VIII. Речь и рык

Тем временем Симурдэн, который еще не занял своего поста на плоскогорье и не отходил от Говэна, вдруг подошел к горнисту.

– Подай сигнал! – скомандовал он.

Горнист заиграл, ему ответила труба.

И снова рожок и труба обменялись сигналами.

– Что такое? – спросил Говэн Гешана. – Что это Симурдэн задумал?

А Симурдэн уже шел к башне с белым платком в руках.

Приблизившись к ее подножью, он крикнул:

– Люди, засевшие в башне, знаете вы меня?

С вышки ответил чей‑то голос – голос Имануса:

– Знаем.

Началась беседа, голос снизу спрашивал, сверху отвечал.

– Я посланец Республики.

– Ты бывший кюре из Паринье.

– Я делегат Комитета общественного спасения.

– Ты священник.

– Я представитель закона.

– Ты предатель.

– Я революционный комиссар.

– Ты расстрига.

– Я Симурдэн.

– Ты сатана.

– Вы меня знаете?

– Мы тебя ненавидим.

– Вам хотелось, чтобы я попался к вам в руки?

– Да мы все восемнадцать голову сложим, лишь бы твою с плеч снять.

– Вот и прекрасно, предаюсь в ваши руки.

На верху башни раздался дикий хохот и возглас:

– Иди!

В лагере воцарилась глубочайшая тишина – тишина ожидания.

Симурдэн продолжал:

– Но лишь при одном условии.

– Каком?

– Слушайте.

– Говори.

– Вы меня ненавидите?

– Ненавидим.

– А я вас люблю. Я ваш брат.

– Да, ты Каин.

Симурдэн продолжал голосом громким и в то же время мягким:

– Оскорбляй, но выслушай. Я пришел к вам в качестве парламентария. Да, вы мои братья. Вы несчастные, заблудшие люди. Я ваш друг. Я несу вам свет и взываю к вашему невежеству. А свет – он и есть братство. Да разве мы с вами – не дети одной матери – нашей родины? Так слушайте же. Придет время, и вы поймете, или ваши дети поймут, или дети ваших детей поймут, что все, что творится ныне, свершается во имя законов, данных свыше, и что в революции проявляет себя воля божья. И пока не наступит то время, когда все умы, даже ваши, уразумеют истину и всяческий фанатизм, даже ваш, исчезнет с лица земли, пока, повторяю, не воссияет этот великий свет, кто сжалится над вашей темнотой? Я сам пришел к вам, я предлагаю вам свою голову; больше того, протягиваю вам руку. Я как милости прошу: отнимите у меня жизнь, ибо я хочу спасти вас. Я наделен широкими полномочиями и могу выполнить то, что пообещаю. Наступила решительная минута; я делаю последнюю попытку. Да, с вами говорит гражданин, но в этом гражданине – тут вы не ошиблись – жив священнослужитель. Гражданин воюет с вами, а священник молит вас. Выслушайте меня. У многих из вас жены и дети. Я беру на себя охрану ваших детей и жен. Я защищаю их от вас же самих. О братья мои…

– А ну‑ка попроповедуй еще! – насмешливо крикнул Иманус.

Симурдэн продолжал:

– Братья мои, не допустите, чтобы пробил час кровопролития. Близится миг страшной схватки. Многие из нас, что стоят здесь перед вами, не увидят завтрашнего рассвета; да, многие из нас погибнут, но вы, вы умрете все. Так пощадите же самих себя. К чему проливать втуне столько крови? К чему убивать стольких людей, когда можно убить всего двух?

– Двух? – переспросил Иманус.

– Да, двух.

– А кого?

– Лантенака и меня.

Симурдэн повысил голос:

– Два человека здесь лишние: Лантенак для нас, я для вас. Так вот что я вам предлагаю, и это спасет вашу жизнь: выдайте нам Лантенака и возьмите меня. Лантенак будет гильотинирован, а со мной сделаете все, что вам будет угодно.

– Поп, – заревел Иманус, – попадись только нам в руки, мы тебя живьем зажарим.

– Согласен, – ответил Симурдэн.

И продолжал:

– Вы обречены на смерть в этой башне, а я предлагаю вам жизнь и свободу. Я несу вам спасение. Соглашайтесь.

Иманус захохотал.

– Ты не только негодяй, но и сумасшедший. Зачем ты нас беспокоишь зря? Кто тебя просил с нами разговаривать! Чтобы мы выдали маркиза? Чего ты хочешь?

– Его голову. А вам предлагаю…

– Свою шкуру. Ведь мы с тебя, как с паршивого пса, шкуру спустим, кюре Симурдэн. Но нет, не выйдет, твоя шкура против его головы не потянет. Убирайся.

– Бой будет ужасен. В последний раз говорю: подумайте хорошенько.

Пока шла эта страшная беседа, каждое слово которой четко слышалось и внутри башни и в лесу, спускалась ночь. Маркиз де Лантенак молчал, предоставляя действовать другим. Военачальникам свойственен этот зловещий эгоизм. Это право тех, на ком лежит ответственность.

Иманус заговорил, заглушая слова Симурдэна:

– Люди, идущие на нас штурмом! Мы сообщили вам свои условия, они вам известны, и ничего мы менять не будем. Примите их, иначе раскаетесь. Согласны? Мы отдаем вам троих детей, которые находятся в замке, а вы выпускаете нас всех целыми и невредимыми.

– Всех, согласен, – ответил Симурдэн. – За исключением одного.

– Кого же?

– Лантенака!

– Нашего маркиза! Выдать вам маркиза! Ни за что на свете!

– Нам нужен Лантенак.

– Ни за что.

– Мы можем вести переговоры лишь при этом условии.

– Тогда начинайте штурм.

Наступила тишина.

Иманус, протрубив сигнал сбора, сошел вниз; Лантенак обнажил шпагу; все девятнадцать человек в молчании зашли за редюит и опустились на колени; до них доносился мерный шаг передового отряда, продвигавшегося в темноте к башне. Шум все приближался; вдруг вандейцы угадали, что враг достиг самого пролома. Тогда мятежники, не подымаясь с колен, припали к бойницам, оставленным в редюите, вскинули к плечу ружья и мушкетоны, а Гран‑Франкер, он же священник Тюрмо, выпрямился во весь свой рост и, держа в правой руке саблю, а в левой распятие, торжественно провозгласил:

– Во имя отца и сына и святого духа!

Осажденные дали залп, и бой начался.