Национализм

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

мимо цели, ибо имплицитно предполагает первичность идеоло­гического и дискурсивного перед социальным. Получается, что социальное — это сфера практических действий, а идеологиче­ское — сфера теории и идеологии. Но это неверно. Дискурс уже представляет собой часть (социальной) практики, а социальная практика, в свою очередь, всегда дискурсивно организована. Поэтому существо дела не в том, что «первично» — некоторый дискурс (национализм) или некоторая социальная форма (на­ция), а в том, как происходит конституирование данной соци­альной формы.

Геллнеровский тезис о первичности национализма по от­ношению к нациям не выдерживает критики и по эмпирическим причинам. В исследовании Джона Армстронга «Нации до на­ционализма»¹ (название которого можно было бы принять за полемику с Геллнером, если не знать, что оно вышло годом раньше книги последнего) убедительно продемонстрировано существование относительно устойчивых культурных сооб­ществ в эпоху, когда о национализме никто ничего не слышал. Если понимать под культурой символический код, связывающий индивидов в некоторую группу (а Геллнер бы не стал спорить с таким пониманием), то сообщества, основанные на культур­ном сходстве, можно зафиксировать уже в Средние века. Коллективная идентичность, которую Э. Хобсбаум удачно на­зовет «протонациональной», находила выражение в литургии, жестике и атрибутике коронаций, в архитектуре². Утверждая, что не нации производят национализм, а национализм — на­ции, Геллнер стремится подчеркнуть решающую роль государ­ства в формировании наций. Однако даже такой симпатизи-

рующий Геллнеру исследователь, как Э. Хобсбаум, не счита­ет, что нации следует рассматривать только как производные современного государства: они возникают на стыке полити­ческих, социально-экономических и технологических трансфор­маций'.

Геллнер почти полностью отвлекается от исторического контекста. Именно это — жертвование историческим изме­рением феномена — вменяют ему в вину почти все его крити­ки. Хотя это обвинение не всегда корректно, оно затрагивает действительную слабость геллнеровских построений. В рамках его теории, в частности, нельзя объяснить существования наци­оналистических движений в неиндустриальных обществах. На­пример, стремление южных славян выйти из состава Осман­ской империи и создать собственное государство вполне может быть квалифицировано как национализм. Между тем это дви­жение началось задолго до вовлечения Балкан в процесс модер­низации.

Увязав национализм с обслуживанием потребностей мо­дернизации, Э. Геллнер, кстати, закрыл возможность для изу­чения форм национализма, которые не только служат модер­низации, но как раз противостоят ей².

Отвлечение от конкретно-исторического контекста влечет за собой множество натяжек и неточностей. К ним относится, среди прочего, положение Э. Геллнера о соразмерности куль­тур и человеческих коллективов, якобы имевшем место в тра­диционном (аграрном) обществе. По Геллнеру, границы «ма­лых», или «низких», культур заданы границами малых групп, или средневековых общин. Но, как отмечает В. Коротеева, письмен­ная, литургическая традиция, которой принадлежат эти группы.

¹ Armstrong J. Nations before Nationalism. Capel Hill: University of North
Carolina Press, 1982.

² См.: Armstrong. Op.cit. P. 4-11. См. также: Vossler К. Aus der ro-
mantischen Welt. Karlsruhe: Stahlberg, 1948. S. 399; См. также: Хейзинга Й.
Осень Средневековья. М.: Наука, 1988.

' См.: Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб.: Але-тейа, 1998. С. 20.

² См.: Бройи Дж. Подходы к исследованию национализма // Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Хрох и др. С. 213.

6*

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

гораздо шире. К тому же культурная идентичность члена такой общины никогда не укладывается в рамки самой общины: «с некоторыми соседями он говорит на одном диалекте, с дру­гими разделяет верования, а ряд норм поведения принят лишь среди членов его клана»¹. Наконец, сама конструкция замкну­той сельской общины вызывает у российской исследовательни­цы сомнения. Такую общину можно найти у крестьян Гималаев, но к средневековой Западной Европе «понятие чисто аграрного общества вряд ли приложимо. Здесь и развитая городская жизнь, и торговые связи, пересекающие обширные территории, и областные рынки»².

В концепции Геллнера усилия государства по формирова­нию нации и национализм — одно и то же. Но тем самым бри­танский исследователь отказывается от анализа содержания той доктрины, которую он называет национализмом. Национализм у него — это «организация человеческих групп в большие, цен­трализованно обученные, культурно однородные сообще­ства»³. Не случайно, говоря о связи между идеологией нацио­нализма и навязыванием культурной однородности, Геллнер замечает: «Не национализм, как утверждает Кедури, навязы­вает эту однородность. Скорее однородность, ставшая объек­тивной неизбежной необходимостью, в конечном счете, про­является в форме национализма»⁴. Национализм в результате утрачивает содержание как относительно самостоятельное идеологическое явление, растворяясь в явлениях неидеологи­ческого порядка. Само собой разумеется, что при таком под­ходе нельзя провести грань между идеологией национализма и идеологиями, с национализмом конкурирующими. Иными

¹ Коротеева В. «Воображенные», «изобретенные» и «сконструиро­
ванные» нации: метафора в науке // Этнографическое обозрение. 1993.
№3. С. 156.

² Там же. С. 158.
³Там же. С. 87.

⁴ Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 96.

словами, Геллнер лишает националистический дискурс специ­фичности¹.

Геллнеровское определение национализма, при его несом­ненной операциональности, не покрывает всего многообразия националистических идеологий. В него не умещается, во-пер­вых, государственный национализм современных субъектов международной политики, который выражается либо в стрем­лении к максимальной экспансии в экономической, военно-по­литической, информационной и культурной сфере (американ­ский, французский, китайский национализм), либо в защите на­ционального рынка (национализм государств, получивших название «азиатских тигров» — Японии, Южной Кореи, Тайва­ня, Таиланда). Во всех этих случаях национализм — абсолютный приоритет принципа нации (национального суверенитета, наци­ональных интересов) — налицо, однако стремления к совпаде­нию границ культуры и границ государства не наблюдается. Во-вторых, в геллнеровское определение не умещается также так называемый культурный национализм — идеологии и дви­жения, связанные с отстаиванием национальной (культурной, языковой, этнической) идентичности, но не поднимающие во­проса о национальной государственности. Например, чувашский национализм в России, бретонский во Франции, окцитанский и каталонский в Испании и т. д. Наконец, в-третьих, существует немало националистических движений, идеология которых строится на требовании расширения автономии в той или иной сфере, но не предполагает стремления к приведению в соот­ветствие этнокультурных и политических границ. Здесь можно воспользоваться терминологией Л. Дробижевой и ее коллег, вычленяя «паритетный», «экономический» и «защитный» нацио­нализм. Так, татарские националисты, добивавшиеся от центра

' В этом пункте наш упрек Геллнеру разделяет Э. Гидденс, указыва­ющий, что в геллнеровской теории остается неясным, почему процесс фор­мирования нации как гомогенной культурной среды «должен влечь за со­бой именно национализм». GiddensA. The Nation-State and Violence. P. 214.

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

максимально полной автономии в экономической и культурной сфере, однако не требовавшие полного суверенитета, могут служить примером «паритетного национализма». Иллюстрацией «экономического национализма» будет служить настойчивость якутских политических элит в отстаивании самостоятельности в распоряжении природными богатствами республики Саха (Яку­тия). «Защитный национализм» демонстрируют осетинские, ин­гушские, карельские лидеры, проводящие специальные меро­приятия по удержанию этнокультурной самобытности соответ­ствующих субъектов федерации.