Язык “отражает” окружающую действительность так называемой “внутренней” стороной, т. е. семантикой значимых единиц – морфем, слов, словосочетаний. Сегментация понятийного континуума и символизация отдельных его участков осуществляется с помощью материальных языковых знаков. Целостность значимых единиц языка, представляющих собой единство материального и идеального, возможна лишь при условии, что между формой и содержанием в языке существует некоторая взаимосвязь, мотивирующая выбор той или иной единицы при обозначении сегментов плана содержания.
Таким образом, в языке должна существовать тенденция к мотивированности отношений между формой и содержанием лексических и грамматических единиц.
Такая тенденция находит своё проявление в стремлении языковой единицы сохранить или приобрести “внутреннюю форму”. Именно такого рода процессы обусловливают фономорфологические изменения, получившие название “народная этимология” (поликлиника > полуклиника), отмирание стёртых метафор (“деэтимологизация”), появление новых, экспрессивных, а потому и более жизнеспособных слов с ярко выраженной внутренней формой. Вместе с тем, однако, между языковой формой и содержанием не может быть жёсткой связи, т. к. в противном случае оказалось бы невозможным обозначать с помощью ограниченного числа языковых единиц бесконечное множество явлений и отношений внешней действительности. Поэтому в языке должна действовать и противоположная тенденция, ведущая к произвольности знака. Обе тенденции не просто проявляются и взаимодействуют в языке – они обеспечивают его нормальное существование и функционирование, изменение материальных элементов и отношений между ними. Вот почему представляется в равной степени необоснованными утверждения и о “принципиальной произвольности”, и о “принципиальной непроизвольности” языкового знака. Между двумя полярными видами отношений – произвольностью и мотивированностью – расположено множество переходных типов: в одних языках – в равной степени и в сфере лексики, и в сфере грамматики, в других – преимущественно в лексике.
Если говорить о мотивированности лексических единиц, то в некоторых случаях она трактуется слишком широко.
Представляется, однако, что подлинная мотивированность наименования имеет место лишь в тех случаях, когда нерасчленённый, аморфный материальный объект, служащий обозначением предметов и явлений внешнего мира, приобретает некоторую более или менее чётко выраженную структуру, т.е. расчленяется, структурируется. Структурирование наименования достигается тремя основными путями, в соответствии с чем целесообразно различать, как это делает С. Ульман [Ullmann 1964] три основных вида мотивированности – морфологическую, семантическую, фонетическую.
Морфологическая мотивированность является наиболее простым видом структурирования материальной стороны слова. Впечатление о членимости наименования создаётся или поддерживается включением в его состав двух или более сегментов с лексическим и грамматическим значением (нем. Be-deut-ung-s-lehr-e, русск. учи-тель). Если в силу тех или иных причин (заимствование, развитие языка) границы между морфемами не осознаются или исчезают, тенденция к мотивированности, о которой говорилось выше, провоцирует вторичное структурирование наименования (ср. русск. зонт-ик, спин-жак и т.п.).
При семантической мотивированности структурирование наименования выражено не столь явно, однако и в данном случае оно, безусловно, имеет место. Семантическая мотивированность основана на том, что в наименование одного предмета на правах его структурной части входит и наименование другого предмета, т. е., иначе говоря, оба наименования связывает отношение полного включения (колокольчик “маленький колокол” > колокольчик “цветок”). Включение одного наименования в состав другого становится возможным потому, что оба обозначаемых двумя идентичными наименованиями предмета находятся в отношении сходства или смежности (русск. перо, бюро, нем. Stab и т. п.).
Наконец, фонетическая мотивированность основана на том, что звуковая структура наименования оказывается в той или иной степени изоморфной структуре обозначаемого предмета или явления. Так, семантика нем. Zickzack, судя по толкованию этого слова в словаре [Klappenbach 1978], включает такие компоненты, как scharf “резкий, острый”; Knick “изгиб, излом”, hin - her “туда-сюда”, что соответствует фонетической структуре слова, символизирующей противопоставлением краткого верхнего [i] краткому нижнему [a], находящихся в одинаковом окружении, резко изломанную линию. Нередко такого рода изоморфизм (ср рум. mic “маленький”, русск. громадный, нем. monoton “монотонный”) носит неявный, скрытый характер, ощущается носителями языка интуитивно и может быть обнаружен лишь с помощью специальных экспериментальных приёмов.
Тот факт, что в основе фонетической мотивированности лежит именно структурное, а не материальное сходство звучания и значения, особенно убедительно подтверждает форма звукоподражательных слов в различных языках: одно и то же звучание передаётся в различных языках сходным, но всё же далеко не идентичным набором фонем (ср. русск. ку-ка-ре-ку, нем. kikeriki, англ. cock-a-doo-dle-doo и т. д.).
В принципе между звучанием и значением слова может наблюдаться три типа отношения: а) звучание слова соответствует значению (структуры обоих планов изоморфны друг другу); б) звучание слова противоречит значению; в) звучание и значение слова находятся в “нейтральном” отношении. Назовём первый тип положительным, второй – отрицательным, а третий – нейтральным отношением между звучанием и значением. Фонетическая мотивированность слова и есть положительное отношение (соответствие) между его звуковой оболочкой и значением.
Среди фонетически мотивированных слов различают звукоподражательные (когда денотатом слова является звучание, произносимое живым или неживым предметом) и звукосимволические (когда денотатом слова являются предметы, признаки, действия, не способные производить звучания). Оба явления – и звукоподражание, и звукосимволизм – тесно взаимосвязаны и в некоторых случаях трудно различимы (см. раздел 1.1, часть 1).
Хотя интерес к изучению звукового символизма в последние 20-30 лет заметно возрос, многое в том, что касается статуса и функционирования фонетической мотивированности слова, да и самой методики её изучения, остаётся неясным. Так, не выяснено, в каких пластах лексики и в какой степени распространены фонетически мотивированные слова; не изучены факторы, от которых зависит и с которыми связана фонетическая мотивированность слова. Речь идёт прежде всего о соотношении фонетической мотивированности и денотативного (предметно-логического) значения слова, морфологического и стилистического статуса слова, его частотности и других характеристик.
2.2. Фонетическая мотивированность и денотативное значение слова
Уже первые наблюдения над функционированием звукоизобразительной лексики в различных языках показали, что звукосимволизм и звукоизображение характерны для слов с определённым предметно-логическим содержанием. Звукоподражательные слова обозначают чаще всего [Гурджиева 1973] явления, возникающие при взаимодействии предметов (удар, треск, хруст, звон, скрип, трение); звуки, издаваемые человеком и животными (бормотание, лепет, шепот, крик, храп); физиологические процессы (дыхание, чавканье, сморкание и т.п.). Классификация звукоподражаний в наиболее полном виде представлена в работах С.В. Воронина [Воронин 1982; 1998]. Что касается звукосимволической лексики, то её категоризация и прежде всего выявление представляет одну из наиболее сложных проблем фоносемантики. Так, Е.А. Гурджиева [Гурджиева 1973] предложила 16 основных “тематических групп” слов, обладающих звукоизобразительными свойствами (ветер, явления природы, бег и ходьба, движение, уродства и физические недостатки, радость и любовь, горе и злость, глупость и безумие и т. п.).
В советском языкознаии, как видно из сказанного выше, приоритет в выделении семантических сфер, где с наибольшей силой проявляется действие звукосимволизма, принадлежит Е.А. Гуджиевой. Перечень таких «сфер» был уточнен в работах Л.А. Комарницкой и В.И. Кушнерика.
Уже неоднократно упоминавшиеся нами три автора-издателя книги «Sound Symbolism» выделяют следующие «семантические и прагматические поля», где обнаруживается действие звукового символизма (перечисление 6 «полей» сделано, очевидно, на основе обобщения каких-то работ; к сожалению, необходимые точные ссылки при этом отсутствуют).
1. Мимикрия окружающих (внешних) и внутренних звуков.
2. Выражение внутреннего состояния человека – физического и эмоционального.
3. Выражение социальных отношений, как, например, уменьшительные формы, звательные формы, императивы и пр.; оскорбительные и уничижительные формы.
4. Неявная? (salient – “яркий, выступающий») характеристика объектов и действий – таких, как движение, размер, форма, цвет, структура.
5. Грамматические и дискурсивные индикаторы – такие, как интонационные маркеры дискурса и структура предложения, различия между частями речи.
6. Выражения оценочного и аффективного отношения говорящего к предмету (см. Hinton et al. 1994: 10).
В моей «Теории…» этому тоже уделено внимание: с.127 («Типы звукоизобразительной референции»).
Другие исследователи относят к звукоизобразительной лексике обозначения округлого – острого, гладкого – шероховатого, близкого – далёкого, большого – маленького, а также обозначения лизания, лакания, плача, хныканья, напряжения, дрожания, распухания и т.п. [см. Койбаева 1987; Мазанаев 1985]. Эти полученные на материале различных языков наблюдения дают определённое представление о том, какие участки объективной действительности обозначаются в языке с помощью звукоизобразительной лексики. Тем не менее, установить зависимость между определённым типом денотативных значений и фонетической мотивированностью слова можно только с помощью более строгой процедуры анализа, основанной на использовании статистики.
На материале французского языка такой анализ осуществлён Ж.-М. Петерфальви [Peterfalvi 1970], который разделил предложенные испытуемым 73 слова (прилагательные, существительные и глаголы) на 5 семантических подклассов. Испытуемые оценивали степень соответствия между звучанием и значением предложенных им слов. В результате оказалось, что наибольшей фонетической мотивированностью обладают слова, обозначающие звучание, “чувственный опыт” и движение. Наименее мотивированы слова с абстрактным и конкретным значением.
Для английского языка (исследовано 600 лексических единиц) установлено, что наибольшая ФМ присуща прежде всего словам, относящимся к следующим семантическим подклассам: звук, движение, чувственный опыт, свет, эмоциональное состояние, размер и форма. Отрицательное или нейтральное соотношение между звучанием и значением слова наблюдается в подклассах, обозначающих интеллектуальную деятельность, деловые и моральные качества, цвет, участки пространства.
Наиболее полные данные о соотношении звучания и значения слова получены для немецкого языка (исследовано 900 лексем, составляющих около 30 семантических подклассов). Наибольшей фонетической мотивированностью обладают подклассы со значением: звук, движение, размер, расстояние, положительные качества и свойства, явления природы. Наименьшая ФМ зафиксирована у слов, обозначающих свет, цвет, состояние человека и предметов.
Таким образом, данные, полученные на материале трёх языков – английского, немецкого и французского, – в целом хорошо согласуются друг с другом и позволяют выделить основные подклассы слов, обладающих наибольшей фонетической мотивированностью (звук, движение, сенсорный континуум).
Особый интерес представляет тот факт, что слова, относящиеся к данному подклассу, но обозначающие различные семантические “полюса” (с условной положительной и отрицательной семантикой типа быстрый – медленный, сильный – слабый), обладают различной степенью мотивированности. “Положительные” полюса мотивированы в большей степени, чем “отрицательные”. Если учесть, что слова, обозначающие “положительные” участки полярных понятий, обладают в различных языках по наблюдениям многих исследователей большим числом синонимических связей, большей словообразовательной потенцией, более широкой сочетаемостью и, как установлено выше, большей фонетической мотивированность, то следует предположить, что все эти языковые особенности “положительных” антонимов отражают какую-то экстралингвистическую универсалию. Не связана ли эта универсалия с наблюдениями, накопленными восточной философией, религией, медициной? “В соответствии с древневосточными представлениями, – пишет В.С. Ибрагимова, всё в природе делится на негативную (“инь”) и позитивную (“янь”) части. Инь – это отрицательное, материнское начало. Оно присуще всему пассивному, влажному, холодному, восприимчивому, скрытому, изменчивому, облачному, покоящемуся.... Янь – это положительное, отцовское начало, которое выражается во всём светлом, активном, сухом, блестящем, тёплом, творческом, постоянном” [Ибрагимова 1983: 8].
Исследование символических значений гласных и согласных по шкале Ч. Осгуда в различных языках показывает, что существует значимая корреляция, с одной стороны, между понятиями “маленький – слабый – медленный – мягкий – приятный – тёплый – светлый”, с другой – между понятиями “большой – сильный – быстрый – твёрдый – тёмный – холодный – неприятный” [см. Левицкий 1973: 43], что согласуется со значениями “инь” и “янь” в “универсизме”. Не совпадает лишь символизация полюсов “приятный – неприятный” и “светлый – тёмный” (а также «теплый – холодный»). Интересно, что семантическая мотивированность (“перенос” наименований) осуществляется в различных языках в соответствии с той же экстралингвистической универсалией: ср. свн. swach “слабый” и “маленький”, “незначительный”, да. smal “маленький” и “слабый” (о напитках), англ. soft “мягкий” и “слабый, лёгкий”, русск. чёрные (“плохие”) силы реакции, светлое (“хорошее”) будущее и т. п.