МOPE
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ В море Книга первая СОДРЕЙСКИЙ ЛЕС В последних числах мая 1793 года один из парижских батальонов,отправленных в Бретань под началом Сантерра, вел разведку в грозномСодрейском лесу близ Астилле. Около трехсот человек насчитывал теперь этототряд, больше чем наполовину растаявший в горниле суровой войны. То былопосле боев под Аргонном, Жемапом и Вальми, когда в первом парижскомбатальоне из шестисот волонтеров осталось всего двадцать семь человек, вовтором -- тридцать три и в третьем -- пятьдесят семь человек. Памятнаягодина героических битв. Во всех батальонах, посланных из Парижа в Вандею, было девятьсотдвенадцать человек. Каждому батальону придали по три орудия. Сформировали ихв спешном порядке. 25 апреля, в бытность Гойе министром юстиции и Бушоттавоенным министром, секция Бон-Консейль предложила послать в Вандею несколькобатальонов волонтеров; член коммуны Любен сделал соответствующеепредставление; первого мая Сантерр уже мог направить к месту назначениядвенадцать тысяч солдат, тридцать полевых орудий и батальон канониров.Построение этих батальонов, возникших молниеносно, оказалось столь разумным,что и посейчас еще служит образцом при определении состава линейных рот;именно тогда впервые изменилось традиционное соотношение между числом солдати числом унтер-офицеров. 28 апреля Коммуна города Парижа дала своим волонтерам краткий наказ:"Ни пощады, ни снисхождения!" К концу мая из двенадцати тысяч человек,покинувших Париж, восемь тысяч пали в бою. Батальон, углубившийся в Содрейский лес, готов был к любымнеожиданностям. Продвигались не торопясь. Зорко смотрели по сторонам направои налево, вперед и назад; недаром Клебер говорил: "У солдата и на затылкеглаза есть". Шли уже давно. Сколько могло быть времени? День сейчас илиночь? Неизвестно, ибо в таких глухих чащах безраздельно господствуетвечерняя мгла и в Содрейском лесу вечно разлит полумрак. Трагическую славу стяжал себе Содрейский лес. Здесь, среди лесныхзарослей, в ноябре 1792 года свершилось первое злодеяние гражданской войны.Из гибельных дебрей Содрея вышел свирепый хромец Мускетон; длинный списокубийств, совершенных в здешних лесах и перелесках, вызывает невольную дрожь.Нет на всем свете места страшнее. Углубляясь в чащу, солдаты держалисьнастороже. Все кругом было в цветенье; приходилось пробираться сквозьтрепещущую завесу ветвей, изливавших сладостную свежесть молодой листвы;солнечные лучи с трудом пробивались сквозь зеленую мглу; под ногой шпажник,касатик, полевые нарциссы, весенний шафран, безыменные цветочки --предвестники тепла, словно шелковыми нитями и позументом расцвечивали пышныйковер трав, куда вплетался разнообразным узором мох; здесь он рассыпал своизвездочки, там извивался зелеными червячками. Солдаты шагали медленно вполном молчании, с опаской раздвигая кустарник. Над остриями штыков щебеталиптицы. В гуще Содрейского леса некогда, в мирные времена, устраивались охотына пернатых, ныне здесь шла охота на людей. Стеной стояли березы, вязы и дубы; под ногой расстилалась ровная земля;густая трава и мох поглощали шум человеческих шагов; ни тропинки, а если ивстречалась случайная тропка, то тут же пропадала; заросли остролиста,терновника, папоротника, шпалеры колючего кустарника, и в десяти шагахневозможно разглядеть человека. Пролетавшая иногда над шатром ветвей цапляили водяная курочка указывали на близость болота. А люди все шли. Шли навстречу неизвестности, страшась и с тревогойподжидая появления того, кого искали сами. Время от времени попадались следы привала -- выжженная земля, примятаятрава, наспех сбитый из палок крест, груда окровавленных ветвей. Вот тамготовили ужин, тут служили мессу, там перевязывали раненых. Но люди,побывавшие здесь, исчезли бесследно. Где они сейчас? Может быть, уже далеко?Может быть, совсем рядом, залегли в засаде с ружьем в руке? Лес словновымер. Батальон двигался вперед с удвоенной осмотрительностью. Безлюдье --верный знак опасности. Не видно никого, тем больше оснований остерегаться.Недаром о Содрейском лесе ходила дурная слава. В таких местах всегда возможна засада. Тридцать гренадеров, отряженные в разведку под командой сержанта, ушлидалеко от основной части отряда. С ними отправилась и батальоннаямаркитантка. Маркитантки вообще охотно следуют за головным отрядом. Пусть накаждом шагу подстерегает опасность, зато чего только не насмотришься...Любопытство -- одно из проявлений женской храбрости. Вдруг солдаты маленького передового отряда почувствовали тот знакомыйохотнику трепет, который предупреждает его о близости звериного логова.Будто слабое дуновение пронеслось по ветвям кустарника, и, казалось, что-тошевельнулось в листве. Идущие впереди подали знак остальным. Офицеру не для чего командовать действиями разведчика, в которыхвыслеживание сочетается с поиском; то, что должно быть сделано, делаетсясамо собой. В мгновение ока подозрительное место было окружено и замкнуто в кольцовскинутых ружей: черную глубь чащи взяли на прицел со всех четырех сторон, исолдаты, держа палец на курке, не отрывая глаз от цели, ждали лишь командысержанта. Но маркитантка отважно заглянула под шатер ветвей, и, когда сержант ужеготов был отдать команду: "Пли!", раздался ее крик: "Стой!" Затем, повернувшись к солдатам, она добавила: "Не стреляйте, братцы!" Она бросилась в кустарник. Солдаты последовали за ней. И впрямь там кто-то был. В самой гуще кустарника на краю круглой ямы, где лесорубы, как в печи,пережигают на уголь старые корневища, в просвете расступившихся ветвей,словно в зеленой горнице, полускрытой, как альков, завесою листвы, сидела намху женщина; к ее обнаженной груди припал младенец, а на коленях у неепокоились две белокурые головки спящих детей постарше. Это и была засада! -- Что вы здесь делаете? -- воскликнула маркитантка. Женщина молча подняла голову. -- Да вы, видно, с ума сошли, что сюда забрались! -- добавиламаркитантка. И заключила: -- Еще минута, и вас бы на месте убили!.. Повернувшись к солдатам, она пояснила: -- Это женщина! -- Будто сами не видим! -- сказал кто-то из гренадеров. -- Пойти вот так в лес, чтобы тебя тут же убили, -- не унималасьмаркитантка, -- надо ведь такую глупость придумать! Женщина, оцепенев от страха, с изумлением, словно спросонья, глядела наружья, сабли, штыки, на страшные лица. Дети проснулись и захныкали. -- Мне есть хочется, -- сказал один. -- Мне страшно, -- сказал второй. Лишь младенец продолжал спокойно сосать материнскую грудь. Глядя на него, маркитантка проговорила: -- Только ты один не растерялся. Мать онемела от ужаса. -- Да не бойтесь вы, -- крикнул ей сержант, -- мы из батальона КрасныйКолпак! Женщина задрожала всем телом. Она робко взглянула на сержанта и неувидела на его обветренном лице ничего, кроме густых усов, густых бровей ипылавших, как уголья, глаз. -- Бывший батальон Красный Крест, -- пояснила маркитантка. А сержант добавил: -- Ты кто такая, сударыня, будешь? Женщина, застыв от ужаса, не спускала с него глаз. Она была худенькая,бледная, еще молодая, в жалком рубище; на голову она, как все бретонскиекрестьянки, накинула огромный капюшон, а на плечи шерстяное одеяло,подвязанное у шеи веревкой. С равнодушием дикарки она даже не потрудиласьприкрыть голую грудь. На избитых в кровь ногах не было ни чулок, ни обуви. -- Нищенка, что ли? -- спросил сержант. В разговор снова вмешалась маркитантка: -- Как звать-то? Вопрос прозвучал по-солдатски грубо, но в нем чувствовалась чистоженская мягкость. Женщина невнятно пробормотала в ответ: -- Мишель Флешар. А маркитантка тем временем ласково гладила шершавой ладонью головкумладенца. -- Сколько же нам времени? -- спросила она. Мать не поняла вопроса. Маркитантка повторила: -- Я спрашиваю, сколько ему лет? -- А, -- ответила мать. -- Полтора годика. -- Смотрите, какие мы взрослые, -- воскликнула маркитантка. -- Стыднотакому сосать. Придется, видно, мне отучать его от груди. Мы ему супу дадим. Мать немного успокоилась. Двое старших ребятишек, которые тем временемуже успели окончательно проснуться, смотрели вокруг с любопытством и,казалось, даже не испугались. Уж очень были пышны плюмажи у гренадеров. -- Ах, -- вздохнула мать, -- они совсем изголодались. И добавила: -- Молоко у меня пропало. -- Еды им сейчас дадут, -- закричал сержант, -- да и тебе тоже. Не отом речь. Ты скажи нам, какие у тебя политические убеждения? Женщина молча смотрела на сержанта. -- Ты что, не слышишь, что ли? Она пробормотала: -- Меня совсем молодой в монастырь отдали, а потом я вышла замуж, я немонахиня. Святые сестры научили меня говорить по-французски. Нашу деревнюсожгли. Вот мы и убежали в чем были, я даже башмаков надеть не успела. -- Я тебя спрашиваю, каковы твои политические убеждения? -- Не знаю. Но сержант не унимался: -- Пойми ты, сейчас много шпионок развелось. А шпионок, брат,расстреливают. Поняла? Потому отвечай. Ты не цыганка? Где твоя родина? Женщина глядела на сержанта, будто не понимая его слов. Сержантповторил: -- Где твоя родина? -- Не знаю, -- ответила женщина. -- Как так не знаешь! Не знаешь, откуда ты родом? -- Где родилась? Знаю. -- Ну, так и говори, где родилась. Женщина ответила: -- На ферме Сискуаньяр в приходе Азэ. Туг пришла очередь удивляться сержанту. Он на минуту задумался. Потомпереспросил: -- Как ты сказала? -- Сискуаньяр. -- Так разве твой Сискуаньяр -- родина? -- Да, это мой край. Она нахмурила брови и сказала: -- Теперь я поняла, сударь. Вы из Франции, а я из Бретани. -- Ну и что? -- Это ведь разные края. -- Но родина-то у нас одна, -- закричал сержант. Женщина упрямо повторила: -- Мы сискуаньярские. -- Ну, ладно, Сискуаньяр так Сискуаньяр! Твоя семья оттуда? -- Да! -- А что делают твои родные? -- Умерли все! У меня никого нет. Сержант, человек красноречивый и любитель поговорить, продолжал допрос: -- У всех есть родные или были, чорт возьми. Ты кто такая? А ну, говорискорее. Женщина слушала, оцепенев, эти окрики, похожие более на звериноерычанье, чем на человеческую речь. Маркитантка поняла, что пришло время снова вмешаться в беседу. Онапогладила головку грудного младенца и ласково похлопала по щечкам двухстарших. -- Как зовут крошку? -- спросила она. -- По-моему, она у нас девица. Мать ответила: -- Жоржетта. -- А старшего? Этот сорванец, видать, кавалер. -- Рене-Жан. -- А младшего? Ведь и он тоже настоящий мужчина, гляди какой щекастый. -- Гро-Алэн, -- ответила мать. -- Хорошенькие детки, -- одобрила маркитантка, -- посмотрите только,прямо взрослые. Но сержант не унимался: -- Отвечай-ка, сударыня. Дом у тебя есть? -- Был дом. -- Где был? -- В Азэ. -- А почему ты дома не сидишь? -- Потому что его сожгли. -- Кто сжег? -- Не знаю. Война сожгла. -- Откуда ты идешь? -- Оттуда. -- А куда идешь? -- Не знаю. -- Говори толком. Кто ты? -- Не знаю. -- Не знаешь, кто ты? -- Да просто бежим мы, спасаемся. -- А какой партии ты сочувствуешь? -- Не знаю. -- Ты синяя? Белая? С кем ты? -- С детьми. Наступило молчание. Его нарушила маркитантка. -- А вот у меня детей нет, -- вздохнула она. -- Все некогда было. Сержант снова приступил к допросу. -- А родители твои? А ну-ка, сударыня, доложи нам о твоих родителях.Меня вот, к примеру, звать Радуб, сам я сержант, я с улицы Шерш-Миди, мать иотец у меня были, я могу сказать, кто такие мои родители. А ты о своихскажи. Говори, кто были твои родители? -- Флешары. Просто Флешары. -- Флешары -- это Флешары, а Радубы -- это Радубы. Но ведь у человекане только фамилия есть. Чем они занимались, твои родители? Что делали? Чтосейчас поделывают? Что они такого нафлешарничали твои Флешары? -- Они пахари. Отец был калека, он не мог работать, после того каксеньор приказал избить его палками; так приказал его сеньор, наш сеньор; он,сеньор, у нас добрый, велел избить отца за то, что отец подстрелил кролика,а ведь за это полагается смерть, но сеньор наш помиловал отца, он сказал:"Хватит с него ста палок", и мой отец с тех пор и стал калекой. -- Ну, а еще что? -- Дед мой был гугенотом. Господин кюре сослал его на галеры. Я тогдаеще совсем маленькая была. -- Дальше? -- Свекор мой контрабандой занимался -- соль продавал. Король велел егоповесить. -- А твой муж чем занимался? -- Воевал. -- За кого? -- За короля. -- А еще за кого? -- Конечно, за своего сеньора. -- А еще за кого? -- Конечно, за господина кюре. -- Чтобы вас всех громом порасшибало! -- вдруг заорал один изгренадеров. Женщина подскочила от страха. -- Видите ли, сударыня, мы парижане, -- любезно пояснила маркитантка. Женщина в испуге сложила руки и воскликнула: -- О господи Иисусе! -- Ну-ну, без суеверий! -- прикрикнул сержант. Маркитантка опустилась рядом с женщиной на траву и усадила к себе наколени старших детей, которые охотно к ней пошли. У ребенка переход отстраха к полному доверию совершается в мгновение ока и без всяких видимыхпричин. Тут действует какое-то непогрешимое чутье. -- Бедняжка вы моя, бретоночка, детки у вас такие милые, простопрелесть. Сейчас скажу, сколько им лет. Вот тому, что побольше, -- четырегодочка, а младшему -- три. А девица эта, смотри, как сосет, сразу видать --знатная обжора. Ах ты, чудовище этакое! Ты так свою мамашу совсем скушаешь.Вот что, сударыня, вы ничего не бойтесь. Вступайте в наш батальон. Будетевроде меня. Зовут меня Гусарша. Это мое прозвище. Но по мне уж лучшеГусаршей зовите, чем мамзель Двурогой, как мою матушку. Я -- маркитантка, азанятье наше маркитантское такое -- разноси себе воду, пусть кругом стреляюти убивают. Хоть тут все на свете перевернись. У нас с вами одинаковая нога,я вам свои башмаки подарю. Десятого августа я была в Париже и подаваланапиться самому Вестерману. Ну, доложу я вам, было дело! Видела своимиглазами, как гильотинировали Людовика Шестнадцатого, Луи Капета, его теперьтак называют. Ух, и не хотелось же ему помирать! Да слушайте вы меня, чортвозьми! Подумать только, еще тринадцатого января жарили ему каштаны, а онсидел со своим семейством да посмеивался! Когда его силком уложили "надоску", как у нас в Париже говорят, он был без сюртука и туфель, только всорочке, в пикейном жилете, в серых шерстяных штанах и в серых шелковыхчулках. Своими глазами видела... Карета, в которой его везли, была выкрашенав зеленый цвет. Послушайтесь меня, идите с нами. У нас в батальоне всеславные ребята, будете маркитанткой номер второй, я вас живо делу научу. Нетничего проще, -- дадут тебе большую флягу и колокольчик, а ты расхаживайсебе спокойно, ступай в самое пекло. Пули летают, пушки ухают, шум стоитадский, а ты знай кричи: "А ну, сынки, кому пить охота, а ну?" Говорю вам,дело немудреное. Я, например, всем подряд пить подаю. Ей-богу, правда. Исиним и белым, хотя сама-то я синяя. И самая настоящая синяя. А пить вотвсем подаю. Ведь каждому раненому пить охота. Умирают-то все, и синие ибелые, без различия убеждений. Перед смертью людям надо бы помириться.Нелепое это занятие -- драться. Идите с нами. Если меня убьют, дело к вамперейдет. Вы не смотрите, что у меня такой вид, я женщина не злая, и солдатиз меня неплохой бы вышел. Не бойтесь ничего. Когда маркитантка закончила свою речь, женщина пробормотала: -- Нашу соседку звали Мари-Жанна, а нашу служанку звали Мари-Клод. Тем временем сержант Радуб отчитывал гренадера: -- Молчал бы ты! Видишь, даму совсем напугал. Разве при дамах можночертыхаться? -- Да ведь честному человеку такие слова слушать -- прямо нож в сердце,-- оправдывался гренадер, -- легче на месте помереть, чем на этих самыхчудищ заморских глядеть: отца сеньор искалечил, дедушку из-за кюре сослалина галеры, свекра король повесил, а они, дурьи башки, сражаются, устраиваютмятежи, готовы дать себя уложить ради своего сеньора, кюре и короля! Сержант скомандовал: -- В строю не разговаривать! -- Мы и так не разговариваем, сержант, -- ответил гренадер, -- да всеравно с души воротит смотреть, как такая миленькая женщина сама лезет подпули в угоду какому-нибудь попу! -- Гренадер, -- оборвал его сержант, -- мы здесь не в клубе секции Пик.Не разглагольствуйте. Он снова повернулся к женщине: -- А где твой муж, сударыня? Что он поделывает? Что с ним сталось? -- Ничего не сталось, потому что его убили. -- Где убили? -- В лесу. -- Когда убили? -- Третьего дня. -- Кто убил? -- Не знаю. -- Не знаешь, кто твоего мужа убил? -- Нет, не знаю. -- Синие убили? Белые убили? -- Ружье убило. -- Третьего дня, говоришь? -- Да. -- А где? -- Около Эрне. Мой муж упал. Вот и все. -- А когда твоего мужа убили, ты что стала делать? -- Пошла с детьми. -- Куда? -- Куда глаза глядят. -- Где спишь? -- На земле. -- Что ешь? -- Ничего. Сержант скорчил непередаваемо свирепую гримасу, вздернув пышные усы ксамому носу. -- Совсем ничего? -- Ежевику рвали, терн прошлогодний, он еще кое-где на кустах уцелел,чернику ели, побеги папоротника. -- Да это все равно, что ничего. Старший мальчик, поняв, очевидно, о чем идет речь, повторил: "Естьхочу". Сержант вытащил из кармана краюху хлеба -- свое дневное довольствие --и протянул ее женщине. Она разломила краюху пополам и дала по куску старшимдетям. Они с жадностью принялись уплетать хлеб. -- А себе не оставила, -- проворчал сержант. -- Потому что не голодна, -- сказал солдат. -- Потому что мать, -- сказал сержант. Мальчики перестали жевать. -- Пить хочу! -- сказал один. -- Пить хочу! -- сказал другой. Маркитантка сняла медную чарку, висевшую у нее на поясе рядом сколокольчиком, отвернула крышку жбана, который она носила через плечо,нацедила несколько капель и поднесла чарку к губам ребенка. Старший выпил и скорчил гримасу. Младший выпил и сплюнул. -- А ведь какая вкусная, -- сказала маркитантка. -- Ты чем их попотчевала, водкой, что ли? -- осведомился сержант. -- И еще какой, самой лучшей! Да разве деревенские понимают! И она сердито вытерла чарку. Сержант снова приступил к делу: -- Значит, сударыня, спасаешься? -- Пришлось. -- Бежишь, стало быть, прямиком через поля? -- Сперва я бежала, сколько хватило сил, потом пошла, а потомсвалилась. -- Ох вы, бедняжка, -- вздохнула маркитантка. -- Люди все дерутся, -- пробормотала женщина. -- Кругом, куда нипогляди, всюду стреляют. А я не знаю, чего кто хочет. Вот теперь мужа моегоубили. Ничего я не понимаю. Сержант звучно ударил прикладом о землю и сердито прокричал: -- Да будь она проклята, эта война! -- Прошлую ночь мы в дуплине спали. -- Все четверо? -- Все четверо. -- Стоя, значит, спали? -- Стоя. -- Да, -- повторил сержант, -- стоя спали... И повернулся к солдатам. -- Товарищи, здешние дикари называют дуплиной большое такое дуплистоедерево, куда человек может втиснуться, словно в ножны. Да с них какой спрос.Ведь не парижане. -- Спать в дупле, -- повторила маркитантка, -- и еще с тремяребятишками! -- Да, -- промолвил сержант, -- когда малыши рев поднимали, вотпрохожие, должно быть, дивились, ничего не могли понять, -- стоит дерево икричит: "Папа, мама". -- Слава богу, сейчас хоть лето, -- произнесла женщина. Она опустила долу покорный взгляд, и в глазах ее отразилось огромноеудивление перед непостижимым бременем бед. Солдаты молча стояли вокруг маркитантки. Несчастная вдова, трое маленьких сироток, бегство, растерянность,одиночество, война, с грозным рыком обложившая весь горизонт, голод, жажда,единственная пища -- трава, единственный кров -- небо! Сержант подошел поближе к женщине и поглядел на девочку, прижавшуюся кматеринской груди. Малютка выпустила изо рта сосок, повернула головку,уставилась красивыми синими глазками на страшную мохнатую физиономию,склонившуюся над ней, и вдруг улыбнулась. Сержант быстро выпрямился, крупная слеза проползла по его щеке и,словно жемчужина, повисла на кончике уса. -- Товарищи, -- сказал он громогласно, -- из всего вышесказанноговыходит, что батальону не миновать стать отцом. Как же мы поступим? Возьмемда и усыновим трех малышей. -- Да здравствует Республика! -- прокричали гренадеры. -- Решено, -- заключил сержант. И он простер обе руки над матерью и детьми. -- Значит, -- сказал он, -- отныне это дети батальона Красный Колпак. Маркитантка даже подпрыгнула от радости. -- Под одним колпаком три головки, -- прокричала она. Потом вдруг зарыдала в голос, поцеловала бедняжку вдову и проговорила: -- А маленькая-то уже и сейчас, видать, шалунья! -- Да здравствует Республика! -- снова крикнули гренадеры. Сержант повернулся к матери: -- Пойдемте, гражданка.
Книга вторая КОРВЕТ "КЛЕЙМОР" I
2015-07-21
368
