Аристотель. Афинская Полития. 25-28

В течение по крайней мере семнадцати лет после мидийских войн государство оставалось под главенством совета Ареопага, хотя и клонилось понемногу к упадку. Когда же сила народа стала возрастать, простáтом его сделался Эфиальт, сын Софонида, пользовавшийся репутацией человека не­подкупного и справедливого в государственных делах; он-то и стал нападать на этот совет.[5] Прежде всего, он добился устранения многих из ареопагитов, привлекая их к ответ­ственности за действия, совершенные при отправлении обя­занностей. Затем при áрхонте Кóноне он отнял у этого совета все дополнительно приобретенные им права, в силу которых в его руках сосредоточивалась охрана государственного по­рядка, и передал их частью Совету пятисот, частью народу и судам.

(3) Он произвел это при содействии Фемистокла, который, хотя и принадлежал к числу ареопагитов, должен был су­диться за сношения с мидянами.[6] Фемистокл, желая добиться упразднения этого совета, стал говорить Эфиальту, будто со­вет собирается его арестовать, ареопагитам же, что укажет некоторых лиц, составляющих заговор для ниспровержения государственного строя. Он привел особо избранных для этого членов совета к месту, где жил Эфиальт, чтобы показать со­бирающихся заговорщиков, и стал оживленно разговаривать с пришедшими. (4) Как только Эфиальт увидал это, он испу­гался и в одном хитоне сел к алтарю.[7] Все были в недоуме­нии от случившегося, и, когда после этого собрался Совет пятисот, Эфиальт и Фемистокл выступили там с обвинением против ареопагитов, а потом таким же образом в Народном Собрании, пока у ареопагитов не была отнята сила... Но и Эфиальт спустя немного времени был коварно убит ру­кой Аристодика из Танагры.

26. Вот каким образом у совета ареопагитов было отнято право надзора. А после этого государственный строй стал все более терять свой строгий порядок по вине людей, задавав­шихся демагогическими целями. В эту пору как раз произо­шло такое совпадение, что партия благородных не имела даже вождя (первое место у них занимал Кúмон, сын Мильтиада, человек слишком молодой и поздно обратившийся к занятию государственными делами), да, кроме того, боль­шинство их погибло на войне. Надо иметь в виду, что в те времена походные армии составлялись по списку[8] и в полководцы назначали людей хотя и неопытных в военном деле, но пользовавшихся почетом только из-за славы их отцов; по­этому постоянно бывало, что из участников похода до двух или трех тысяч оказывалось убито. Таким образом, выбывали лучшие люди и из простого народа, и из числа состоятельных.

(2) Хотя во всем вообще управлении афиняне не так строго, как прежде, придерживались законов, тем не менее порядка избрания девяти архонтов не меняли; только на ше­стой год после смерти Эфиальта решили предварительные выборы кандидатов для дальнейшей жеребьевки в комиссию девяти архонтов производить также и из зевгитов, и впервые из их числа архонтом был Мнесифид. А до этого времени все были из всадников и пентакосиомедимнов, зевгиты же обычно исполняли рядовые должности, если только не допускалось какого-нибудь отступления от предписаний законов. (3) На пятый год после этого, при архонте Лисикрате, были снова учреждены тридцать судей, так называемых «по демам»,[9] а на третий год после него, при Антидоте, вследствие чрезмерно большого количества граждан, по предложению Перикла, постановили, что не может иметь гражданских прав тот, кто происходит не от обоих граждан.

27. После этого в качестве демагога выступил Перикл. Он впервые получил известность, будучи молодым, когда обви­нял Кúмона при сдаче им отчета по должности стратега. Тогда государственный строй стал еще более демократичным. Перикл отнял некоторые права у ареопагитов и особенно ре­шительно настаивал на развитии у государства морской силы. Благодаря ей простой народ почувствовал свою мощь и ста­рался уже все политические права сосредоточить в своих руках.

(2) Затем на 49-й год после битвы при Саламине, при áрхонте Пифодоре, началась война с пелопоннесцами, во время которой народ, запертый в городе и привыкший на во­енной службе получать жалованье, отчасти сознательно, от­части по необходимости стал проявлять более решительно­сти, чтобы управлять государством самому.

(3) Также и жалованье в судах ввел впервые Перикл, употребляя демагогический приём в противовес богатству Кимона. Дело в том, что Кимон, имея чисто царское состоя­ние, первое время исполнял блестящим образом только обще­ственные литургии, затем стал давать содержание многим из своих демотов. Так, всякому желающему из лакиадов можно было каждый день приходить к нему и получать скромное довольствие. Кроме того, его поместья были все неогороженные, чтобы можно было всякому желающему пользоваться пло­дами.

(4) Перикл, не имея такого состояния, чтобы со­перничать с ним в щедрости, воспользовался советом Дамонида из Эи (этого Дамонида считали во многих делах совет­ником Перикла, потому и подвергли его впоследствии остра­кизму). Совет этот состоял в том, что раз Перикл не обладает такими же личными средствами, как Кимон, то надо давать народу его же собственные средства. Из этих соображений Перикл и ввел жалованье для судей.[10] На этом основании не­которые[11] считают его виновником нравственного разложения, так как об избрании всегда хлопочут не столько порядочные люди, сколько случайные. (5) Начался после этого и подкуп, причем первым подал пример этого Анит, после того как был стратегом в походе под Пúлос. Будучи привлечен неко­торыми к судуза потерю Пилоса, он подкупил суд и добился оправдания.

28. Пока Перикл стоял во главе народа, государственные дела шли сравнительно хорошо; когда же он умер, они пошли значительно хуже. Тогда впервые народ взял себе в качестве простата человека, не пользовавшегося уважением среди по­рядочных людей, между тем как в прежнее время демагогами всегда бывали люди достойные. (2) В самом начале и притом первым простатом народа сделался Солон, вторым - Писистрат, оба из круга благородных и знатных; когда же была низвергнута тирания, высту­пил Клисфен, происходивший из рода Алкмеонидов. У него не было соперников из противной партии, после того как был, изгнан Исагор со своими сторонниками. Потом во главе народа стоял Ксанфипп, а во главе знатных - Мильтиад, затем выступали Фемистокл и Аристид. После них во главе народа стоял Эфиальт, а во главе состоятельных- Кимон, сын Мильтиада; далее Перикл - во главе народа, Фукидид - во главе противной партии (он был зятем Кимона). (3) После смерти Перикла во главе знатных стоял Нúкий - тот самый, который погиб в Сицилии; во главе народа - Клеон, сын Клеенета, ко­торый, как кажется, более всех развратил народ своей горяч­ностью. Он первый стал кричать на трибуне, и ругаться, и говорить, перед народом, подвязав гиматий,[12] тогда как осталь­ные говорили благопристойно.

После них во главе одной пар­тии стоял Ферамен, сын Гагнона, во главе же народа - Клеофонт, фабрикант лир, который первый ввел и раздачу двух оболов.[13] И в течение некоторого времени он производил такие раздачи, но затем его самого отстранил Калликрат из Пеании; он первый обещал прибавить к этим двум оболам еще один обол. Их обоих присудили впоследствии к смертной казни. Так и бывает обыкновенно, что, если народ даже сна­чала и поддается на обман, впоследствии он ненавидит тех, кто побудил его делать что-нибудь нехорошее. (4) После Клеофонта уже непрерывно сменяли один другого в качестве демагогов люди, которые более всего хотели показывать свою кичливость и угождать вкусам толпы, имея в виду только выгоды данного момента.(5) Самыми лучшими из политических деятелей в Афинах после деятелей старого времени, по-видимому, являются Ни­кий, Фукидид и Ферамен. При этом относительно Никия и Фукидида почти все согласно признают, что это были не только «прекрасные и добрые», но и опытные в государствен­ных делах, отечески относившиеся ко всему государству; что же касается Ферамена, то вследствие смут, наступивших в его время в государственной жизни, в оценке его существует раз­ногласие. Но все-таки люди, серьезно судящие о деле, нахо­дят, что он не только не ниспровергал, как его обвиняют, все виды государственного строя, а, наоборот, направлял всякий строй, пока в нем соблюдалась законность. Этим он показы­вал, что может трудиться на пользу государства при всяком устройстве, как и подобает доброму гражданину, но, если этот строй допускает противозаконие, он не потворствует, а готов навлечь на себя ненависть.

[Ксенофонт]. Афинская Политúя

Этот политический памфлет о государственном устройстве афинян сохранился в сборнике сочинений Ксенофонта; отсюда его название «Псевдоксенофонтова полития». Авторство самого Ксенофонта весьма сомнительно, так как Ксенофонт родился около 444 или около 430 г. до н. э. (на этот счет между историками существует расхож­дение). Кроме того, стиль и политические взгляды автора не совпа­дают с литературным стилем и политическими взглядами самого Ксенофонта. Самое вероятное время написания этого памфлета - около 425 г. до н. э., т. е. первые годы Пелопоннесской войны. Автор «Политии» не известен, но содержание трактата свидетельствует о его принадлежности к олигархам. Попытки приписать авторство этого труда Критию, Ферамену или обоим Фукидидам недостаточно убедительны.

(1) Что касается государственного устройства афинян, то, если они выбрали свой теперешний строй, я не одобряю этого по той причине, что, избрав себе его, они тем самым избрали такой порядок, чтобы простому народу жилось лучше, чем благородным. Вот за это-то и я не одобряю его. Но уж раз у них это было принято в таком виде, я постараюсь доказать, что они удачно сохраняют свое государственное устройство и вообще заводят у себя такие порядки, которые представляются ненормальными с точки зрения остальных греков. (2) Итак, прежде всего я скажу, что в Афинах справед­ливо бедным и простому народу пользоваться преимуществом перед благородными и богатыми по той причине, что народ-то как раз и приводит в движение корабли дает силу государству... Вот эти-то люди и сообщают государству силу в гораздо большей степени, чем гоплиты, и знатные, и благородные. И, раз дело обстоит так, то считается справедливым, чтобы все имели доступ к государственным должностям как при теперешних выборах по жребию, так и при избрании под­нятием рук и чтобы предоставлялась возможность высказы­ваться всякому желающему из граждан. (3) Затем таких должностей, которые приносят спасение, если заняты благо­родными людьми, и подвергают опасности весь вообще народ, если заняты неблагородными, этих должностей народ вовсе не добивается; он не находит нужным получать по жребию должности ни стратегов, ни гиппархов. И правда, народ пони­мает, что получает больше пользы, если эти должности не исправляет сам, а предоставляет их исправлять наиболее мо­гущественным людям. Зато он стремится занимать те долж­ности, которые приносят в дом жалование и доход. (4) Далее, если некоторые удивляются, что афиняне во всех отношениях отдают предпочтение простым и бедным и вообще демократам перед благородными, то этим самым, как, сейчас выяснится, они и сохраняют демократию... (5) Во всякой земле лучший элемент является противником демократии, потому что лучшие люди очень редко допускают бесчинство и несправедливость, но зато самым тщательным образом ста­раются соблюдать благородные начала, тогда как у народа - величайшая необразованность, недисциплинированность и ни­зость. Действительно, людей простых толкают на позорные дела скорее бедность, необразованность и невежество - ка­чества, которые у некоторых происходят по недостатку средств. (6) Может быть кто-нибудь скажет, что не следовало бы допускать их всех без разбора говорить в народном собра­нии и быть членами Совета, но только самых опытных и при­том лучших людей. Но афиняне и в этом отношении рассу­ждают совершенно правильно, предоставляя говорить в соб­рании и простым, потому что, если бы только благородные говорили в народном собрании и обсуждали дела, тогда было бы хорошо людям одного положения с ними, а демократам было бы нехорошо. А при теперешнем положении, когда может говорить всякий желающий, стоит ему подняться со своего места, будь это простой человек, он изыскивает благо для самого себя и для себе подобных. (7) Кто-нибудь, пожа­луй, возразит: так что же хорошего может придумать себе и народу такой человек? А в Афинах находят, что невежество, грубость и благожелательность такого человека скорее при­носят пользу, чем достоинство, мудрость и недоброжелатель­ность благородного. (8) Конечно, не такие порядки нужны для того, чтобы государство могло сделаться наилучшим, но зато демократия скорее всего может сохраниться при таких условиях... (10) С другой стороны, очень велика в Афинах распущен­ность рабов и метеков, и нельзя тут побить раба, и он перед тобой не посторонится. А почему существует этот местный обычай я объясню.[14] Если бы позволялось законом свобод­ному бить раба, или метека, или вольноотпущенника, часто били бы афинянина, приняв его за раба, потому что и по одежде тут народ нисколько не лучше, чем рабы и метеки, да не лучше нисколько и по всему внешнему виду.[15] (11) Если же кто удивляется и тому, что тут позволяют рабам быть избалованными и некоторым вести роскошную жизнь, то ока­жется, может быть, что и это делают сознательно. Действи­тельно, где морская держава, там рабы необходимо должны служить за деньги,[16] чтобы мне получать оброк из того, что будут они зарабатывать, и необходимо там предоставлять им свободу[17]... В Лакедемоне мой раб тебя боялся бы, если же твой раб меня будет бояться, ему, может быть, придется отда­вать и свои деньги, чтобы не подвергаться опасности самому. (12) Так вот вследствие этого мы предоставили и рабам та­кую же свободу слова,[18] как и свободным, а равной метекам, как гражданам, потому что государство нуждается в метеках из-за многочисленности ремесел[19] и в интересах морского дела. Потому-то мы предоставили, естественно, и метекам равную свободу слова…

Зато, что касается хорегий, гимнасиархий и триерархий,[20] он понимает, что хорегами являются богатые, а народ лишь нанимается на службу в хорегиях, что гимнасиархами и триерархами являются богатые, народ же получает выгоды от триерархий и гимнасиархий... Да и в судах он (народ) не столько за­ботится о справедливости, сколько о своей собственной вы­годе.

(14) Что же касается союзников, то у них толпа, очевидно, тоже преследует злостными клеветами и ненавистью благо­родных; а так как афиняне понимают необходимость того, чтобы подчиненный ненавидел своего повелителя, и, с другой стороны, знают, что если в государствах силу будут иметь богатые и благородные, то в Афинах власть очень недолго будет оставаться в руках народа, ввиду этого они благород­ных лишают там гражданской чести, отнимают имущество, изгоняют из своих владений и убивают, а простых поддержи­вают. Благородные из афинян защищают благородных в со­юзных государствах, понимая, что им самим выгодно защи­щать всегда в государствах людей лучших...

(16) По мнению некоторых, народ афинский делает ошибку также и в том, что заставляет союзников ездить для судебных дел в Афины.[21] Но афиняне возражают на это, исчисляя, сколько заключается в этом преимуществ для афин­ского народа: во-первых, из судебных пошлин[22] он получает целый год жалованье; затем, сидя дома и не выезжая на ко­раблях, он распоряжается в союзных государствах и при этом людей из народа поддерживает в судах, а противников уни­чтожает. Между тем если бы все вели свои процессы у себя на родине, то, будучи недовольны афинянами,[23] старались бы уничтожить тех из своей среды, которые наиболее сочувствуют афинской демократии... (18) А при теперешних усло­виях вынужден угождать народу афинскому каждый в от­дельности из союзников, так как каждый сознает, что ему предстоит, придя в Афины, подвергнуться наказанию или по­лучить удовлетворение не перед кем-либо иным, но перед народом,[24] как того требует в Афинах закон. И он бывает вынужден умолять на судах, бросаясь на колени, и хватать за руку всякого входящего. Вот поэтому-то союзники еще в большей степени стали рабами народа афинского.

II. (3) А из тех подчиненных афинянам государств, которые лежат на материке, большие подчиняются из страха, а ма­ленькие - главным образом из нужды; ведь нет такого госу­дарства, которое не нуждалось бы в привозе или вывозе чего-нибудь, и, значит, ни того ни другого не будет у него, если оно не станет подчиняться хозяевам моря. (4) Затем власти­телям моря можно делать то, что только иногда удается вла­стителям суши, опустошать землю более сильных; именно можно подходить на кораблях туда, где или вовсе нет врагов, или где их немного, а если они приблизятся, можно сесть на корабли и уехать, и, поступая так, человек встречает меньше затруднений, чем тот, кто собирается делать подобное с сухо­путной армией. (5) Далее властителям моря можно пред­принять плавание как угодно далеко от своей родины, а войску сухопутной державы невозможно от своей земли отой­ти на расстояние многих дней пути, потому что такие передвижения медленны и невозможно, идя сухим путем, иметь с собой запасов провианта на долгое время, При этом тому, кто идет сухим путем, надо проходить через друже­ственную страну или же пробиваться, побеждая в сражении; а тому, кто едет по морю, можно высадиться там, где он имеет превосходство, а в том месте, где этого не имеет, можно не высаживаться, а проехать мимо, пока не придет к друже­ственной стране или к более слабым, чем он сам. (6) Затем от неурожая плодов, насылаемого Зевсом, сухопутные дер­жавы серьезно страдают, морские же переносят это легко, потому что не всякая земля в это время страдает и, таким образом, из благополучной местности доставляется все нужное тому, кто владычествует над морем...

(9) А что касается жертв и святилищ, празднеств и свя­щенных участков, то народ, поняв, что невозможно каждому бедному человеку самому приносить жертвы, устраивать празднества, возводить храмы и украшать и возвеличивать город, в котором живет, придумал, как достигнуть этого. Вот поэтому государство совершает на общественный счет жерт­воприношения в большом числе, а народ и пирует, и получает по жребию мясо жертвенных животных. (10) Кроме того, гимназии с банями и раздевальнями у богатых - по крайней мере у некоторых - есть собственные, народ же строит спе­циально сам для себя многочисленные палестры, раздевальни и бани. И больше пользуется ими чернь, чем немногие зажи­точные.

(11) А если уж говорить о богатстве греков и варваров, то афиняне одни могут иметь его у себя. В самом деле, если какой-нибудь город богат корабельным лесом, куда он будет сбывать его, если не добьется на это согласия тех, кто гос­подствует над морем? Что еще? Если какой-нибудь город богат железом, медью или льном, куда он будет сбывать, если не заручится согласием того, кто господствует над морем? А ведь из всего этого и создаются у меня корабли...

(14) Одного только не хватает афинянам. Именно если бы они владычествовали над морем, живя на острове, им можно было бы, вредя при желании другим, не терпеть ничего ху­дого, пока сами владычествуют над морем, причем и земля их не пострадала бы, и врагов не пришлось бы, сверх того, ожи­дать к себе. Но при настоящем положении больше страдают от прихода врагов крестьяне и богатые афиняне, тогда как демократический элемент, хорошо зная, что ничего из его до­стояния враги не сожгут и не уничтожат, живет беспечно, не боясь их прихода. (15) А помимо этого, если бы афиняне жили на острове, они освободились бы и от другой опасности что когда-нибудь их государство будет предано кучкой лю­дей, что будут открыты ворота и ворвутся враги. И действи­тельно, разве могло бы это произойти, если бы они жили на острове? Да и восстания какой-нибудь части населения про­тив демократической партии не боялись бы, если бы жили на острове. Ведь теперь, если бы подняли восстание, восстали бы в расчете на врагов, думая, что приведут их к себе на помощь сухим путем. А если бы жили на острове, и в этом отношении им не было бы опасности. (16) Так вот раз с са­мого начала они не поселились на острове, то теперь они поступают следующим образом. Свое имущество они отдают островам на сбережение, уверенные в прочности своего гос­подства на море, и не глядят на то, что земля Аттики под­вергается опустошению,[25] так как понимают, что, если будут жалеть ее, лишатся других более важных благ.

(17) Далее, союзные договоры и присягу для олигархических государств необходимо соблюдать... А что касается народа, то, какие бы договоры они ни заключали, можно ка­ждому из его среды, сваливая вину на кого-нибудь одного - на говорившего тогда оратора или на председателя собрания, ставившего вопрос на голосование, - отрекаться, говоря, что не присутствовал тогда и что не согласен с этим, разве только узнают, что договор заключен при полном собрании народа.[26] И если не найдут нужным считать его действительным, у них придуманы тысячи предлогов, чтобы не исполнять того, чего не захотят.[27] Притом, если произойдет что-нибудь худое от принятого народом решения, демократы приписывают вину в этом тому, что кучка людей, противодействуя ему, испортила все дело; если же будет какой-нибудь успех, тогда приписы­вают честь этого себе... (19) Итак, я по крайней мере утвер­ждаю, что народ в Афинах понимает, кто из граждан благо­родный и кто простой, и, понимая это, любит своих сторонни­ков и радетелей, хотя бы они были простыми, а благородных скорее ненавидит, так как не думает, чтобы их благород­ство служило ко благу ему, но ждет от него лишь худого. И наоборот, некоторые, стоящие в самом деле за народ по происхождению вовсе не демократы.[28] (20) Я со своей сто­роны допускаю демократическую точку зрения для самого народа, потому что каждому простительно заботиться о са­мом себе. Но кто, не принадлежа к народу, предпочитает жить в демократическом, а не в олигархическом государстве, тот просто задается какими-нибудь преступными намерения­ми и видит, что мошеннику скорее можно остаться незаме­ченным в демократическом государстве, чем в олигархиче­ском.

III. (1) Итак, что касается государственного устройства афинян, то характер его я, конечно, не одобряю; но, раз уж они решили иметь демократическое правление, мне кажется, что они удачно сохраняют демократию, пользуясь теми при­емами, какие я указал. Кроме того, как я вижу, некоторые упрекают афинян еще и за то, что иногда у них Совету и народу не удается принять решение для человека, хотя бы он сидел в ожидании целый год.[29] Происходит это в Афинах только из-за того, что вслед­ствие множества дел они не успевают всех отпускать, разре­шив их дела. (2) Да и как бы они могли успеть сделать это, когда им приходится, во-первых, справить столько праздни­ков, сколько еще ни одному из греческих государств, - а во время их труднее добиться чего-нибудь по делам государ­ства, - затем разбирать столько частных и государственных процессов и отчетов, сколько не разбирают и все вообще люди, а Совету - совещаться часто о войне, часто об изыска­нии денег, часто о законодательстве, часто о текущих собы­тиях государственной жизни, часто о делах с союзниками; принимать подать; заботиться о верфях и святилищах. Так что же удивительного, что при наличии стольких дел они не в состоянии всем людям разрешить их дела? Еще о многих вещах я не говорю; самое же важное упомянуто все, кроме установления податей для союзников.[30] А эти дела бы­вают по большей части каждое, пятилетие... (7) Хорошо! Но кто-нибудь скажет, что судить надо, но не такому большому количеству судей.[31] Тогда по необходимости в каждой судеб­ной комиссии, если не сократят числа их, будет заседать лишь ограниченное число членов, в результате чего легко будет и вступить в сделку с судьями ввиду их малочисленности, и подкупить их, но вместе с тем им будет гораздо труднее су­дить по правде... Так вот ввиду этого я не считаю возможным, чтобы в Афинах дела шли иначе, чем теперь; разве только в чем-нибудь незначительном можно одно выкинуть, другое прибавить, а многого изменить нельзя, не отнимая в то же время чего-нибудь у демократического строя. (9) Конечно, чтобы улучшился государственный порядок, можно многое придумать, но, чтобы существовала демократия и чтобы в то же время было лучшее правление, найти удовлетворитель­ное решение этого нелегко; разве только, как я только что сказал, можно в мелочах что-нибудь прибавить или отнять. (10) Затем, мне кажется, афиняне и в том отношении не­правильно рассуждают, что принимают сторону худших в го­сударствах, где происходит смута. Но они это делают созна­тельно, потому что если бы они принимали сторону лучших, то вступались бы не за своих единомышленников: ведь ни в одном государстве лучшие люди не сочувствуют демократии, но худшие в каждом государстве сочувствуют демократии;[32] конечно, подобный подобному всегда друг. Вот поэтому-то афиняне и вступаются за то, что подходит к ним самим...

(12) Может быть, кто-нибудь возразит, что, видно, никто не подвергся в Афинах несправедливо лишению гражданской чести.[33] Я же утверждаю, что есть некоторые, которые лишены, прав несправедливо, но это лишь некоторые, немногие. Между тем, чтобы посягнуть на существование афинской демократии, нужна не горсть людей; к тому же ведь обыкновенно бывает, что об этом совершенно не помышляют те, которые лишены прав справедливо, а лишь те - которые несправедливо. (13) Как же в таком случае можно представить себе, чтобы большинство было несправедливо лишено прав в Афинах, где народ сам исправляет должности и где лишаются прав за такие дела, как недобросовестное отправление должности, нечестные речи и действия? Принимая вот это в соображение, не следует думать, чтобы какая-либо опасность грозила в Афинах со стороны людей, лишенных гражданской чести.