Ошибки случаются

(Дилан)

Когда раздается стук, я сижу в своей комнате, пишу. Я несколько недель был в подвешенном состоянии, ожидая суда за нападение при отягчающих обстоятельствах, неуверенный, каким будет мое будущее, отвергнутый Алекс. Часами я сидел здесь в темноте, слушая спокойную музыку, иногда записывая мысли в новый дневник.

Я пытался разобраться в своей жизни. Пытался разобраться, что случилось с Алекс. Пытался разобраться в «нас».

Единственный вывод, к которому я пришел: Алекс абсолютно права. Я провел три года, избегая разговоров с ней о том, что я действительно чувствую. Я провел три года не открываясь, не говоря ей, что люблю ее, что хочу провести с ней свою жизнь.

Неудивительно, что она не была готова принять меня обратно.

Я был так глубоко в раздумьях, что сначала не услышал стука. У меня во рту была ручка, которую я грыз, привычка, от которой пытаюсь избавиться в течение многих лет, но она возвращается в напряженные моменты.

Стук повторился, и впервые за эти часы я посмотрел вверх, уделяя внимание не только себе.

Я встал, крикнув: «Войдите». И прошлепал босыми ногами по ковру.

Когда я открыл дверь, я с огорчением вздохнул.

Там были два офицера, те же два офицера, которые арестовали меня.

– Мы можем войти? – спросила Альварес. Забавно... сейчас, глядя на нее, я понял, что она отчасти красивая даже в униформе.

– Конечно, – сказал я. Словно я мог остановить их.

Я впустил их в гостиную и сказал:

– Что я могу сделать для вас? Снова арестуете меня? Мне нужно звонить своему адвокату?

Они оба качают головой, Альварес выглядит смущенной. Она довольно быстро подходит к главному.

– Прошлой ночью Рэнди Брюер следил за девушкой с 1050-ой улицы. Соседской девушкой, не студенткой. Он ворвался в ее квартиру и изнасиловал ее. Ее сосед-коп застукал эту сцену.

Я закрываю глаза и бормочу.

– Господи. Она в порядке?

– После изнасилования никто не в порядке, – отвечает Альварес. – Как твоя девушка?

– Мы расстались. Но я даю ей уроки рукопашного боя.

Альварес усмехается.

– Жаль, что вы расстались, но так лучше для нее.

Я киваю.

– Слушай, говорит Альварес, – как бы там ни было, мы просто хотели сказать... что нам жаль. Окружной прокурор снимет с тебя все обвинения в свете того, что случилось. Думаю, твой адвокат будет на связи, им необходимо провести слушанье, и с тебя снимут все обвинения.

Я киваю.

– Спасибо, – говорю я.

– Мы просто делаем свою работу, – говорит другой полицейский. Тот, который разглагольствовал о богатых детях в ночь моего ареста.

– Я понял. Я был солдатом. Ошибки случаются.

Они встают, я неловко пожимаю им руки, и они уходят из моей жизни, надеюсь навсегда. Ничего себе. Впервые за все время я обнаружил в себе желание выпить.

Да пошло оно все. Вместо этого, я переодеваюсь в спортивный костюм и выхожу на пробежку.

Я придерживаюсь того же маршрута, что и с Алекс. Но теперь не испытываю удовольствия без нее. Прежде чем я достиг конца Центрального Парка, я срезал через 72-ую западную улицу на Риверсайд Драйв, затем у реки Гудзон Гринвей. Что-то в вечнозеленых растениях, остающихся такими даже в холодные ночи, было очаровательным.

Я был солдатом. Ошибки случаются.

Интересно, как легко было простить полицейских за то, что они арестовали меня вместо Рэнди, но я не мог простить себя. Сколько раз я винил себя в смерти Робертса? Сколько раз я обвинял себя во всей крови, боли и том дерьме, которое пришло в мою жизнь после того дня, когда я потерял самообладание и выстрелил в свой ноутбук?

Господи, был ли я чертовым невротиком? Было ли это просто так? Я винил себя за многое. В конце концов, я был ребенком, который винил себя за снижение дохода, что привело к побоям матери.

Но видите ли, это не моя вина. Она была его. Я не ударял ее. Мой сукин сын, чертов отец делал это снова и снова, и в конце концов не важно, что я сделал или не сделал. Все, что я делал – защищал себя. Защищал себя от боли. Защищал себя от родителей, которые были, мягко говоря, ненадежными. И давайте взглянем правде в лицо... моя мать, наконец, выгнала его, присоединилась к обществу анонимных алкоголиков во время моего первого года обучения в школе. Это многое значит, но это не изменило того, что случилось со мной. Не изменило того, что я воздвиг вокруг себя барьер.

В конце концов, Алекс была той, кто страдал из-за этого.

В нашу последнюю ночь в Израиле она подталкивала меня сказать ей, чего я хотел. Собирались ли мы быть парой? Собирались ли остаться вместе, не смотря на расстояние, не смотря на боль разлуки? Или мы вернемся домой, возвращаясь к встречам с другими людьми, медленно забывая друг друга, медленно забывая нашу первую любовь, а затем – конец. Возможно, думать друг о друге несколько лет, или столкнуться друг с другом где-то через десять лет и вспоминать несколько минут?

То, что ей нужно было от меня три года назад, было ясным объяснением того, что я чувствовал. И я точно знал, чего хотел. Я хотел ее. Ничего больше. Но что сказать? Что это сделает меня уязвимым, так что я не буду в безопасности. Единственное, что я не собирался делать – рисковать, теряясь в другом человеке.

И по этой причине я потерял ее. Так просто. Мы позволили этому помешать либо одному, либо другому.

– Почему ты не можешь сказать, что чувствуешь? – кричала она.

– Потому что ты можешь сделать мне больно, – было единственным ответом.

Время отбросить этот страх. Я не мог быть для нее идеальным парнем. Я был немного безумен, покалечен и с некоторыми психологическими проблемами, небольшим повреждением головного мозга и многим другим. Но также я любил ее. И даже если это убьет меня, даже если она отошьёт меня, я никогда не впущу в свою жизнь кого-то еще, я собираюсь сделать все от меня зависящее, чтобы показать ей, что именно чувствую.