Эмиль Золя. Деньги 9 страница

Каролина снова осталась одна. Гамлен пробыл в Париже до первых чиселноября для выполнения формальностей, которых потребовало окончательноеутверждение общества при увеличении капитала до ста пятидесяти миллионов.По желанию Саккара ему опять пришлось самому зайти к нотариусу Лелорену наулицу Сент-Анн и официально заявить, что все акции разобраны и капиталвнесен сполна, хотя в действительности это было не так. Потом он месяца надва уехал в Рим, чтобы заняться какими-то важными делами, о которых никомуне говорил. По-видимому, это была его пресловутая мечта о переселении папыв Иерусалим, а также другой, более осуществимый и более значительныйпроект - проект превращения Всемирного банка в католический,представляющий интересы всего христианского мира, - в громадную машину,предназначенную сокрушить, стереть с лица земли еврейский банк. Оттуда ондолжен был опять поехать на Восток для прокладки железнодорожной линииБрусса-Бейрут. Он уезжал из Парижа, радуясь быстрому процветанию фирмы,совершенно убежденный в ее непоколебимой прочности, - в душе егошевелилось теперь лишь глухое беспокойство по поводу этого необычайногоуспеха. Поэтому накануне отъезда, беседуя с сестрой, он дал ей только одиннастойчивый совет - не поддаваться всеобщему увлечению и продатьпринадлежавшие им акции, если курс их превысит две тысячи двести франков:таким образом он хотел выразить свой личный протест против этогонепрерывного повышения, которое считал безумным и опасным. Когда Каролина осталась одна, раскаленная атмосфера, в которой онажила, начала еще сильнее тревожить ее. В первую неделю ноября курс достигдвух тысяч двухсот, и вокруг Каролины начались восторги, возгласыпризнательности и безграничных надежд: Дежуа рассыпался в благодарностях,дамы де Бовилье держались с ней как с равной, как с подругой божества,которому суждено было восстановить величие их древнего рода. Хорблагословений раздавался из уст счастливой толпы малых и великих; девушки,наконец-то, получали приданое, внезапно разбогатевшие бедняки моглиобеспечить свою старость; богачи, снедаемые ненасытной жаждой наживы,ликовали, сделавшись еще богаче. После закрытия Выставки в Париже, пьяномот наслаждения и от сознания своего могущества, наступила невиданнаяминута - минута безграничной веры в счастье, в удачу. Все ценные бумагиподнялись, наименее солидные находили легковерных покупателей, кучасомнительных сделок приливала к рынку, угрожая ему апоплексией, а внутричувствовалась пустота, полное истощение государства, которое слишком многовеселилось, тратило миллиарды на крупные предприятия и вскормило огромныекредитные учреждения, зияющие кассы которых лопались на каждом шагу.Первая же трещина грозила полным крушением в этой атмосфере всеобщегопомешательства. И, должно быть, от этого тревожного предчувствия уКаролины сжималось сердце при каждом новом скачке акций Всемирного банка.Никакие дурные слухи не доходили до нее, разве только легкий ропот игроковна понижение, удивленных и побежденных. И все-таки она ясно ощущалабеспокойство, какая-то беда угрожала зданию, но какая? Ничего нельзя былосказать, и ей приходилось ждать, наблюдая этот необычайный триумф, которыйвсе возрастал, несмотря на легкие сотрясения, всегда предвещающиекатастрофу. Впрочем, у Каролины была сейчас и другая забота. В Доме Трудолюбияперестали, наконец, жаловаться на Виктора, ставшего молчаливым изамкнутым, но она до сих пор ни о чем не рассказала Саккару: оначувствовала какую-то странную неловкость и со дня на день откладывала своенамерение, страдая от стыда, который Саккар должен был испытать при этомразговоре. С другой стороны, Максим, которому она уже вернула две тысячифранков из собственного кармана, подшучивал над ней по поводу остальныхчетырех тысяч, требуемых Бушем и Мешен: эти люди обирают ее, отец страшнорассердится, когда узнает. Поэтому она теперь отказывала Бушу,требовавшему уплаты обещанной суммы. После бесчисленных попыток Буш,наконец, рассердился, тем более что его первоначальная мысль - прибегнутьк шантажу - возродилась вновь с тех пор, как Саккар поднялся так высоко:теперь, думал Буш, Саккар испугается скандала и пойдет на все условия.Итак, в один прекрасный день он решил обратиться непосредственно к Саккаруи написал, чтобы тот зашел к нему в контору ознакомиться со стариннымидокументами, найденными в одном доме на улице Лагарп. Он указал номер домаи так прозрачно намекнул на давнишнюю историю, что, разумеется, Саккардолжен был встревожиться и прибежать к нему. Письмо это, доставленное наулицу Сен-Лазар, попало в руки Каролины, которая узнала почерк. Онавздрогнула; с минуту она колебалась - не пойти ли ей к Бушу и не заплатитьли требуемую сумму? Потом ей пришло в голову, что, может быть, Буш пишетсовсем по другому поводу и что, так или иначе, что был удобный случайпокончить с неприятным делом. И, взволнованная, она была даже радавозможности избежать объяснения, рада тому, что кто-то другой возьмет насебя этот тягостный труд. Вечером, когда Саккар при ней вскрыл письмо, онтолько слегка нахмурился, и Каролина решила, что речь идет о каком-нибудьденежном осложнении. В действительности же он был жестоко потрясен. Сердцеего сжалось при мысли, что он попался в такие грязные руки; он почуялкакой-то гнусный шантаж. С деланным спокойствием он положил письмо вкарман, но решил, что пойдет к Бушу. Дни проходили за днями, наступила вторая половина ноября, а Саккаркаждое утро откладывал свое посещение, закружившись в уносившем егопотоке. Курс перешел за две тысячи триста франков, и он был в восторге,хотя чувствовал, что на бирже начинается противодействие, что оноусиливается вместе с горячкой повышения: видимо, появилась группапонижателей, которые занимали позицию и начинали враждебные действия, покаеще робко, позволяя себе только отдельные вылазки на аванпостах. И длятого, чтобы восходящее движение курса не остановилось, Саккару уже дваждыпришлось самому покупать акции, прикрываясь именем подставных лиц.Началась гибельная тактика покупки собственных акций и спекуляции ими,тактика общества, пожирающего самого себя. Как-то вечером, подстегиваемый обуревающей его страстью, Саккар неудержался и заговорил об этом с Каролиной. - Кажется, скоро станет жарко. Да, мы слишком сильны, мы стесняем их. Ячую тут Гундермана, это его тактика: он пустит в ход регулярные продажи -столько-то сегодня, столько-то завтра - и будет увеличивать цифру до техпор, пока мы не пошатнемся... Она перебила его своим серьезным тоном: - Если у него есть акции Всемирного, то он правильно делает, чтопродает. - Что?.. Правильно делает, что продает? - Разумеется! Ведь брат говорил вам: курс сверх двух тысяч - этосовершенное безумие. Он смотрел на нее с изумлением и, наконец, разразился, вне себя отгнева: - Ну что ж, - если так, продавайте и вы, почему бы нет? Продавайте!..Да, да, играйте против меня, раз вы хотите моего поражения. Она слегка покраснела, потому что как раз накануне продала тысячуакций, выполняя распоряжение брата, успокоенная этой продажей, словнозапоздалым актом честности. Но так как он не задал ей прямого вопроса, онане призналась ему в этом - тем более что он еще сильнее смутил ее,добавив: - Вчера были изменники, я уверен. Кто-то выбросил на рынок целую пачкуакций, и курс непременно поколебался бы, если б не вмешался я... Но это неГундерман. У него другой метод - более медлительный и в результате болееизнуряющий... Ах, дорогая моя, я вполне спокоен, и все-таки я дрожу. Ведьзащитить свою жизнь - это пустяки. Гораздо труднее защитить деньги - своии чужие. И действительно, с этого дня Саккар перестал принадлежать себе. Онпревратился в раба миллионов, которые выигрывал, торжествуя и в то жевремя непрестанно рискуя оказаться побежденным. Он даже не успевал теперьвидеться с баронессой Сандорф в маленькой квартирке на улице Комартен. Поправде сказать, ему наскучил обманчивый огонь этих глаз и холодность,которую не могли согреть даже его извращенные выдумки. Кроме того, ониспытал неприятную минуту, такую же, какую, по его милости, однаждыиспытал Делькамбр: как-то вечером, на этот раз просто из-за неловкостигорничной, он застал баронессу в объятиях Сабатани. Произошло бурноеобъяснение, и он успокоился лишь после полной исповеди: оказывается, вседело было в любопытстве - преступном, конечно, но вполне понятном. Всеженщины рассказывали об этом Сабатани такие чудеса, что она просто немогла удержаться, чтобы не убедиться самой. И Саккар простил ее, когда наего грубый вопрос она ответила, что, право же, ничего особенного. Теперьон виделся с ней не чаще раза в неделю - не потому, чтобы он продолжалсердиться на нее, а по той простой причине, что она ему надоела. Тогда,чувствуя, что он отдаляется от нее, баронесса Сандорф впала в свои прежниеколебания и сомнения. С тех пор как она выспрашивала его в интимныеминуты, она играла почти наверняка и много выигрывала, деля с ним егоудачу. Теперь она ясно видела, что он не хочет отвечать на ее вопросы, идаже опасалась, что он солжет ей. И как-то раз - было ли это дело случая,или он действительно решил забавы ради направить ее по ложному следу - онадаже проиграла, последовав его совету. Ее доверие к нему сразупоколебалось. Если уж он обманывает ее, кто же будет теперь руководить ею?И хуже всего было то, что легкое, едва ощутимое недоброжелательство набирже по отношению к Всемирному банку с каждым днем становилось всезаметнее. Пока что это были только слухи, ничего определенного, ни одинфакт не подрывал прочности учреждения. Но некоторые намекали, что тутчто-то неладно, что внутри плода завелся червь... Это, впрочем, не мешалокурсу взлетать все выше и выше, на чудовищную высоту. После неудачной операции с итальянскими баронесса окончательновстревожилась и решила зайти в редакцию "Надежды", чтобы попытатьсявыведать что-нибудь у Жантру. - Послушайте, что происходит? Уж вы-то должны знать... "Всемирные"поднялись сегодня еще на двадцать франков, и все-таки ходят какие-то слухи- никто не мог мне сказать, какие именно, но только что-то неблагополучно. Но и сам Жантру был не менее растерян, чем она. Находясь у самогоистока слухов, фабрикуя их сам по мере надобности, он в шутку сравнивалсебя с часовым мастером, который живет среди сотен часов и никогда незнает точного времени. Благодаря своей рекламной конторе он был в курсевсех секретных сообщений, зато для него не существовало единого и твердогомнения, так как все сведения противоречили друг другу и одно уничтожалодругое. - Я ничего не знаю, решительно ничего. - О, вы просто не хотите сказать мне. - Нет, я сам ничего не знаю, честное слово! А я еще собирался зайти квам и порасспросить вас! Так, значит, Саккар больше не любезен с вами? Ее жест подтвердил то, о чем он догадывался и сам; связь близка к концувследствие взаимного пресыщения: женщина хандрит, мужчина охладел, времяоткровенных бесед миновало. На миг он пожалел, что не притворился хорошоосведомленным человеком, чтобы наконец-то "заполучить" дочку этогоЛадрикура, который угощал его когда-то пинками. Но, чувствуя, что его часеще не настал, он только смотрел на нее, размышляя вслух: - Да, это досадно, а я-то рассчитывал на вас... Ведь если произойдеткакая-нибудь катастрофа, надо знать о ней заранее, чтобы иметь возможностьобернуться... О, я не думаю, что это случится так скоро, банк еще оченьпрочен. Но, знаете, бывают странные вещи... Он внимательно смотрел на баронессу, и в его голове складывался пландействий. - Вот что, - неожиданно проговорил он, - раз Саккар бросает вас, вам быследовало подружиться с Гундерманом. Она удивилась: - С Гундерманом? Зачем?.. Я, правда, немного знакома с ним, мывстречались у де Руавилей и у Келлеров. - Знакомы? Тем лучше... Придумайте какой-нибудь предлог, зайдите кнему, поговорите, постарайтесь завоевать его дружбу. Подумайте только,стать подругой Гундермана, управлять миром! И он захихикал, представляя себе непристойные картинки: холодностьбанкира была всем известна, и попытка соблазнить его казалась необычайносложным и трудным делом. Баронесса поняла его и молча улыбнулась, нисколько не рассердившись. - Но почему же с Гундерманом? - повторила она. Он объяснил, что Гундерман несомненно стоит во главе группы, играющейна понижение и начинающей действовать против Всемирного банка. Это емуизвестно, у него есть доказательства. Если Саккар охладел к ней, то развеиз соображений элементарной осторожности не следует подружиться с егопротивником, не порывая, впрочем, и с ним самим? У нее будет своя рука вобоих лагерях, и тогда, вне всякого сомнения, в день битвы она займетместо рядом с победителем. Он предлагал ей это предательство самымневинным тоном, преподнося его просто как добрый совет. Если на него будетработать женщина, он сможет спать спокойно. - Ну, что? Согласны? Давайте заключим союз... Мы будем предупреждатьдруг друга, будем сообщать друг другу все, что узнаем. Он взял ее за руку, но она инстинктивно отдернула ее, заподозрив другиенамерения. - Нет, нет, я и не думаю об этом, ведь мы теперь товарищи... В будущемвы сами вознаградите меня. Она засмеялась и позволила ему поцеловать руку. Ее презрение к нему ужеисчезло, она забыла о том, что он был чуть ли не лакеем, забыла о гнусномразврате, которому он предавался, не замечала его потасканной физиономии скрасивой бородой, пахнувшей абсентом, пятен на новом сюртуке, следовштукатурки на блестящем цилиндре, вымазанном при падении с какой-нибудьгрязной лестницы. На следующий же день баронесса Сандорф отправилась к Гундерману. С техпор как акции Всемирного достигли курса в две тысячи франков, Гундермандействительно открыл настоящую кампанию на понижение, в величайшей тайне,никогда не показываясь на бирже и даже не имея там официальногопредставителя. Он рассуждал так: стоимость акции равна номиналу плюспроцент, который она может дать и который зависит от благосостояния фирмы,от успеха ее предприятий. Следовательно, существует какая-то максимальнаяцифра, превышать которую неблагоразумно; если же, под влиянием всеобщегоувлечения, она все-таки бывает превышена, то это повышение искусственно, итогда разумнее всего играть на понижение, которое наступит рано илипоздно. Однако при всей своей уверенности, при безусловной вере в логику,Гундерман все же был удивлен быстрыми победами Саккара, этим внезапновозросшим могуществом, начинавшим пугать главный еврейский банк. Надо былокак можно скорее свалить этого опасного противника, и не только затем,чтобы вернуть восемь миллионов, потерянных после Садовой, но главнымобразом для того, чтобы не пришлось делить господство над рынком с этимстрашным авантюристом, которому, вопреки всякому здравому смыслу, словнокаким-то чудом удавались самые рискованные предприятия. И Гундерман,исполненный презрения к пылким страстям, еще более подчеркивал своюобычную флегму игрока-математика, свое холодное упорство человека цифр,неизменно продавая, несмотря на непрерывное повышение, и теряя при каждойликвидации все более и более значительные суммы с великолепнымспокойствием мудреца, помещающего свои деньги в сберегательную кассу. Когда баронессе удалось, наконец, добраться до банкира, окруженноготолпой служащих и агентов, заваленного грудой бумаг, которые надо былоподписать, и телеграмм, которые надо было прочесть, тот мучился жестокимприступом кашля, разрывавшим ему грудь. Тем не менее он сидел здесь с шести часов утра, кашляя и отхаркиваясь,изнемогая от усталости, но не сдаваясь. В этот день, накануне выпускаиностранного займа, толпа посетителей в просторной комнате спешила ещебольше, чем обычно, и их с молниеносной быстротой принимали два сынаГундермана и один из его зятьев, а на полу, возле маленького столика,спрятанного в амбразуре окна, трое его внучат - две девочки и мальчик - спронзительными криками отнимали друг у друга куклу, рука и нога которойбыли уже оторваны и валялись рядом. Баронесса поспешила найти предлог для своего посещения: - Сударь, я взяла на себя смелость лично побеспокоить вас... У насустраивается благотворительная лотерея, и я... Он не дал ей договорить; в делах благотворительности он был очень щедри всегда брал два билета, особенно если дамы, с которыми он встречался вобществе, давали себе труд принести их к нему на дом. Но тут служащий подал ему папку с каким-то делом, и ему пришлосьизвиниться. Посыпались огромные цифры. - Так вы говорите - пятьдесят два миллиона? А каков был кредит? - На шестьдесят миллионов, сударь. - Хорошо. Повысьте его до семидесяти пяти. Он снова обернулся к баронессе, как вдруг, уловив какую-то фразу изразговора зятя с одним из агентов, быстро вмешался: - Ничуть не бывало! При курсе в пятьсот восемьдесят семь франковпятьдесят сантимов на каждую акцию приходится на десять су меньше. - О, сударь, - смиренно возразил агент, - ведь это составит разницувсего только в сорок три франка! - В сорок три франка! Да это огромная сумма! Что я, по-вашему, ворую,что ли? Деньги счет любят - вот мое правило! В конце концов, чтобы поговорить без помехи, он решился увестибаронессу в столовую, где был уже накрыт стол. "Благотворительная лотерея"не обманула его. По донесениям своей услужливой полиции он знал о связибаронессы с Саккаром и отлично понял, что она пришла по какому-тосерьезному поводу. Поэтому он без церемонии приступил к делу: - Ну-с, а теперь скажите то, что вы хотели мне сказать. Но она притворилась удивленной. Ей нечего сказать ему, она может толькопоблагодарить его за доброту. - Так, значит, вам никто не давал поручения ко мне? У него был разочарованный вид - видимо, он решил, что она пришла скаким-нибудь тайным поручением от Саккара, с какой-нибудь новой выдумкойэтого безумца. Теперь, когда они были одни, она смотрела на него, улыбаясь своейжгучей улыбкой, возбуждающей у мужчин столь обманчивые надежды. - Нет, нет, мне нечего вам сообщить, но раз вы так добры, то, напротив,я сама хочу кое о чем попросить вас. Наклонившись к нему, она коснулась своими изящными, затянутыми вперчатки ручками его колен. И начала изливать перед ним душу: рассказала освоем неудачном замужестве с иностранцем, который совершенно не понимал ниее натуры, ни ее потребностей, объяснила, каким образом ей пришлось, чтобыне потерять своего положения в обществе, прибегнуть к игре на бирже. Подконец она заговорила о своем одиночестве, о необходимости иметь человека,который давал бы ей советы, руководил бы ею на этой скользкой почве биржи,где каждый ложный шаг обходится так дорого. - Но ведь у вас, кажется, есть такой человек, - перебил он. - О нет, это не то... - пробормотала она с жестом глубокогопренебрежения. - Нет, нет, это все равно что никто, у меня никого нет... Яхотела бы, чтобы таким человеком стали вы, властелин, бог. Ну, право же,что вам стоит быть моим другом, говорить мне время от времени одно слово,одно только словечко. Если бы вы знали, как бы я была счастлива, какблагодарна вам! Всем моим существом! Она придвинулась к нему еще ближе, обдавая его своим горячим дыханием,обволакивая тонким и сильным ароматом, исходившим от всего ее тела. Но онбыл все так же спокоен, он даже не отодвинулся; плоть его умерла, и ему неприходилось уже подавлять в себе никаких желаний. Страдая болезньюжелудка, он питался только молочной пищей, и сейчас, слушая баронессу,машинально брал из стоявшей на столе вазы виноградинки и клал их в рот -единственная невоздержанность, единственная дань чувственности, которую ониногда себе позволял, рискуя заплатить за это несколькими днями страданий. Он лукаво усмехнулся, чувствуя себя неуязвимым, когда баронесса, как бызабывшись в порыве мольбы, положила ему на колено свою маленькуюсоблазнительную ручку с длинными, гибкими, как змеи, пальцами. Он шутливовзял эту руку и отстранил ее, покачав головой, как бы благодаря заненужный подарок и отказываясь от него. Затем, чтобы не терять времени,направился прямо к цели: - Конечно, вы очень милы, и я хотел бы вам услужить... Вот что, мойпрелестный друг, когда вы принесете мне добрый совет, я обязуюсь ответитьвам тем же. Сообщайте мне о том, что делается там, а я буду сообщать вам освоих планах... Идет? Он встал, и ей пришлось выйти вместе с ним в большую комнату. Онапрекрасно поняла, какого рода сделку он ей предложил - измену,предательство, - но ей не хотелось отвечать, и она снова заговорила освоей благотворительной лотерее; он же насмешливо покачал головой, словноговоря, что не нуждается в помощниках, что развязка, логическая, роковаяразвязка все равно придет - разве только несколько позже. И когда она,наконец, ушла, его сразу захватили другие дела: необычайная сутолока этогоденежного рынка, вереница биржевых агентов, беготня служащих, игры внучат,которые только что оторвали кукле голову и теперь испускали торжествующиекрики. Сидя за своим маленьким столом, он углубился в изучение какой-тоновой, внезапно пришедшей ему в голову идеи и уже ничего не слышал. Баронесса Сандорф дважды заходила после этого в редакцию "Надежды",чтобы рассказать Жантру о своей попытке, но все не заставала его. Наконецкак-то раз Дежуа проводил ее в кабинет. Сидя на скамейке в коридоре, егодочь Натали беседовала с госпожой Жордан. Вторые сутки шел проливнойдождь, и в эту сырую, пасмурную погоду помещение редакции в нижнем этажестарого дома, выходящее в темный, как колодец, двор, казалось невыносимопечальным. Газовые рожки мерцали в грязном полумраке. Марсель, ожидаяЖордана, побежавшего на поиски денег для очередного взноса Бушу, сгрустным видом слушала Натали, которая своим резким голосом трещалачто-то, как хвастливая сорока, с порывистыми жестами рано созревшейпарижской девушки. - Вы понимаете, сударыня, папа не хочет продавать, но есть одна особа,которая уговаривает его продать, стараясь запугать его. Я не стануназывать эту особу, но уж ей, конечно, не следовало бы пугать людей...Теперь я и сама не позволяю папе продать. С какой это стати я станупродавать, когда курс все поднимается! Для этого надо быть форменнойдурой, правда? - Конечно, - кратко ответила Марсель. - Как вам известно, курс сейчас две с половиной тысячи, - продолжалаНатали. - Теперь все расчеты веду я, потому что папа совсем не умеетписать... Так вот - наши восемь акций уже дают нам двадцать тысяч франков.Недурно, а? Сначала папа хотел остановиться на восемнадцати тысячах, - онсам назначил себе эту цифру: шесть тысяч франков на мое приданое,двенадцать для него. Это была бы небольшая рента в шестьсот франков, и онвполне заслужил ее после всех этих волнений... Но какое счастье, что он непродал, правда? Ведь вот сейчас у нас на две тысячи больше!.. Ну, а теперьмы хотим еще больше, мы хотим ренту в тысячу франков, не меньше. И мыполучим ее - так сказал господин Саккар... Какой он милый, этот господинСаккар! Марсель не удержалась от улыбки: - Так вы уже не выходите замуж? - Почему же? Я выйду, как только курс перестанет подниматься... Раньшемы очень торопились, особенно отец Теодора, из-за его торговли, но что жеделать? Нельзя же заткнуть источник, когда из него льется золото. О,Теодор отлично понимает это - тем более что если у папы будет большаярента, то со временем нам достанется большой капитал. Вот какое дело! Тутесть о чем подумать. Вот мы и ждем. Эти шесть тысяч можно было получитьуже несколько месяцев назад, мы давно могли бы обвенчаться, но пусть лучшеденежки дадут приплод... Скажите, вы читаете статьи об акциях? И она продолжала, не ожидая ответа: - Я читаю их каждый вечер. Папа приносит мне газеты... Днем он читаетих сам, но он требует, чтобы я перечитывала их ему вслух, когда онприходит домой... Они никогда не могут надоесть, ведь все, что ониобещают, так прекрасно. Ложась спать, я только о них и думаю, я и во сневижу все это. Папа говорит, что он тоже видит во сне разные вещи, которыепредсказывают много хорошего. Третьего дня нам приснилось одно и то же:будто на улице валялись пятифранковые монеты и мы загребали их лопатой.Это было так забавно! Она снова перебила себя и спросила: - Сколько у вас акций? - У нас - ни одной! - ответила Марсель. Личико Натали, обрамленное белокурыми прядями волос, выразило глубокоесострадание. Ах, бедные люди, у них нет акций! В эту минуту ее позвалотец, поручив отнести по дороге в Батиньоль пакет с корректурами одному изсотрудников газеты, и она ушла с комической важностью капиталистки: ведьона теперь почти ежедневно заходила в редакцию, чтобы как можно скорееузнать биржевой курс. Оставшись на скамейке одна, Марсель, обычно такая веселая имужественная, вновь отдалась своим грустным мыслям. О боже, как все кругоммрачно, как уныло! А ее муж, бедняга, бегает по улицам в такой ливень! Онтак презирает деньги, ему так тяжела одна мысль о том, что надо ихдобывать, так трудно просить - даже у тех, кто ему должен. И глубокозадумавшись, не замечая ничего окружающего, она вновь переживала свойсегодняшний день, этот неприятный день, так дурно начавшийся с самогоутра, между тем как вокруг нее шла обычная лихорадочная работа редакции -сновали сотрудники, бегали посыльные с листами, хлопали двери, раздавалисьзвонки. В девять часов утра, когда Жордан ушел собирать материал опроисшествии, о котором он должен был написать отчет в газету, а Марсельедва умылась и была еще в ночной кофточке, к ним неожиданно явился Буш сдвумя субъектами весьма неопрятного вида, не то судебными приставами, нето мошенниками, - этого она так и не поняла. Пользуясь тем, что в квартиреосталась только женщина, этот отвратительный Буш заявил, что они унесутвсе, если она немедленно не заплатит долг. Не имея никакого понятия осудебных формальностях, она тщетно пыталась протестовать; Буш такрешительно утверждал, будто бы суд уже вынес решение, будто бы объявлениео продаже имущества с аукциона уже вывешено, что она совершеннорастерялась и в конце концов поверила ему: кто знает, может быть этопроизошло помимо их ведома? Тем не менее она не сдавалась и заявила, чтомуж не вернется к завтраку, а она ни к чему не позволит прикоснуться доего прихода. И вот между этими тремя подозрительными личностями иполуодетой женщиной с распущенными волосами разыгралась тягостная сцена:они составляли уже опись вещей, она запирала шкафы, бросалась к дверям,чтобы помешать им вынести вещи. Бедная квартирка, которой она такгордилась, скромная мебель, которую она натирала до блеска, обивка изкрасной бумажной материи, которую она сама прибивала к стенам! Нет, нет,только через ее труп - воинственно кричала она. И сказала Бушу, что онподлец и вор, да, вор, если не постыдился требовать семьсот тридцатьфранков пятнадцать сантимов, не считая новых начислений, по векселю натриста франков, купленному им за какие-нибудь сто су вместе с тряпьем ижелезным ломом. И подумать только, что они уже уплатили в счет долгачетыреста франков, а этот вор собирается еще унести их мебель в уплату зате триста с чем-то франков, которые не успел украсть. Ведь он отличнознает, что они добросовестные люди, что они немедленно заплатили бы, будьу них эта сумма... Но чтобы напугать ее, чтобы довести до слез, онпользуется тем, что она одна, что она не знает судебных порядков. Подлец!Вор! Вор! В ярости Буш кричал еще громче, чем она, с силой бил себя вгрудь. Нет, он честный человек, он заплатил за вексель своими кровнымиденьгами! Он действует по закону, пора покончить с этим делом. Однако,когда один из этих грязных субъектов выдвинул ящик комода в поисках белья.Марсель закричала так громко, угрожая поднять на ноги весь дом и всюулицу, что Буш немного смягчился. И поторговавшись еще с полчаса, наконецсогласился подождать до завтра, но яростно поклялся, что если она несдержит слова, завтра он заберет все. О, какой жгучий стыд испытала она -он терзал ее еще и сейчас - от посещения этих гадких людей, оскорбившихвсе самое заветное, оскорбивших ее стыдливость, перерывших даже постель,отравивших своим зловонием ее счастливую спаленку, так что ей пришлосьшироко распахнуть окна после их ухода! Но в этот день Марсель ожидало еще одно, более глубокое огорчение. Ейпришло в голову сейчас же побежать к родителям и попросить у них взаймынужную сумму: таким образом вечером, когда муж вернется домой, она неогорчит его так ужасно, она сможет изобразить ему утреннюю сцену в смешномвиде. Она уж представляла себе, как расскажет ему о грозной битве, ояростной атаке на их жилище, о героизме, с каким она отразила эту атаку.Сердце ее сильно билось, когда она вошла в небольшой особняк на улицеЛежандр, в нарядный домик, где она выросла и где теперь ее встретили какбы совершенно чужие люди, - настолько изменившейся, ледяной показалась ейцарящая в нем атмосфера. Ее родители как раз садились за стол, и онасогласилась позавтракать с ними, чтобы привести их в лучшее настроение. Зазавтраком разговор все время вертелся на повышении акций Всемирного банка- курс их накануне поднялся еще на двадцать франков, - и Марсель оченьудивилась, видя что ее мать стала еще более азартной, более жадной, чемотец. А ведь вначале она дрожала при одной мысли о спекуляции. Теперь,пристрастившись к случайностям игры, она сама с резкостью новообращеннойупрекала мужа за его нерешительность. Уже за закуской она вышла из себя,когда он предложил продать принадлежащие им семьдесят пять акций по этомунежданному курсу в две тысячи пятьсот двадцать франков, что дало бы им стовосемьдесят девять тысяч франков - то есть более ста тысяч барыша.Продать! Когда "Финансовый бюллетень" обещает курс в три тысячи франков!Да что он - с ума сошел? Ведь "Финансовый бюллетень" известен своейчестностью, он сам часто повторял, что на эту газету вполне можноположиться! О нет, она не позволит ему продать! Скорее она продаст дом,чтобы купить новые акции. И Марсель, молча, со стесненным сердцемслушавшая, как они выкрикивали эти огромные цифры, не знала, как ейпопросить взаймы пятьсот франков в этом зараженном игрою доме, которыйпостепенно наводнялся целым потоком финансовых газет, теперь окончательнозатопивших его пьянящими фантазиями рекламы. Наконец за десертом онарешилась: ей нужно пятьсот франков, иначе будет продано все их имущество,не оставят же их родители в такой беде. Отец смущенно взглянул на жену иопустил голову. Но мать сразу резко отказала. Пятьсот франков? Где же ихвзять? Все их деньги вложены в различные операции. И тут же посыпались еестарые ядовитые рассуждения: когда выходишь за нищего, за человека,который пишет книжки, надо терпеть последствия собственной глупости,нечего снова садиться на шею семье. Нет, нет! У нее нет ни гроша длялентяев: притворяются, что презирают деньги, а сами только и думают, какбы пожить на чужой счет! С этим она и отпустила дочь, и та ушла вотчаянии, с болью в сердце, не узнавая свою мать, прежде такуюблагоразумную, такую добрую. Очутившись на улице, Марсель пошла вперед,бессознательно глядя под ноги, словно надеясь найти деньги на тротуаре.Внезапно у нее блеснула мысль обратиться к дяде Шаву, и она сейчас жеотправилась на улицу Нолле, чтобы застать его до ухода на биржу. Вукромной квартирке, помещавшейся в нижнем этаже, слышался шепот, женскийсмех. Однако когда дверь отворилась, капитан оказался один со своейтрубкой. Он очень огорчился, рассердился на самого себя, крикнул, что унего никогда не бывает и ста франков свободных, что он изо дня в деньпроедает свои маленькие биржевые доходы - такая уж он свинья... Затем,узнав об отказе Можандров, он обрушился и на них, на этих гнусныхскупердяев. С тех пор как несколько имевшихся у них жалких акций началиповышаться, супруги совсем рехнулись, и он перестал у них бывать. Да воттолько на прошлой неделе сестра насмехалась над тем, что он играетосторожно; назвала его скрягой, когда он дружески посоветовал ей продатьакции. Так пусть же она сломит себе шею, уж о ней-то он не пожалеет. Итак, Марсель, которая опять оказалась на улице с пустыми руками,вынуждена была покориться судьбе, пойти в редакцию и рассказать мужу отом, что произошло утром. Бушу надо было уплатить во что бы то ни стало.Жордан, чья книга все еще не была принята ни одним издателем, пустился,несмотря на проливной дождь и слякоть, в погоню за деньгами, не зная, ккому обратиться во всем Париже - к друзьям, в редакции газет, где онсотрудничал, к знакомым, которых он мог случайно встретить. Уходя, онумолял Марсель вернуться домой, но она была так встревожена, что предпочлаостаться здесь и ждать его на этой скамейке. После ухода Натали Марсель осталась одна, и Дежуа принес ей газету: - Не хотите ли почитать, сударыня? Веселее будет дожидаться. Но она отрицательно покачала головой и, увидев входящего Саккара,постаралась приободриться и весело объяснила ему, что услала мужа в городс одним скучным поручением, которым ей не хотелось заниматься самой.Саккар, питавший симпатию к "юной чете", как он их называл, оченьуговаривал ее зайти к нему в кабинет, где ей было бы удобнее ждать мужа.Но она отказалась - ей хорошо было и здесь, - и он не стал большенастаивать, неожиданно оказавшись лицом к лицу с баронессой Сандорф,которая, к его изумлению, вышла из кабинета Жантру. Впрочем, они любезноулыбнулись друг другу и, обменявшись значительным взглядом, ограничилисьлегким поклоном, как люди, не желающие афишировать свою близость. Жантру только что заявил баронессе, что больше не решается что-либосоветовать ей. При виде прочности Всемирного банка, выдерживавшего всеусиливающиеся атаки понижателей, его колебания возросли: разумеется,Гундерман победит, но Саккар может продержаться еще долго, и, пожалуй,есть надежда недурно заработать, действуя заодно с ним. Он убедил еевыгадать время и пока что ладить с обоими. Лучше всего, стараясь бытьполасковее, по-прежнему выведывать секреты одного, чтобы приберечь их длясебя или продать другому, смотря по тому, что окажется выгоднее. Все этоЖантру преподносил тоном милой шутки, словно тут и не было черной измены,а баронесса, тоже смеясь, обещала ему долю в барыше. - Что это она теперь вечно торчит у вас! Наступил и ваш черед? - сосвоей обычной грубостью спросил Саккар, входя в кабинет Жантру. Тот притворился удивленным: - Кто это?.. Ах да, баронесса!.. Да что вы, дорогой патрон, она обожаетвас. Вот только сейчас она сама сказала мне это. Старый хищник остановил его жестом, как бы говоря, что его непроведешь, и, взглянув на потасканное лицо Жантру, изобличавшее самыйнизменный разврат, подумал, что если любопытство побудило ее сойтись сСабатани, то вполне могло случиться, что она пожелала также вкусить отпороков этой развалины. - Не оправдывайтесь, милейший. Когда женщина играет на бирже, онаспособна отдаться уличному рассыльному, только бы он отнес ее ордер. Жантру был очень обижен, но не показал виду и только засмеялся, упорноповторяя, что баронесса зашла к нему по поводу одного объявления. Впрочем, Саккар, пожав плечами, уже отбросил в сторону эту неинтереснуюдля него тему о женщине. Расхаживая взад и вперед по комнате, подходя кокну и глядя на бесконечную серую пелену дождя, он был полон радости илихорадочного возбуждения. Да! Вчера "всемирные" опять поднялись надвадцать франков! Но почему, черт возьми, так ожесточились понижатели? Ибоповышение дошло бы до тридцати франков, если бы не партия акций,выброшенная на рынок в первый же час. Саккар не знал одного - он не знал,что Каролина, исполняя просьбу брата и борясь с безрассудным повышением,снова продала тысячу акций. Разумеется, видя растущий успех, Саккар не могжаловаться, и все же в этот день он был охвачен каким-то странным чувством- какой-то смесью безотчетного страха и гнева. Он кричал, что эти гнусныеевреи поклялись его погубить, что этот негодяй Гундерман стал во главецелого синдиката понижателей и хочет раздавить его. Ему определенноговорили об этом на бирже и даже уверяли, будто этот синдикат предназначилсумму в триста миллионов франков, чтобы поддержать понижение. Ах,разбойники! Но он не повторял громко других слухов, слухов, которые скаждым днем становились все определеннее и компрометировали прочностьВсемирного банка; кое-кто уже называл факты и признаки близкихзатруднений, хотя пока что все это нисколько не поколебало слепого довериятолпы. Неожиданно дверь отворилась, и со своим обычным добродушным видом вошелГюре. - А, вот и вы, Иуда! - сказал Саккар. Узнав, что Ругон собирается окончательно бросить брата, Гюре возобновилдружбу с министром, так как был убежден, что в тот день, когда Ругонвыступит против Саккара, катастрофа станет неизбежной. Чтобы добитьсяпрощения великого человека, он снова начал лакействовать перед ним и был унего на посылках, готовый сносить ругань и пинки. - Иуда? - повторил он с тонкой улыбкой, освещавшей иногда его грубоемужицкое лицо. - Во всяком случае, честный Иуда, принесший бескорыстныйсовет господину, которого он предал. Но Саккар, словно не желая слушать его, крикнул торжествующим тоном: - Каково? Две тысячи пятьсот двадцать - вчера, две тысячи пятьсотдвадцать пять - сегодня. - Знаю, я только что продал. Гнев, который Саккар скрывал под маской шутки, наконец прорвался: - Как! Вы продали? Так значит, это конец! Сначала вы бросили меня дляРугона, а теперь вошли в сделку с Гундерманом! Депутат смотрел на него с изумлением: - С Гундерманом? С какой это стати?.. Я вошел в сделку с собственнойвыгодой, и только! Вы ведь знаете, я не охотник рисковать. У меня на этоне хватает смелости, я предпочитаю реализовать поскорее, как только можносорвать хороший барыш. Может быть, оттого-то я никогда в своей жизни непроигрывал. И он снова улыбнулся хитрой улыбкой осторожного нормандца, которыйвовремя, не спеша убирает свои урожай. - И это член правления общества! - с возмущением продолжал Саккар. - Дакто же после этого будет верить нам? Что подумают, видя, что вы продаете,когда повышение в самом разгаре? Черт возьми! Меня больше не удивляетболтовня о том, что наше процветание фиктивно и что мы близки к краху...Эти господа продают, давайте продавать и мы. Да ведь это паника! Не отвечая, Гюре неопределенно махнул рукой. В сущности говоря, онтеперь плевал на все, его дело было сделано. У него была теперь одназабота - выполнить поручение Ругона, и притом как можно искуснее, снаименьшим ущербом для себя самого. - Так вот, дорогой мой, как я уже сказал, я пришел дать вам одинбескорыстный совет... Вот он: будьте благоразумны, ваш брат взбешен и без церемонии броситвас, если вы окажетесь побежденным. - Он сам просил вас сообщить мне это? - невозмутимо спросил Саккар,подавив свой гнев. После минутного колебания депутат предпочел сознаться: - Ну, что ж... Пусть так, это он... Но только не думайте, что егораздражение хоть в какой-нибудь степени объясняется нападками "Надежды".Он выше этих уколов самолюбия. Дело не в этом, но подумайте сами,насколько католическая кампания вашей газеты мешает его теперешнейполитике. После этих несчастных осложнений с Римом все духовенствоповернулось к нему спиной, вот только недавно ему опять пришлось осудитьодного епископа за нарушение конкордата. И для нападок на него вы, какнарочно, выбрали такой момент, когда ему и без того трудно противостоятьлиберальному движению, порожденному реформами Девятнадцатого января, аведь он решился прибегнуть к ним только для того, чтобы потом осторожнообезвредить их. Послушайте, вы его брат - подумайте сами, может ли он бытьэтим доволен? - В самом деле, это очень дурно с моей стороны, - иронически заметилСаккар. - Бедный братец! Ему до смерти хочется остаться министром, и вотон проводит в жизнь те самые принципы, с которыми боролся еще вчера, и приэтом сердится на меня, не зная, как сохранить равновесие между правой,возмущенной его изменой, и "третьей партией", рвущейся к власти. Ещевчера, для успокоения католиков, он изрек свое знаменитое "Никогда!", онпоклялся, что Франция никогда не позволит Италии отнять у папы Рим.Сегодня, в страхе перед либералами, он хотел бы чем-нибудь задобрить иэтих, а потому милостиво решил перерезать мне глотку им в угоду... Напрошлой неделе Эмиль Оливье здорово отделал его в палате... - О, в Тюильри по-прежнему доверяют ему, - перебил его Гюре. -Император прислал ему бриллиантовую звезду. Но энергичный жест Саккара дал понять, что его не проведешь: - Всемирный банк стал слишком могуществен, не так ли? Разве можнотерпеть существование католического банка, который угрожает захватить весьмир, завоевать его силой денег, как некогда его завоевали религией? Приодной мысли о нем у всех свободомыслящих, у всех франкмасонов, метящих вминистры, пробегает мороз по коже... А может быть, нужно состряпатькакой-нибудь заем с помощью Гундермана? Да и какое правительствоудержится, если оно не отдаст себя на съедение проклятым евреям? И вот мойбезмозглый братец готов, чтобы только удержать власть еще на полгода,отдать меня на съедение евреям, либералам, всей этой сволочи, в надежде нато, что, пока они будут жрать меня, его самого хоть на некоторое времяоставят в покое. Так ступайте же к нему и скажите, что я плюю на него!..Он выпрямился во весь свой маленький рост; ярость, наконец, прорваласьсквозь иронию и изливалась в воинственных громогласных звуках. - Слышите, я плюю на него! Вот мой ответ, пойдите и передайте ему это. Гюре съежился. Он не любил, когда люди сердились, толкуя о делах. Вконце концов это его не касается, он здесь только посредник. - Хорошо, хорошо, я передам... Вы сломите себе шею, но это ваше дело. Наступило молчание. Жантру, который за все это время не проронил нислова, притворяясь, что всецело поглощен какой-то корректурой, поднялглаза, чтобы полюбоваться Саккаром. Ах, бандит, как он был хорош в своемувлечении! Эти гениальные бестии, опьяненные успехом, иной раз одерживаютпобеду наперекор рассудку. И в эту минуту Жантру был на стороне Саккара,он верил в его счастливую звезду. - Да, я и забыл, - продолжал Гюре. - Говорят, что Делькамбр,генеральный прокурор, вас ненавидит... Вы еще, должно быть, не знаете,сегодня утром император назначил его министром юстиции. Саккар внезапно остановился. Лицо его омрачилось. - Нечего сказать, хорош товар! - проговорил он. - И подумать, что изтакой дряни делают министров. Впрочем, какое мне до этого дело? - Разумеется, никакого, - нарочито наивным тоном ответил Гюре, - нотолько если с вами случится беда, - а ведь это может случиться со всякимделовым человеком, - то ваш брат просил передать, чтобы вы не рассчитывалина его поддержку против Делькамбра. - Какого черта! - завопил Саккар. - Ведь я уже сказал вам, что плюю навсю эту свору - на Ругона, на Делькамбра, да и на вас в придачу! К счастью, в эту минуту вошел Дегремон. Он никогда не заходил вредакцию, и все были так удивлены, что сразу замолчали. Чрезвычайнокорректный, он с любезной светской улыбкой пожал руку всем присутствующим.Его жена устраивала вечер, на котором собиралась петь, и он зашел личнопригласить Жантру, чтобы обеспечить хвалебный отчет в газете. Ноприсутствие Саккара, по-видимому, тоже привело его в восторг. - Как дела, великий человек? - Скажите-ка, вы еще не продали своих акций? - не отвечая, спросил тот. - Ха-ха, пока еще нет! И взрыв смеха прозвучал у него вполне искренне. Нет, нет, он был болееустойчив. - Но в нашем положении никогда не следует продавать! - вскричал Саккар. - Никогда! Именно это я и хотел сказать. Все мы действуем заодно; выведь знаете, на меня можно положиться. Прищурившись, глядя куда-то в сторону, он сказал, что отвечает и заостальных членов правления - Седиля, Кольба, маркиза де Боэна, как засамого себя. Дела идут чудесно, и это истинное удовольствие действоватьединодушно в такой атмосфере - атмосфере самого поразительного успеха,какой видела биржа за последние пятьдесят лет. Он для каждого нашелприятное слово и повторил, уходя, что рассчитывает видеть на своем вечеревсех троих. Мунье, тенор из Оперы, будет петь дуэт с его женой. Этополучится очень эффектно. - Итак, это все, что вы мне ответите? - спросил Гюре, тоже собираясьуходить. - Все! - резко заявил Саккар. Он намеренно не вышел проводить Гюре, как делал это обычно, и,оставшись наедине с редактором, сказал: - Это война, милейший! Хватит церемониться, отделайте хорошенько всюэту сволочь!.. Ах, наконец-то я смогу повоевать на свой лад! - Все-таки это слишком круто, - заключил Жантру, снова обуреваемыйсомнениями. Марсель все еще ждала на скамейке в коридоре. Не было еще и четырехчасов, но Дежуа уже пришел зажигать лампы - так быстро стемнело от этоготусклого и упорного дождя. Проходя мимо, он каждый раз находил для неекакую-нибудь шутку, стараясь развлечь ее. Впрочем, сотрудники все чащесновали теперь взад и вперед, шум голосов доносился из соседней комнаты,горячка усиливалась по мере того, как готовился номер. Подняв глаза, Марсель неожиданно увидела перед собой Жордана. Он промокдо нитки и стоял с убитым видом; губы его дрожали, в глазах было то дикоевыражение, какое бывает у людей, долго преследовавших какую-то цель ипотерпевших неудачу. Она поняла. - Ничего? - спросила она, бледнея. - Ничего, дорогая, абсолютно ничего... Был везде... Ничего не вышло... - О боже! - тихо простонала она, выразив в этой жалобе всю боль своегосердца. В эту минуту Саккар как раз вышел из кабинета Жантру и удивился,увидев, что она все еще здесь. - Как, сударыня, ваш гуляка-муж только сейчас вернулся? Вот видите, явам говорил, чтобы вы подождали его у меня в кабинете. Она пристально посмотрела на него; какая-то внезапная мысль мелькнула вее больших, полных отчаяния глазах. И, даже не рассуждая, она уступилапорыву храбрости, толкающей женщин на решительные поступки в минутысильного волнения. - Господин Саккар, у меня есть к вам просьба... Если вы разрешите, тотеперь я бы хотела зайти к вам... - Разумеется, сударыня. Угадав ее намерение, Жордан испуганно удерживал ее: "Не надо! Не надо!"- порывисто бормотал он ей на ухо, испытывая болезненное смущение, котороевсегда пробуждали в нем денежные вопросы. Но она пошла вперед, и емупришлось последовать за ней. - Господин Саккар, - сказала она, как только дверь за ними закрылась, -мой муж напрасно пробегал два часа в поисках пятисот франков и неосмеливается попросить их у вас... Так вот, я прошу об этом сама... И с воодушевлением, с задором эта веселая и решительная молоденькаяженщина описала утреннюю историю, грубое вторжение Буша, рассказала, кактрое мужчин ворвались в их квартирку и как ей удалось отбить атаку,рассказала о своем обязательстве уплатить немедленно. Ах, эти денежныераны, как тяжелы они для маленьких людей; как тяжелы эти горести,причиняемые стыдом и бессилием, это существование, которое сплошь и рядомзависит от нескольких жалких пятифранковых монет! - Буш! - повторил Саккар. - Так это старый негодяй Буш держит вас всвоих лапах... Затем, обратившись к Жордану, который стоял молча, весь бледный отневыносимого смущения, он сказал ему с очаровательной простотой: - Ну что ж, я дам вам авансом эти пятьсот франков. Отчего вы сразу необратились ко мне? Он присел к столу, собираясь подписать чек, как вдруг остановился враздумье. Он вспомнил о полученном письме, о посещении, которое откладывалсо дня на день, предчувствуя неприятную темную историю. Почему бы ему неотправиться на улицу Фейдо сейчас же, воспользовавшись этим предлогом? - Послушайте, я знаю этого мошенника насквозь... Лучше я съезжу к немусам и расплачусь - может быть, мне удастся выкупить ваши векселя заполцены. Глаза Марсель теперь сияли благодарностью: - О господин Саккар, как вы добры! И она обратилась к мужу: - Вот видишь, дурачок, господин Саккар не съел нас! Не в силах сдержать свой порыв, Жордан обнял и поцеловал жену, как быблагодаря ее за то, что она была такой энергичной, такой ловкой вжизненных затруднениях, перед которыми он был беспомощен. - Нет, нет, - возразил Саккар, когда молодой человек наконец-то пожалему руку, - это мне надо благодарить вас: приятно смотреть, как вы любитедруг друга... Идите и не беспокойтесь. Ожидавшая у подъезда карета в две минуты доставила Саккара на улицуФейдо, в самый центр грязного Парижа, где сталкивались зонтики иразлетались брызги луж. Но, поднявшись наверх, он напрасно дергал звонок устарой полинявшей двери, где на медной дощечке выделялись написанныебольшими черными буквами два слова - "Спорные дела". Дверь не открывалась,изнутри не доносилось ни звука. Уже совсем собравшись уходить, он сдосадой сильно ударил в дверь кулаком. Тогда послышались чьи-то медленныешаги, и показался Сигизмунд. - А, это вы!.. А я думал, что вернулся брат, что он забыл свой ключ. Яведь никогда не отворяю на звонки... Он скоро придет. Вы можете подождать,если хотите его видеть. С трудом передвигая ноги, он все той же неуверенной походкой прошелвместе с посетителем в свою комнату, окна которой выходили на Биржевуюплощадь. Здесь, на этой высоте, над туманом, который стлался внизу,прибитый дождем, было еще совсем светло. В комнате царила холоднаяпустота. Узкая железная кровать, стол, два стула и полки с книгамисоставляли всю мебель. Перед камином стояла маленькая железная печурка,оставленная без присмотра и погасшая. - Садитесь, сударь. Брат сказал мне, уходя, что сейчас же вернется. Но Саккар отказался от предложенного стула и смотрел на него,пораженный быстрой работой чахотки, разрушавшей организм этого высокогобледного молодого человека с детскими мечтательными глазами,производившими странное впечатление под энергичной и упрямой линией лба.Лицо его, обрамленное длинными вьющимися волосами, страшно исхудало ивытянулось, словно смерть уже наложила на него свою печать. - Вы были больны? - спросил Саккар, не зная, что сказать. С видомполнейшего равнодушия Сигизмунд махнул рукой: - Как всегда. На прошлой неделе мне было хуже из-за этой отвратительнойпогоды... Но все же я чувствую себя недурно. Я теперь совсем не сплю имогу работать, у меня небольшой жар, и это меня согревает... Ах, сколькоеще надо сделать! Он сел за свой стол, на котором лежала раскрытая немецкая книжка. - Простите, что я сел, - продолжал он, - но я не спал всю ночь, читаяэту книгу, - мне прислали ее только вчера... Да, вот это труд! Десять летжизни моего учителя, Карла Маркса. Исследование о капитале, которое он давно уже обещал нам... Вот нашаБиблия, вот она! Саккар подошел к столу и с любопытством заглянул в книгу, но видготических букв сразу отпугнул его. - Я подожду, пока ее переведут, - сказал он со смехом. Молодой человек покачал головой, словно говоря, что даже и в переводеэту книгу смогут постигнуть только избранные. Она написана не с цельюпропаганды. Но какая сила логики, какое обилие неопровержимыхдоказательств неизбежной гибели нашего современного общества, основанногона капиталистической системе! Поле расчищено, можно строить заново. - Так, значит, все долой? - тем же шутливым тоном спросил Саккар. - В теории - именно так! - ответил Сигизмунд. - Здесь все, что якогда-то объяснял вам, весь ход развития. Остается претворить его вжизнь... И все вы слепы, если не видите, какие значительные успехи делаетэта идея с каждым часом. Да взять хотя бы вас, вас самих с вашим Всемирнымбанком! За три года вы привели в движение и сосредоточили у себя сотнимиллионов, но вы и не подозреваете, что ведете нас прямо кколлективизму... Я с увлечением следил за вашим предприятием. Да, да, изэтой тихой, всеми забытой комнатки я изучал его развитие изо дня в день изнаю его не хуже, чем вы сами. Так вот, я заявляю, что вы даете намзамечательный урок, ибо государству, основанному на принципахколлективизма, остается сделать лишь то, что делаете вы, -экспроприировать все оптом, после того как вы закончите экспроприациюотдельных мелких собственников, осуществите мечту вашего непримиримогочестолюбия, - а вы ведь стремитесь поглотить капиталы всего мира,сделаться единственным банком, средоточием общественного достояния, не такли?.. О, что касается меня, то я просто восхищаюсь вами! Будь то в моейвласти, я предоставил бы вам полную свободу действий, потому что вы, какгениальный предтеча, начинаете наше дело. И он улыбнулся своей бледной, больной улыбкой, заметив глубокоевнимание собеседника, весьма удивленного его знакомством с текущими деламии вместе с тем польщенного его тонкой похвалой. - Но только, - продолжал Сигизмунд, - в то прекрасное утро, когда мыэкспроприируем вас для блага нации, заменив частные интересы общими,превратив вашу огромную машину, выкачивающую чужое золото, в регуляторобщественного богатства, мы прежде всего уничтожим вот это. Среди бумаг, лежавших на столе, он нашел су и высоко поднял его двумяпальцами, словно обреченную жертву. - Деньги! - вскричал Саккар. - Уничтожить деньги! Какое безумие! - Мы уничтожим монету... Поймите же, металлические деньги не могутиметь никакого места, никакого смысла в государстве, основанном напринципе коллективизма. Мы заменим их бонами, которые будут служитьвознаграждением за труд, а если вы смотрите на деньги как на мерилоценности, то у нас есть другое мерило, которое отлично заменит их, то,которое мы получим, установив среднюю норму рабочего дня в нашихмастерских... Необходимо уничтожить их, эти деньги, - они маскируютэксплуатацию рабочего и способствуют ей, позволяя обкрадывать его, сводяего заработок к минимальной сумме, позволяющей ему только не умереть сголода. Разве не ужасно это право распоряжаться деньгами, котороеувеличивает частные состояния, преграждает путь плодотворному обращениюценностей, создает позорную власть, неограниченно господствующую надфинансовым рынком и общественным производством? В этом причина нашихкризисов, всей нашей анархии!.. Надо убить, убить деньги! Но Саккар начал сердиться. Как? Не будет денег, не будет золота, небудет этих сияющих звезд, озарявших его существование? Богатство всегдавоплощалось для него в ослепительном сверкании новеньких монет, льющихсякак весенний дождь, пронизанный солнцем, градом сыплющихся на землю, - вгрудах денег, в грудах золота, которое можно загребать лопатой,наслаждаясь его блеском, его музыкой. И вот кто-то хочет уничтожить этурадость, этот стимул жизни и борьбы! - Эго нелепо! Просто нелепо!.. Этого не будет никогда, слышите,никогда! - Почему никогда? Почему нелепо?.. Разве члены одной семьи платят другдругу деньги за взаимные услуги? Вы видите там лишь общие усилия иобмен... Так для чего нам нужны будут деньги, когда общество превратится водну большую семью, основанную на принципе самоуправления? - А я говорю вам, что это безумие!.. Уничтожить деньги! Да ведь деньги- это сама жизнь! Тогда не останется ничего, решительно ничего! Он шагал из угла в угол в крайнем возбуждении. И оказавшись передокном, он даже взглянул на площадь, как бы желая убедиться, что биржапо-прежнему стоит на своем месте, ведь, чего доброго, этот опасный человекуничтожит и ее одним дуновением. Нет, она все еще стояла там, но силуэтее, окутанный саваном дождя, был едва заметен в наступившей темноте -бледный призрак биржи, готовый растаять в серой дымке. - Впрочем, как глупо с моей стороны, что я спорю. Это невозможно... Нучто ж, уничтожайте деньги, посмотрим, что из этого выйдет. - Да! - проговорил Сигизмунд. - Все уничтожается, все меняет свою формуи исчезает... Ведь мы уже видели однажды, как изменилась форма богатства,когда земельная, удельная собственность - поля и леса - отступила назадний план перед собственностью движимой, промышленной, перед рентами иакциями, а теперь и они тоже преждевременно одряхлели, быстрообесценились, так как процент все падает - это несомненно, и нормальныепять процентов стали недостижимы. Следовательно, ценность денегпонижается-так почему же они не могут исчезнуть совсем, почему новая формабогатства не сможет организовать общественные отношения? Вот эту-тобудущую форму богатства и принесут с собой наши трудовые боны. Он погрузился в созерцание монеты, словно в его руке было последнее суминувших столетий, случайно пережившее старое, давно умершее общество.Сколько радостей и сколько слез видел этот жалкий кусочек металла! И примысли о вечном, о неутолимом человеческом вожделении его охватила грусть. - Да, вы правы, - тихо продолжал он, - мы этого не увидим. Нужны годы игоды... И потом, кто знает, достаточно ли сильна будет любовь к ближнему,чтобы занять место эгоизма в организации общества... А ведь я надеялся наболее близкое торжество, мне так хотелось увидеть эту зарю справедливости! Горькая мысль о мучившей его болезни на секунду прервала его слова.Этот человек, отрицавший смерть, старавшийся ее не замечать, внезапнопротянул руку, словно отгоняя ее. Но сейчас же покорился неизбежному. - Я выполнил свою задачу. Если даже я не успею закончить труд опереустройстве общества, о котором всегда мечтал, после меня останутся моизаметки. Общество будущего должно быть зрелым плодом цивилизации; если несохранить того хорошего, что есть в соревновании и контроле, все рухнет...Ах, как ясно я вижу теперь это общество, уже созданное, завершенное,такое, каким я воздвиг его в долгие бессонные ночи! Все предусмотрено, всерешено. Вот, наконец, высшая справедливость, полное счастье. Оно здесь, набумаге, вычисленное с математической точностью, раз и навсегда. И, перебирая своими длинными худыми пальцами разбросанные по столубумаги, он с восторгом мечтал об этих отвоеванных миллиардах, поровнуразделенных между всеми, о радости и здоровье, которые он одним росчеркомпера возвращал страждущему человечеству, он, этот человек, который уже неел и не спал и медленно умирал в голых стенах своей комнаты, не имеяникаких потребностей. - Что вы тут делаете? - раздался вдруг чей-то резкий голос, и Саккарвздрогнул. Это был Буш. Войдя в комнату, он неприязненно, словно ревнивыйлюбовник, взглянул на посетителя: его терзал постоянный страх, как былишний разговор не вызвал у больного приступа кашля. Впрочем, он не сталждать ответа и, огорченный, начал материнским тоном ворчать на Сигизмунда: - Как! У тебя опять потухла печка! Ну, скажи сам, благоразумно ли это втакую слякоть! Несмотря на свою тучность, он присел на корточки и, наколов щепок,развел огонь. Потом принес веник, прибрал комнату, спросил, принял либольной микстуру, которую ему полагалось принимать каждые два часа, иуспокоился лишь тогда, когда уговорил его лечь в постель и отдохнуть. - Господин Саккар! Не угодно ли вам пройти в мой кабинет? В кабинете на единственном имевшемся там стуле сидела госпожа Мешен.Они с Бушем только что ходили по одному важному делу и были в полномвосторге от успеха своего предприятия. Наконец-то, после долгого, почтибезнадежного ожидания, была пущена в ход одна афера, особенно ихинтересовавшая. Целых три года Мешен бегала по всему городу в поискахЛеони Крон, той самой девицы, которую соблазнил граф де Бовилье, выдав ейпосле этого обязательство на десять тысяч франков, подлежащих уплате вдень ее совершеннолетия. Тщетно обращалась Мешен к своему родственнику Фейе, сборщику рент вВандоме, купившему для Буша это обязательство вместе с целой партиейстарых векселей, оставшихся после некоего Шарпье, торговца зерном иростовщика. Фейе ничего не знал; он написал, что девица Леони Крон должнанаходиться в услужении у одного судебного пристава в Париже, что она ужебольше десяти лет назад выехала из Вандома, куда ни разу с тех пор невозвращалась, и что спросить о ней некого, так как все ее родственникиумерли. Мешен, правда, разыскала этого пристава; ей удалось проследитьсудьбу Леони и дальше - девушка служила у мясника, потом у одной особылегкого поведения, потом у зубного врача, - но на зубном враче нитьвнезапно обрывалась, след терялся: Леони, как иголка в стоге сена, исчезлав трясине огромного Парижа. Мешен безрезультатно обегала все конторы понайму прислуги, обошла все меблированные комнаты сомнительной репутации,все притоны; она постоянно была настороже, оборачивалась, расспрашивалавсякий раз, как имя Леони доходило до ее ушей. И вот сегодня, совершеннослучайно, она, наконец, поймала ее: эта девушка, которую она искала богзнает где, оказалась здесь, по соседству, на улице Фейдо, в публичномдоме, куда Мешен зашла, преследуя одну из прежних жилиц Неаполитанскогогородка, задолжавшую ей три франка. Ее гениальный нюх помог ей узнатьдевушку под аристократическим именем Леониды, когда хозяйка заведенияпронзительным голосом пригласила ее сойти в зал. Сейчас же предупредивБуша, она вернулась вместе с ним в этот дом для переговоров. В первуюминуту вид толстой девицы с челкой жестких черных волос, падавших на лобдо самых бровей, с плоским, обрюзгшим, отталкивающим лицом удивил его. Нопотом он понял, что именно могло нравиться в ней мужчинам, особенно дотого, как на нее наложили свой отпечаток десять лет проституции, и дажеобрадовался тому, что она пала так низко, чудовищно низко. Он предложил ейтысячу франков за право на документ. Непроходимо тупая, она с ребяческимвосторгом согласилась на эту сделку. Наконец-то можно было начать травлюграфини де Бовилье; желанное оружие было в их руках, оружие, настолькоуродливое, несущее такой позор, какого они не ожидали и сами. - Я вас ожидал, господин Саккар. Нам надо поговорить... Вы ведьполучили мое письмо? В тесной, заваленной бумагами комнате было уже темно, и тольконебольшая коптящая лампочка скудно освещала ее; на единственном стуле всееще неподвижно и безмолвно сидела Мешен, и не собираясь вставать с места.Чтобы не подумали, будто он пришел, испугавшись угрозы, Саккар сразу же,стоя, жестким и презрительным тоном заговорил о деле Жордана: - Прошу прощения, я зашел по поводу долга одного из моих сотрудников -Жордана, милейшего молодого человека: вы пристали к нему как с ножом кгорлу, ваша жестокость просто возмутительна. Я слышал, что еще сегодняутром вы вели себя с его женой так, как постыдился бы вести себяпорядочный человек... Неожиданно подвергшись нападению в ту минуту, когда собирался атаковатьон сам, Буш растерялся, забыл о втором деле и разбушевался по поводупервого: - Жорданы! Так вы пришли насчет Жорданов. В делах не существует ниженщин, ни порядочных людей. Кто должен, тот платит, - и больше я ничегоне желаю знать... Мошенники, которые издеваются надо мной уже нескольколет! Я с невероятным трудом вырвал у них четыреста франков, вытягивая ихбуквально по одному су!.. Да, черт побери, я продам все их имущество, язавтра же утром выброшу их на улицу, если сегодня вечером здесь, на моемстоле, не будут лежать триста тридцать франков и пятнадцать сантимов,которых они мне еще недодали. И когда Саккар умышленно, чтобы окончательно вывести Буша из себя,сказал, что стоимость векселя оплачена ему уже сорок раз, так как, по всейвероятности, он не стоил ему и десяти франков, Буш в самом деле чуть незадохнулся от гнева: - Вот, вот! Все вы повторяете одно и то же... Вы еще, может быть,вспомните о начислениях? Долг в триста франков вырос до семисот слишним... Но при чем тут я? Мне не платят, я преследую по закону.Правосудие стоит дорого? Тем хуже - я в этом не виноват. Итак, если я купил вексель за десять франков, я должен, по-вашему,отдать его за десять франков и поставить точку? Ну, а мой риск, моябеготня, работа моего мозга, - да, да, работа моего ума? Кстати,поговорите-ка с сидящей здесь дамой! Она как раз занималась делом Жордана.И сколько было у нее хождений, сколько хлопот, сколько обуви она износила,обивая пороги всех тех редакций, откуда ее гнали, как нищенку, не даваянужного адреса. Да ведь мы вынашивали это дело целые месяцы, мы мечтали онем, мы работали над ним, как над одним из лучших наших творений; оностоит мне бешеных денег, даже если считать всего по десять су за часработы. Он воспламенился. Широким жестом он показал на пачки бумаг, заполнявшиекомнату: - У меня здесь больше чем на двадцать миллионов векселей, старых иновых, мелких и колоссальных, - из всех кругов общества... Хотите, я отдамих вам за миллион? Подумайте, ведь у меня есть должники, которых явыслеживаю уже четверть века! И для того чтобы получить с них какие-нибудьжалкие сотни франков, а иногда и того меньше, я терпеливо жду целые годы,жду, чтобы им повезло в делах или чтобы они получили наследство... А там,вон в том углу, почивают не разысканные, - и таких большинство. Взглянитена эту громадную кучу! Это мертвый или, вернее, сырой материал, изкоторого я должен извлечь жизнь, я хочу сказать - мою жизнь - и после богвесть каких поисков, трудов и ухищрений!.. И вы хотите, чтобы, поймав,наконец, одного из таких должников, который в состоянии заплатить, - выхотите, чтобы я не выкачал из него всех своих денег? Ну нет, вы сами сочлибы меня дураком, вы сами не поступили бы так - нет, ни за что на свете! Не желая терять времени на дальнейшие объяснения, Саккар вынулбумажник. - Я дам вам двести франков, и вы вернете мне вексель Жордана сраспиской в том, что деньги получены сполна. Буш подскочил от негодования: - Двести франков! Да никогда в жизни!. Триста тридцать франковпятнадцать сантимов! Я не уступлю ни сантима! Не повышая голоса, со спокойной уверенностью человека, знающегомогущество денег, наличных, выложенных на стол денег, Саккар повторил вовторой, в третий раз: - Я дам вам двести франков... И, сознавая в глубине души, что благоразумнее уступить, Буш в концеконцов сдался, со слезами на глазах, яростно восклицая: - Я слишком слаб... Какое гнусное ремесло!. Честное слово, меняобирают, меня грабят. Что ж, раз так, не стесняйтесь, берите и другиевекселя, берите, ройтесь в куче, берите все за ваши двести франков! Написав расписку и несколько строк судебному исполнителю, которому онуже передал дело Жордана, Буш на секунду задержался у своей конторки,тяжело дыша. Он был до того взволнован, что, пожалуй, так и отпустил быСаккара, если бы не Мешен, которая до сих пор не вмешивалась ни словом, нижестом. - А то дело? - подсказала она. И тогда он вспомнил, что сейчас сможет отыграться. Однако все, что онподготовил заранее, - рассказ, вопросы, искусное ведение беседы, - всесразу вылетело у него из головы: слишком уж ему не терпелось поскорееперейти к фактам. - Ах да, то дело!.. Господин Саккар, я вам писал. Сейчас нам надо будетсвести с вами кое-какие счеты... Протянув руку, он достал дело Сикардо и раскрыл его перед посетителем: - В тысяча восемьсот пятьдесят втором году вы поселились вмеблированных комнатах на улице Лагарп и выдали там двенадцать векселей попятьдесят франков на имя девицы Розали Шавайль, шестнадцати лет, которуювы о